Сначала было — Слово (код), и Слово (код) — было у Бога, и Слово (код) было — Бог.
Рёв тысяч глоток выдернул меня из раздумий и вернул к схватке. А схватка — закончилась. Царь стоял на коленях, держал на руках умирающего брата, Князя, и плакал.
— Что же ты горюешь, брат? Ты же победил? Как всегда — победил, — прошептал Князь.
— Победил, и что?
— Обманул тебя я, брат, прости.
— Ты принёс себя в Жертву? Ты праведным гневом решил зажечь сердца?
— Всех, кто любил меня. Прости, брат, но тебя, братоубийцу, будут ненавидеть всегда. Но, ты — сам избрал этот Урок. Потрясателей Вселенной — всегда ненавидят.
— И любят Жертв. Погубивших себя в огне очищения, во спасение.
— Мою смерть почувствуют сразу и многие. И они явятся. Ратно. Я — победил.
— Мы оба проиграли, брат. Я твой Урок увидел давно. Раньше своего. И только сегодня я в Вестнике Грядущего узрел — как мы просчитались!
— Как?
— Мы Престол оставили. Отче тоже почует твой Исход и моё Падение. И — не вынесет сего!
И они застонали оба от душевной боли. И потом Царь горевал в голос, когда его брат-близнец испустил дух. В гневе он метнул свой меч в стяг брата, проделав дыру как раз там, где была главная голова трёхголового орла. И знамя приобрело знакомый вид — две головы — три короны.
Потом — я стоял под солнцем и смотрел, как из заранее привезённых гранитных блоков складывают саркофаг, как, торжественно, в него хоронят Князя, воздавая ему почести Героя. Как тысячи и тысячи обезьянолюдей опорожняют свои заплечные мешки на поднимающийся курган крупнозернистого белого, как сахар, песка. Всё было готово заранее. За тысячи километров были принесены и гранит, и песок. Всё было предрешено.
Над телом погребённого Царь сказал:
— Ты зажёг пламя, брат! Великий Князь! Я прозрел твой Замысел. Потому ты принял обет безбрачия? И мои дети на Престол потеряли Право, как потомки братоубийцы. Как недостойные. Ты зажёг пламя междоусобиц, что будет тлеть тысячелетия. Никто не сможет занять Престол. А князья и цари будут в вечной вражде. И пламя боя — не утихнет. И в нём сгорит окостеневший жир. И выплавятся Чистые Души. И Родичи продляться в веках, не погаснет в них Искра Бога Рода. Переживут они Смуту.
А потом добавил, но так тихо, для себя, что услышал только я:
— Тяжек сей Путь. Путь Истины. Путь Ярости Боя и Огня Очищения. Почто ты не дал им другого Пути, Род?! Почто позволил Чернобогу отравить людей скверной? За неблагодарность их? За слабость? Путь Расплаты — горек. Или не они, а Мы виноваты? Запустили? Неужто им — Вечно бороться с самими собой? За самих себя?
К утру вырос огромный, как гора, курган. На его вершину закатили тот самый камень, на котором сидел Князь, когда я его увидел. Я узнал тогда, что это был не простой камень. На нём ещё сам Род присел отдохнуть когда-то давно. В дни ЗаРОжДения ПриРОДы. Потому и не пришлось братьям искать друг друга. Это место было священным и им обоим — хорошо известным. И их Божий Суд — мог состояться только в таком месте. В месте, что помнило Бога.
Вставало новое солнце. Нет, Солнце было то же. Оно столь же щедро дарило свет и тепло всему живому, но оно было не способно разогнать тьму, в которую люди погрузили сами себя. А рассвет лишь констатировал приход новой эпохи — Тёмного Века. Кровавого Века. Калиюги. Века Кровавого и Лукавого Чернобога.
Белый танец
Проснувшись, я ошалело смотрел по сторонам. Где я? Что происходит? Кто эти люди?
Настолько реальный сон я видел, что проснувшись, не верил — что именно это, здесь — и есть реальность. Потом память мне стала возвращать фрагменты своих файлов, я вспомнил, что сейчас — 1942-й год, осень, немецкий аэродром, этот взлетающий, ревущий гигант увозит людей и предметы, по какому-то неведомому фантастическому стечению обстоятельств попавшие из своей привычно-ужасной реальности в нашу — непривычно-ужасную.
Рядом со мной сидел один из таких — несчастный человек, родившийся в СССР, окончивший школу, закончивший военное училище, побывавший в аду Афгана, женившийся на жгучей хохлушке-хохотушке, после распада страны — потерявший разом всё — Родину, жену, дочерей, смысл жизни. Нет, его родные были живы — это он для них — умер. Нищий замок, вечный заместитель командиров, месяцами не получающий денег, не преуспевший в деле "военного капитализма", он — тихо спивался. Он не замечал, как проходили годы, как менялось вокруг него государство, которому он служил. В пьяном угаре, на автомате, он делал то, что от него требовали. Не вникая, не размышляя. Ему было — насрать!
Отрезвление пришло от осознания — есть! Есть для чего жить! Есть для чего прилагать усилия! Более того — жилы рвать! Он оказался в Сталинско-Бериевской Совдепии. И как ни парадоксально — обрадовался, хотя сам от себя не ожидал подобного. Он смотрел на молодых комсомольцев-осназовцев, смотрел на них, горящих, светящихся энтузиазмом и — завидовал. И жалел себя. Жалел напрасно прожитую жизнь, жалел впустую угробленное здоровье.
— Ты проснулся? — спросил он меня, откладывая давно уже опорожнённую тарелку.
Я потряс головой, кивнул.
— Что? Херово? — спросил Сугроб у меня.
— Сон странный приснился, — хрипло ответил я и закашлялся.
Сугроб протянул мне свою флягу. Я открыл, подозрительно принюхался. Он улыбнулся:
— Ключевая. Сладкая, как мёд развели.
Правда — сладкая.
— А ты чего тут? — спросил я.
— Любуюсь. Подобной организации я ещё не видел. Работает, как швейцарские часы. Самолёты прилетают, улетают, прикрытие, спецы, пилотов — привезли мигом, трофейные самолёты угнали, топливо, боеприпасы, жратву — ничего не забыли! Не бывает так!
— Своими глазами ведь видишь.
— Глазам своим не верю! Ни компьютеров, ни сотовых, ни спутников — а всё — как в аптеке! Я — в обалдении!
— Бывает, — пожал плечами я. Не зря Берию назвали — лучшим кризис-менеджером ХХ-го века.
— Да, товарищ полковник, вас товарищ генерал просил, — бросил через плечо Сугроб.
— Понятно, — пожал плечами я. Труба зовёт, и всё такое. Забегу до кустиков — тогда к генералу.
А немецких самолётов, и, правда, поубавилось. Пополам. Оставшиеся — горели. Ни БПМ, ни БТР я не видел. В небе — собачья свалка самолётов. Гоняются друг за другом, стрекочут.
Когда я пришёл в штаб, доложился, что прибыл, готов, как пионер — всем ребятам пример. Мне кивнули на карту, сунули с руки бутеры и кружку с кофе. Кофе! Свежемолотый, свежесваренный, душистый! Я застонал в голос. Коль-Коль ухмыляется. Знает, гэбня кровавая, о моём болезненном пристрастии.
Пока я кайфовал, он закончил дела, настала моя очередь.
— Ну, Витя, можно сказать, что всё у нас — удалось. Следующей партией увозим последних хроников. Ты — летишь с ними. И Путина заберёшь.
Я вздрогнул. А-а, это он — про младенца. Не надо так пугать, товарищ генерал!
— А ты?
— Я — следом. Надо организовать контрудар. Противник гонит сюда ещё танки. От 14 до 20 штук.
— Где?
— Вот тут, смотри. А тут где-то — он развернул орудия. Начали пристрелку. С воздуха — ничего не нашли. Да и сопротивление в воздухе — нарастает с каждым часом. Надо успеть тебя вывезти.
— Ага, а генерала НКВД — оставить?
— Что ты пристал — генерал, генерал! Как деревенский какой. Ладно, эти — хроники, они и не знают, но ты-то знаешь, что — нет генералов НКВД.
— И ты знаешь, что комиссарами госбезопасности вам ходить осталось — сущие месяцы. К победе на Волге всех и переименуют.
— Не факт.
— А я вот — не согласен.
— В чём? Погоны вводить?
— Причём тут погоны? Мне — пох — погоны, звёзды или кубики. Не согласен — менять комиссара госбезопасности первого разряда — на рядового полкана. Тут не шахматы, чтобы фигурами размениваться.
— Ранга, Витя, ранга, не разряда. Палишься ты, Витя. Постоянно.
— Пох, Коля, совершенно — пох! Сколько полковников в Красной Армии, а? Дох... до пояса. А первостатейных комиссаров госбезопасности? Пальцев одной руки хватит? Летишь — ты! Я — танки встречать. Это — моё призвание.
— В задницу лезть?
— Нет, танки жечь.
— И чем ты их жечь собрался? Сколько там у тебя осталось в батарейке? Дырка от бублика?
— И чё? Погоди, погоди, Коль, не тарахти! Идейка проскочила, дай её за хвост поймать, обмозговать. Ха! А знаешь, товарищ комиссар, гэбня кровавая, питьсотмульонов-невинно-убиенных, что мы с тобой — тупые. Ладно, согласен, я тупой. Ты — острый.
— Не томи, что ты кружева плетёшь, воздух сотрясаешь? Что придумал?
— А зачем нам мой заряд? У нас же есть самолёты.
— Есть. Летали уже — не нашли.
— Я — найду. Наведу, подсвечу. И пушки эти — найду. Как только начнут стрелять — по траектории. Бася их вычислит.
— Он и так умеет?
— Ну, он же — баллистический вычислитель. Так? Вот тебе ещё информация к размышлению. А ты — "тут останусь, один воевать буду"! Ты когда последний раз стрелял-то?
— Сегодня. Два фрага.
Ух, как я ржал! Откуда он это успел ухватить? Я, про фраги — никогда не заикался. У других попаданцев перенял?
Всё, побежал я. Бася, фас! Работай! Ищи мне танки и пушки. Печеньки!
Вот они, родненькие. Встали, заправляются. Долгим переход оказался, а панцеры?
Доложился Кельшу, получил частоту командира авиаполка Горбатых Илов. Долетели? А не далековато?
Василёк — позывной. Чудно.
— Василёк, вызывает Око Саурона, — запросил я эфир. Бася — умница. Лучшая связистка на свете.
— Око... Чего? Василёк не понял, — сквозь треск услышал я. Да, связь у нас — отвратнейшая.
— Око, жду тебя в кубике 19-90. Как понял?
— 19-90. Понял. Наводи.
— Заходи от Солнца, Василёк, я дам тебе подсвет.
Вот они, красавцы. Ха-ха! Паника у немцев. Ил-2, как тот дядя — самых честных правил, он — уважать себя заставили.
0,29%. И-ех-х!
Тогда — так! Бронебойно-зажигаельную с трассерами в МГ, и вот вам очередь на расплав ствола по бочкам с топливом. Как удачно сошлись звёзды! Танки, тонна топлива, а именно легковоспламеняющегося бензина, и один маньяк-пироман со спичками в пределах видимости. Спасибо Тебе, отправитель "роялей"!
— Око, вижу! Атакую! Спасибо за "подсвет"! Сообщу о тебе командованию!
— Не надо, Василёк. Оно меня и так очень сильно, крепко и регулярно любит. Удачной охоты, брат! Мы с тобой одной крови!
— Сестра, Око, Василёк — сестра, Ха-ха-ха!
А я и говорю — качество связи — пипец! Не различил, что говорил женский голос!
Ах! Красота — загляденье! Так и смотрел бы вечно на работу девчат-штурмовиков. Как красиво немец перетирается мелкой тёркой — в труху!
Но — время! Бася, ты нашёл пушки? Тогда чего ждём? Побежали, птица, там столько вкусного!
Бася, какой ты тупой! Это не те пушки. Хотя — тоже печенюшки. Самоходы. База — легкий танк, орудие калибра 100-105 мм. Длинноствольное. Потом поищешь в базе "Мира Танков". Я и так тебе подскажу, я эти танки — знаю. Хотя, ладно, ищи. Как им компоновку перелопатили при перестройке из танка в самоход? Не, ну её! Не ищи. Их всего — два.
Набираю разгон, нож в правую руку, гранату — в левую. Перечёркиваю правой рукой с клинком два серых тела на пути, пробегая мимо самохода. Делаю круг вокруг него. Алярм — кричат. Стволами оружия меня провожают. Запрыгиваю в самоход, вспарываю рядок гильз, уложенных в боеукладку, Лягаю пяткой в лицо, высунувшееся из броненедр, опускаю гранату в боеукладку, прыгаю с корточек прямо вверх, перелетаю через борт самохода, приземляюсь, кручусь на месте, сбивая с ног ближайших немцев, откатываюсь, встаю в стойку низкого старта, прыгаю. Взрыв — меня уносит куда-то.
В ушах — звон, мутит, всё плывёт. Вмешивается медблок. О-о, полегчало! Вот и второй самоход. Уже бегу. Теперь они не пытаются меня остановить — разбегаются кто — куда. Как тараканы. Ещё лучше. А я-то думаю, как мне доставать гранату, если и доли секунды нельзя провести неподвижно — попадут. И ещё не известно — пробьют костюм или нет. Нет желания проверять. Может, там, на мосту — просто повезло. Это же не боевой скафандр. Спасательный жилет.
Вскрываю снаряды, кладу гранату — бегу. Опять взрыв! Меня сбивает с ног, качусь кубарем. Остановился. Не могу подняться. Всё отбито. И всё же, костюм — не полностью блокирует ударную волну. Попробуй — заблокируй многотонный удар мгновенно расширившегося воздуха! Вмешательство медблока было — спасительным. Встаю. Слава Рояле-посылателю! Никого. Пора бы и мне — затеряться, подобно подводной лодке в степях Украины. А то, эти напуганные, не пуганных приведут. Пока их всех перепугаешь — насмерть устанешь!
А вот это — те самые. Хорошо работают. Прям загляденье. Как конвейер на заводе Фольцвагена.
— Кока-Кола! — вызвал я эфир, — Как вам там — осадки не досаждают!
— Заикали они! Нашёл?
— Смотрю на них. Как метроном херачат.
— Где?
— Кубик 53-16.
— Лови — Василёк к тебе идёт. Говорит — соскучился. Как увидит — расцелует. Подсветишь?
— Око, Око! Василёк вызывает.
— Слышу, Василёк. Откадэшился?
— Что?
— Давай, Кока-Кола, не кашляй! Пойду, Василёк на белый танец приглашает, — сообщил я Кельшу, отключаясь от его частоты.
— Василёк, нечем мне подсветить. Греби в кубик 53-16. Сама всё увидишь.
Чем Илам дать целеуказание? Дурень, даже ракетницы не взял. И трассерная лента у меня была только одна. И гранат больше нет. Огнесмесь — 0. Плазмой? Увидят ли они тончайший импульс плазменного заряда? Попаду ли я в снаряды, вызовет ли это подрыв? Снаряды и заряды у них, вон, в землю углублены, прикопаны в снарядных нишах-окопах — не попадёшь. Всё по науке. Порядок, ёпта!
Рёв самолёта. Широкая тень проревела над вершинами деревьев, чуть не срубая их.
— Вижу, Око! Я уже хочу тебя! Встречу — насмерть зае... зацелую!
Серые дымные следы неуправляемых реактивных снарядов прошли над моей головой, кусты разрывов выросли на огневых немцев.
— Полк, боевой заход!
— Удачной охоты, сестра! Буду ждать встречи. И ты — попросишь пощады!
— Хрен тебе! Никогда ещё! Я! Не! Сдавалась! — хрипел голос в помехах.
— Горбатые! — вклинивается другой голос, — атака от Солнца! Не успеваю!
Два хищных силуэта, коршунами, упали — на выходящий из атаки штурмовик. От него полетели клочья, отвалилось одно крыло, объятая пламенем машина камнем рухнула в лес. Это был самолёт, завершивший второй заход. Машина командира полка, Василька.
На стервятников упали наши соколы, но те — вывернулись, потащились на запад на бреющем, прекрасно зная, что истребители прикрытия не бросят работающих штурмовиков. Почему? Приказ такой — прикрывать. Тем более, что это — мог быть манёвр отвлечения. Как только прикрытие потянулось бы за этими стервятниками, потеряли бы высоту — с облаков могла упасть очередная пара стервятников. А у наших — ни высоты, ни скорости.
Я её нашёл. Окровавленной, сломанной куклой она лежала на земле, накрытая парашютом. Успела выпрыгнуть, но высоты не хватило. Дальше от нас — горели обломки самолёта. Бортстрелок корёжился, в пламени, как живой.
Убрал шёлк с её лица, боясь того, что увижу. Боясь, что она — жива. Слёзы потекли по моему лицу — она была жива.
