Жизнь на двоих

Вот тут и заработала моя память. Он пропал богатой на события ночью, наступившей вслед за последним нашим с ним разговором... разговором! Он ведь пришел надо мной поиздеваться, но неожиданно скомкал, наверняка заранее заготовленную беседу. Почему?

Я вышла в ту самую комнату, где это происходило и наткнулась взглядом на так и оставшийся лежать на столе листок. Прочла:

Взор полный стали из-под рыжей пряди,

Искать ты будешь долго, одиноко.

Страдай, глупец, когда я шутки ради,

Пошлю тебя искать любовь далёко

Неказистые стишата, торопливые и какие-то плоские. Но Домик сразу опознал мою сестрицу, то есть ту самую "прекрасную принцессу", в первой же строке. Точно, он же любовной дурью маялся тогда со страшной силой и, естественно, его трепещущее в пылу безумной страсти сердце сразу выхватило из текста всё самое важное.

Искать надо точно не в замке и в одиночку.

Естественно, он попёрся в город и бродил там, как последний придурок, пока не нашел себе на... голову какого-то приключения. Точно. Ведь пошаливают у нас ночами. (В том числе и я, хи-хи). А еще там бродят стражники с факелами. Так что, если кого-то зашибли, это стало бы известно.

А вот найденного раненым, если рассуждать логически, должны были доставить медику. Платным врачам, что лечат за деньги, отнесли бы состоятельного или знакомого человека. А Домик состоятелен и всем известен.

Однако — тогда и весть во дворец принесли бы наутро от лекаря и о гонораре договорились. Значит — не к ним его отнесли.

Осталось догадаться с трёх раз, в руки какого медика попал этот недотепа. Тем более, сестра возвращалась от цирюльника вечером, и стражники могли просто-напросто трудоустроить ее тут же, у ворот. И даже доставить пациента в лесную избушку — не так уж там, если честно, и далеко.

Мелькнула мысль, что прочтение бестолковым принцем моей записки оказалось вещим. Я хмыкнула и погнала ее в шею: сейчас только самобичеванием, смешанным с сарказмом, мне и заниматься!

Но если все так, как я думаю, почему тогда Мотя-егерь ничего не сообщил? Он наверняка знает и об исчезновении принца, и к сестрице наведывается!

Кажется, пора звать грума, пускай седлает Серко. Хотя нет, лучше нагрянуть к сестрице с неофициальным визитом, ситуацию разведать. Ведь по логике вещей, она тоже должна была доложить о раненном принце! Но почему-то не сделала этого.

А может, я вообще ошибаюсь, и Доминик сейчас сидит в каком-нибудь трактире и цедит эль.... Или как-нибудь по-другому развлекается. Хмыкнула, чуть покраснев от мысли о возможном "как". Но Улю точно надо проведать: если Доминик и не у нее, то сестрица может помочь в поисках этого недотепы!

Ульяна.

Дон все чаще начал приходить в себя. Рана на боку постепенно затягивалась, прошли мелкие синяки и ссадины. Я вздохнула спокойно: теперь была уверена точно: с парнем все будет в порядке. Все-таки бок ему хорошенько потрепали: мог и не выжить.

— Знаешь, мне неловко тебя просить, — все еще хриплым, но уже не таким ужасающим голосом произнес Дон, отвлекая от приготовления очередного отвара. — Но не могла бы ты принести воды?

— Конечно, Дон! — улыбнулась я, вставая из-за стола. — И нечего стесняться: пока я не разрешу тебе вставать, можешь забыть о своей самостоятельности.

Протянула ему стакан, полный чистой родниковой воды, и вернулась к травам.

— Знаешь, а ведь я раньше никогда не болел, — задумчиво произнес парень, ставя уже пустой стакан на пол.

— Неужели никогда? — изумилась я.

— С самого детства, столько себя помню, отец заставлял меня закаляться, бегать по утрам, фехтовать и ездить на лошадях. Тут, знаешь ли не до болезней! — чуть скривившись, ответил Дон.

— Но это же хорошо! — неуверенно улыбнулась я.

Что-то в этих словах было печальное, будто долго мучило его. Вот только я не понимала что.

— Хорошо? — резко повернул голову Дон. — Да у меня совсем не было детства! Даже отца не было! Только "сэр" и "генерал"! Вместо деревянных солдатиков — живые, а вместо игр с другими детьми — сплошная учеба, будь то математика или фехтование!

Я отложила мелису и с едва уловимым вздохом присела на колени перед кроватью Дона. Заглянула в его пылающие от боли, обиды и гнева глаза и негромко сказала:

— А как ты думаешь, почему твой отец так делал? — и тут же не дожидаясь ответа, продолжила. — Часто наши родители поступают неправильно, в этом их можно обвинить, да. Но все равно чтобы они не делали, ими двигает любовь. Не злость, не ненависть — любовь. Отец не хотел тебе зла, уверена, он видел тебя великим человеком, ученым, воином, а может просто боялся за твою безопасность. Но, поверь, он ни в коем случае не хотел забрать у тебя детство. Просто, так получилось! — чуть прикусила губу, сдерживая слезы. — Мне было двенадцать, когда пришлось повзрослеть.

В комнате повисло напряженное молчание. Я с беспокойством смотрела на закрывшего глаза Дона. Казалось, он спит и не слышит ни слова из того, что я ему говорю. Наконец, он посмотрел на меня:

— Надеюсь, — в его голосе было столько холодного безразличия, что я невольно отшатнулась, — то, что я рассказал, не выйдет за пределы этих стен?

Я побледнела. Что же особенного было в его рассказе, что повлекло за собой такую реакцию? Господи, Дон, чего ты так боишься?

Вопросы едва не слетели с языка: вовремя смогла остановиться. Сейчас это вызовет лишь новую волну недоверия и холода. Дону нужно время, чтобы разобраться в самом себе. И помощь он не примет ни в каком виде.

— Не волнуйся, я умею хранить секреты, — негромко произнесла я, подходя к столу и кидая щепотку сон-травы в отвар и поднося его парню. — Вот выпей и поспи. Тебе нужно много сил.

Два глаза, смотрящие сквозь отверстия в измазюканных бальзамом капустных листьях, и ещё одно отверстие, через которое в рот поступает пища — вот и все, чем Дон мог полюбоваться, разглядывая свое отражение в бадейке с водой.

Кажется — ему не понравилось. Нет, он ничего не сказал, но слезы в глазах утаить ему не удалось. А, может, он плакал отнюдь не из-за внешности?

Лежал Дон в комнате, а пациентов я принимала на кухне, так что никто о нем и не догадывался. Лишь Мотя как-то заглянул и поинтересовался именем бедолаги. Я ему сказала, как назвался этот парень — егерь и уехал, оставив мне и медвежьего жира, и барсучьего, и немного свежего сотового мёда.

Ну да ладно, в прошлом уже многие тревоги, а сегодня пришла пора удалять с бальзам и капустные листья. Возможно, увидев, что с лицом не всё так уж плохо, мужчина перестанет тосковать и я, наконец, услышу в его голосе хоть какие-то радостные нотки, а то уж очень удручённым он мне кажется.

Конечно, мои снадобья здорово слиплось с бородой, но я знаю, как с этим справиться. Все будет хорошо.

ГЛАВА 13.

Орнелла.

Второй раз в жизни я шла днём по городу в платье простолюдинки. Для правдоподобия, мой непритязательный туалет был дополнен корзинкой для покупок, а волосы, которые утром фрейлины старательно уложили, спрятаны под платок.

Сердце тревожно колотилось от понимания того, каким опасностям я подвергаюсь из-за своего нетерпения. Во-первых, прохожие узнавали во мне Улю, и это грозило приглашением к постели больного. Во-вторых, встреча с кузнецом грозила неприятностями совсем другого свойства, а задавать ему трёпку мне больше не хотелось. И, наконец, если Сонька оставила в моей причёске хотя бы одну драгоценность, когда меняла заколки, готовя к выходу, а платок спадёт... скорее всего, примут за воровку, что не обещает ничего приятного.

Но какая-то непонятная тревога погнала меня к сестре с риском быть разоблачённой. Я не узнавала холодную и расчётливую себя.

Неприятностей, однако, не случилось. Никому не было до меня никакого дела, и это тоже поднимало в глубине души какое-то непонятное раздражение: вот идет наследница престола, а её не узнают на улицах столичного города. Кругом равнодушные лица. Никто не расступается, давая дорогу. Хотя, это ведь хорошо, — одёрнула я себя.

Сыр, ветчина и свежие булочки порадуют сестру, поэтому зайти в несколько попутных лавок я за труд не сочла, и пекарь не взял с меня денег, зато от себя прибавил кулёк пряников и казал, что Галочка уже совсем поправилась. Это, получается, Улин клиент.

"Узнали" меня и на воротах, и привычно трудоустроили. Опять заноза в ладони. Везёт мне на них. Саквояжик сестрицы, оставленный в доме цирюльника, был извлечён со дна корзинки и несложная операция заняла всего несколько секунд. После этого идти стало тяжелей, потому что несколько луковиц и две полноценные мужские двуручные пригоршни молодой картошки безапеляционно перекочевали всю в ту же корзинку.

Хорошо, что тут сегодня никто не рожает, — подумалось вдруг. — Сестрица поминала о таком случае.

* * *

Ноги привычно несли меня по знакомой тропинке, когда справа из-за кустов послышалось сдержанное рыдание. Что-то тревожное прозвучало в этом полувсхлипе-полустоне и настолько трогательное, что холодная и предусмотрительная я, поставила на землю корзинку и двинулась на источник отчаяния. Всего несколько шагов и картина, достойная кисти лучшего живописца открылась передо мной во всей красе, едва я продралась сквозь кустарник.

Молодой мужчина стоит лицом ко мне и смотрит на своё отражение в глади крошечной, переплюнуть можно, заводи. В том, что это пропавший Домик, сомнений у меня не возникло ни на секунду. Нет, я не узнала его, но он находится неподалеку от дома моей сестрицы — значит это именно пропавший принц, и никто другой. Возможность других вариантов мой разум даже не заподозрил. Он торжествовал.

Всё, чего я могла пожелать этому гадкому, испортившему всё моё существование ничтожеству, осуществилось само, будто Провидение прислушалось к протесту, зревшему с самого детства в душе сначала маленькой девочки, а потом уже и девушки, и лишило предмет моей ненависти лица. Вместо этого над шеей было нечто настолько ужасное, что, приснись оно ночью, смело можно было назвать кошмаром.

Бесформенные грязные лохмотья, среди которых заметны провалы глаз и рта. Добавить к этому описанию решительно нечего. Неудивительно, что он прячется в глуши, потому, что ничего, кроме отвращения его вид не вызывает. Даже сочувствия.

Словно мокрица, которую хочется прибить тапком.

Наши взгляды встретились. Интересно, он тоже принял меня за Ульянку? Так не бывать этому.

— Знаешь, Домик, тебя хочется шлепнуть мокрой тряпкой, словно таракана, выползшего на кухонный стол. Сильно шлёпнуть, чтобы сразу отмучился.

Зря я это сказала. Осанка принца изменилась. Вместо пришибленного щенка теперь передо мной снова оказался злобный кобель, готовый облаять или укусить. Он понял, кто перед ним.

Некоторое время ничего кроме звуков послеполуденного леса не нарушало тишину. Голоса птиц, шелест ветра в ветвях, чуть слышное журчание родника.

— У тебя, о достопочтенная Орка, обязательно должен быть с собой кинжал. Не позволишь ли, в память о нашем давнем знакомстве, воспользоваться им? — голос принца прозвучал хрипловато.

Клинок появился в моей руке мгновенно и, пролетев разделявшее нас расстояние, вонзился в валяющийся у самой руки моего собеседника сухой сук.

Взяв в руки чудесное творение неизвестного мастера, парень попробовал пальцем остроту лезвия и, по-видимому, остался доволен. Еще бы, им бриться можно.

— Если собираешься зарезаться, то лучше в стороне от родника, а то зальёшь все кровищей, и животным станет негде напиться воды, — мне по-прежнему хочется унизить его, хотя дальше уже просто некуда.

Ничего не ответив, эта бестолочь погрузила в бочаг голову, показав мне оголённую спину, прикрытую только повязкой в области поясницы. Он оставался в этой позе так долго, что я уже стала опасаться, не задохнулся ли этот недоумок. Однако, когда тревога в моей душе начала подавлять злобное торжество, принц выпрямился.

Примочка на всю голову не прибавила ему привлекательности. Часть лохмотьев отпала и сквозь образовавшиеся прорехи проступила спутанная шерсть. Гадкий злобный восторг — вот что я испытала. Даже неудобно стало от столь всепоглощающего чувства глумления над растоптанным врагом. Но я ведь об этом никому не скажу.

Тем временем недотёпа последовательно исполнил ещё два столь же длительных поклона. Теперь смотреть без содрогания на его лицо не смог бы даже самый терпеливый человек, но мне этот образ доставлял наслаждение. Однако, принц начал бриться, и в течение нескольких минут очарование пропало. Чисто выбритый Его Высочество — это ни капельки не занимательно. Даже та дурацкая мягкая бородешка, которой он обычно прикрывал шрам, оставленный моими ногтями — и та больше не мешала любоваться привлекательным лицом. А шрам придавал ему мужественности.

Пока голова моя окончательно не разорвалась от бури противоречивых чувств, я вернулась за корзинкой и продолжила идти, куда шла.

Ульяна.

В том, что Дон — сын благородных родителей, я не сомневалась ни секунды. Но про то, что у знатных людей принято уходить, не прощаясь — как-то об этом мне никто не рассказал.

Между тем, дальше валятся в постели парню не стоило: чтобы в брюшине не возникло спаек, ему следовало двигаться.

Первые шаги парень делал неуверенно, держась за раненый бок. Дона немного кособочило, что указывало на возможно начавшееся срастание того, чего не надо с тем, что ненужно. Поэтому я его немного погоняла — заставила полено принести, и воды ковшик из бадейки. А потом он пропал.

— Это еще что за фокусы?! — разъяренно пробормотала я, оглядывая опустевшую комнату. — Да как он посмел?! А если сознание потеряет или вообще коньки отбросит?! Да меня его родители со свету сживут!

— Вот незадача, — вдруг раздался от двери знакомый голос. — Об этом Его Высочество, конечно, не подумал!

Я резко обернулась. Первое мгновенье едва копыта не отбросила с перепугу: уж слишком сильно было ощущение, что я смотрюсь в зеркало. Мда... в одинаковом обличии я еще не встречалась с Нел! Всегда либо она, либо я — принцесса. А тут — целых две знахарки! Брр, аж мороз по коже.

Но только тут до меня дошло, о чем говорит сестра.

— Его Высочество? — нахмурившись, переспросила я.

— А ты не знала? — усмехнулась Орнелла, присаживаясь на скамейку. — Ты лечила самого Доминика! Хорошая практика!

Нел была в ярости, просто в дикой ярости. В ее глазах плясали огоньки пламени, готовые сжечь "женишка", едва он только появиться на горизонте. Или уже появился?

— Что... что ты ему сказала? — прикусив губу, быстро спросила я.

Почему-то в первую очередь волновало не то, что Дон, то есть Доминик, ничего мне не сказал, а его душевное состояние после встречи с невестой.

— Сравнила с тараканом! — фыркнув, скривила губы принцесса. — Его физиономии даже твое "волшебство" не помогло! Шрамы все равно останутся на всю жизнь! Хотела бы знать, кто его так отделал!

— Да как ты могла?! — возмущенно прошептала я, пятясь в противоположную от сестры сторону. — Ему ведь и так очень тяжело! Знаешь, с каким трудом он держится, чтобы не сбежать от всего, начиная со своего отца с его желаниями и приказами и заканчивая собственным ненавистным титулом! А ты смеешь насмехаться?!