Приехали они уже после рассвета, когда все просыпались, готовили завтраки, собирались на работы. Взмыленная лошадь остановилась у палатки, выскочил Гай, хватая её под уздцы. Марк спрыгнул сам, снял рабыню и на руках занёс её, сонную, в палатку, положил на постель. Гай крутился рядом, причитая.

— Не мешай, лучше позови врача...

Устало опустился на трипод, прикрыл глаза, повесил руки между колен. Всё тело болело, словно заживо рвали на куски. Как же он устал, смертельно устал. Повернул голову, прислушиваясь,— рабыня ещё спала, устала, наверное, не меньше его самого. Сейчас, донельзя уставший и разбитый, он пока не чувствовал злости на неё, но знал, что когда всё пройдёт, она вернётся и, возможно, вдвойне или втройне...

Пришёл врач, пока готовил инструменты, приказал помыться, надеть чистую одежду, ждал терпеливо и спокойно, вселяя уверенность. И правильно приказал, после горячей воды тело посвежело, приобрело былую гибкость, но потянуло в сон, глаза стали закрываться сами собой. Врач, молодой Цест, чуть старше самого Марка, аккуратно осмотрел раны, отвлекая разговором, промыл их раствором винного уксуса, рану на плече перевязал, а на животе — аккуратно зашил. Боль отрезвила Марка, он терпел, скрипя зубами, и с новой силой разозлился на рабыню.

Всё из-за неё! Только она одна во всём виновата! Будь проклят тот день, когда она появилась у него...

— Я бы мог дать тебе опий, но, думаю, ты и сам справишься с болью.— Цест собирал инструменты в деревянный ящичек,— Если бы я её не зашил, она заживала бы два месяца, а так...— он промолчал.

Боль утихала, пульсируя даже в голове, и Марк смотрел на врача, откровенно разглядывая его, но, наверное, больным это позволялось. Цест и сам был военным, но пять лет назад попал в передрягу, кто-то даже говорил, что он один выжил из своего десятка, получил тяжёлую рану в ногу, выжил, но стал хромать, и его отправили со службы на мизерную пенсию. Он переквалифицировался и стал военным врачом. Он появился в их легионе лишь год назад, не все здесь ему доверяли из-за его молодости, были и другие врачи, постарше. Но, видимо, сейчас именно Цест оказался менее всего занят. Марк вздохнул, как к врачу у него к Цесту претензий не было.

Врач поднял голову:

— Мой совет: немного поешь чего полегче и ложись спать, проспишь до утра завтрашнего дня и практически обо всём забудешь, я слышал, на тебе всё быстро заживает.— Марк усмехнулся, повёл бровью,— Я сам зайду к твоему центуриону и скажу, что несколько дней ты будешь болен...— вздохнул,— И где вы умудряетесь почти в мирное время, удивляюсь?— хмыкнул,— Сейчас вообще привезли центуриона Лелия с раной в живот... Молчит, ничего не говорит, где? Как?

— Серьёзно?— Марк нахмурился.

— Думаю, не очень, но месяц точно проболеет, главное, живот у него крепкий оказался, если бы внутренности выпали... Больно, конечно, ранения в живот всегда больно... Зашили, а насчёт лечения у нас возникли разногласия, думаешь, почему я здесь?— усмехнулся,— Ладно. Пойду, гляну... Зовите, если что.— направился к выходу.

— Спасибо, Цест!

— Это моя работа...— качнул головой и ушёл.

Марций немного побродил по атриуму, придерживая локтем рану на боку, накручивая сам себя. Чего ей не хватало? С какой стати?.. Я же не бил её... Даже силой не брал сколько уже времени... Эх, недаром говорят, сколько волка ни корми... Что за подлая натура... Проклятые аристократы, простыми мозгами не поймёшь!..

Обернулся:

— Гай, разбуди её! И сюда!— указал рукой на середину атриума. Остановился лицом к выходу, когда через время обернулся, рабыня уже стояла, где указал, а на него смотрела, словно и не спала только что, а, может, и не спала, кто её знает, разве её поймёшь?

— Гай, погуляй пока,— Раб ушёл, а Марк подошёл поближе, поворачивая голову к правому плечу. Девчонка замерла, распахивая глаза от немого ожидания неприятностей, смотрела прямо перед собой, стараясь его не замечать.— Сними плащ, мне кажется, ты сейчас прямо побежишь куда-то.

Это был приказ, и Ацилия подчинилась, дрожащими пальцами отстегнула застёжку, и плащ упал к ногам. Марк оглядел её с ног до головы, она была в розовой столе, что он ей подарил ещё. Волосы растрёпаны, без платка, щёки бледные, румянец только-только обозначился на скулах. Знает, что виновата, вот и боится... Марк усмехнулся, медленно обошёл по кругу, вокруг рабыни, глядел ей в лицо, качая подбородком, смотрел сверху, и ей казалось каждую секунду, что сейчас заговорит, но он молчал. И это молчание было страшнее крика. Замер, опустил глаза вниз, захватил пальцами край разорванной туники и оттянул в сторону, открывая одну ногу от бедра и ниже, усмехнулся громко. Ацилия вспылила, повернула лицо к нему, сверкая глазами, вырвала одежду из его пальцев:

— Что вам надо?

— Мне?..— он отстранился от удивления,— Это мне, оказывается, что-то надо?

Ацилия смутилась, зажимая подол туники в кулаке, чтобы закрыть ноги, отвела глаза:

— Ну хорошо, да... Я виновата... Я ушла...

— Сбежала!— перебил он резко, и Ацилия вздрогнула глазами, перевела взгляд ему на лицо:

— Да. Сбежала. А что вы хотели от меня? Я же говорила вам когда-то, что не смирюсь с вами, что буду бороться... Я хочу домой, а вы...

— Выходит, это я ещё и виноват?!— крикнул ей в лицо,— Виноват в том, что ты сбежала? Так?

Ацилия пожала плечами:

— Как хотите, так и понимайте. Мне всё равно.

— Зато мне не всё равно!— он опять закричал ей в лицо.

— Не кричите...— она казалась спокойной, но губы её дрожали.

— Что?!— Марций наклонился к ней, к самому лицу, будто не расслышал.

— Не надо кричать, я и так вас хорошо слышу.

Он взял её ладонью за лицо, впиваясь пальцами в щёки, заговорил, глядя в глаза:

— Под Лелием ты что-то молчала, голоса не дано? Кричать не умеешь? А что так? Нравится?.. Я не слышал твоего сопротивления... Обычно женщины кричат в подобных случаях, а я — кричу сейчас — от злости... А ты не умеешь! Может, тебе нравится, когда тебя насилуют, а?

Ацилия дёрнула головой, освобождаясь от него, зашептала через боль в щеках:

— Нет!.. Мне не нравится... Я не больная...

— Вот как?— усмехнулся.

— Поэтому я и ушла от вас, вы тоже — насильник, как и Лелий... Вы наслаждаетесь болью других...

— Неправда!— перебил он её.

— ...и я сопротивлялась! Вот, сами смотрите!— она протянула руки, и на локтях, на предплечьях Марк увидел тёмные пятна синяков от пальцев Домна. Усмехнулся:

— Я предупреждал тебя...

— Отпустите меня домой.

— Нет!

— Позвольте мне написать письмо в Рим.

— Нет!

— Почему?— её лицо исказила мука.

— Тебе плевать на мои слова, а мне — на твои... А зря, зря ты думаешь, что я просто пугаю тебя.

— Что вы хотите этим сказать?— удивилась Ацилия, вскинув тёмные брови.

— Я обещал тебе, что при втором побеге отдам солдатам...

— Вы не посмеете, вы не сделаете этого...

— Почему?— Ацилия ничего не ответила, только несколько раз моргнула растерянно,— Потому что ты патрицианка? Потому что дочь сенатора, да? Поэтому?.. Ты думаешь, к тебе должно быть другое отношение?..— усмехнулся пренебрежительно, откинув голову назад,— Ты такая же женщина, как и все другие, ничем ты не отличаешься. Я уже сравнил — ничего особенного...

— Вы... Вы...— зашептала Ацилия, делая шаг назад,— Как вы можете?— закачала головой, словно приступ боли претерпевала.

— Другие тебе то же самое скажут. Вот увидишь.

Он решительно шагнул к выходу, крикнул:

— Фаусимус?

Вернулся, твёрдо поджав губы. Зашёл легионер, Ацилия только медленно перевела на него глаза и снова перевела на Марция.

— Фаусимус?— легионер вскинулся на своё имя,— Давно у тебя была женщина?

— В смысле, господин Марций?— перевёл удивлённые глаза, вскинул брови, раскрывая рот от изумления, а Ацилия отшатнулась в страхе: неужели он в самом деле сделает это? Неужели он способен?.. Боги святые...

— Женщина? Самая настоящая женщина из плоти и крови? Давно ты в последний раз спал с женщиной?— он напирал на растерянного солдата.

— Ну...— замялся, глянул Ацилии в лицо.

— А хочешь? Хочешь прямо сейчас?

— Ну... Я не знаю... Смотря, какая женщина...

— А тебе не всё равно?— Марций усмехнулся, а легионер удивлённо промолчал, наверное, ему ещё ни разу не предлагали подобного, и он думал, что его разыгрывают, чтобы потом посмеяться. Ацилия заворожено смотрела в лицо Марция, будто всё, что происходит, и не касается её, а он, как одержимый, словно играл роль, не оглядываясь, не думая, жестоко. Вскинул руку:

— Вот, эта вот женщина!— Ацилия отшатнулась, когда оба мужских лица повернулись к ней,— Нравится? Смотри внимательнее, Фаусимус... Смотри на неё... Нравится?

— Ну...— солдат,— мальчишка не старше самой Ацилии!— пожал плечами, улыбнулся неловко,— Это же ваша рабыня, все знают...

— А я разрешаю тебе. Хочешь мою рабыню?.. Хочешь? Я разрешаю... Прямо сейчас... Бери!— он быстро подошёл к Ацилии, встал за спиной, взяв сзади за подбородок, приподнял её голову,— Что, не нравится? Смотри, какая...— поймал за тунику у горла и рванул вниз до самых локтей, открывая плечи, грудь. Ацилия вскрикнула от неожиданности, быстро закрылась руками, наклонилась вперёд, стараясь сжаться. От резких движений туника колыхнулась вокруг ног, открывая их. А Марций так и стоял за спиной, глядел на белые вздрагивающие лопатки, желобок позвоночника. Последний раз он вот так вот видел эту белую спину у Овидия, тогда ему было её жалко... Ему было жалко эту девчонку... Он вскинул голову:

— Ну что, Фаусимус?

— Я даже не знаю, господин Марций...

— Ну что ты за растяпа! Ничего, я найду другого... Иди отсюда!

Пошёл к выходу, а Марций проводил его глазами поверх плеча рабыни, так и стоял у неё за спиной, проговорил негромко:

— Теперь ты понимаешь, что я не собираюсь с тобой шутить?

Ацилия вздрогнула, ни ничего не ответила, быстро отошла в сторону, отвернулась, наклонив голову, впопыхах стала натягивать вверх на плечи рукава разорванной одежды. Снизу порвано, сверху порвано, что им всем от неё надо?

— Ещё ни один человек не обращался со мной так жестоко, как вы...— негромко заговорила она, по-прежнему стоя к нему спиной.

— Конечно, ты привыкла, что вокруг тебя рабы и слуги, любящие папочка и брат, все смотрят на тебя, все любуются...

— Даже Овидий не так жесток, как вы... От него я по крайней мере смогла отбиться, мне хватило моих сил, вы же... от вас же...— передёрнула плечами,— Вы же получили своё подлым шантажом, положив на другую чашу весов то, что вы делаете сейчас... Это мерзко! Мерзко и подло... — Марций слушал её не перебивая, только брови его от удивления с каждым её словом поднимались всё выше. — Даже Лелий... У него свои причуды, действует он, конечно... Но его можно понять, он просто хочет получить то, что хочет, и способы его не интересуют... Я не думаю, что он когда-нибудь будет шантажировать меня, как вы... Мерзко и грязно! Получит своё и успокоится...

— Хорошо!— он перебил её,— Я понял тебя!.. Ты жалеешь, что я отбил тебя, что вмешался... Я могу тебя продать ему...

— Нет!— резко перебила Ацилия, обернувшись к нему, стояла, обняв себя за плечи, удерживая рваную одежду,— Вы неправильно поняли меня! Не надо делать мне всё на зло! Специально! Ну что вы за человек, ей-богу... Я говорю не о Лелие, я говорю о вас! О вас! Откуда столько жестокости по отношению ко мне, именно ко мне? Что я вам сделала?.. Да, сбежала, и буду сбегать и ещё, и ещё... Потому что я не хочу быть ничьей рабыней, я хочу быть свободной, а даром вы меня не отпускаете и даже продать родным не хотите...

— И не отпущу.— Он кивнул головой.— И не продам.— Смотрел ей в лицо, она впервые так много говорила при нём, и так грамотно, так прочувствованно,— Я думал, что у нас всё наладилось, я не бил тебя, не насиловал, вернул тебе твои побрякушки, ты нигде не работала...

— Ну это же не жизнь!— закричала Ацилия,— Не в этом заключается нормальная жизнь...

— А в чём? В чём для тебя заключается нормальная жизнь? В слугах, в рабах? В деньгах? В положении?..

— В любви!— перебила она его вспыльчиво, и Марций повёл бровью.— Дома меня любили, обо мне заботились, меня жалели... А вам незнакомы эти чувства! Вы не знаете ни любви, ни жалости... Забота для вас — пустой звук... Да разве то, что вы делаете, то унижение, которому вы меня подвергаете, эти запугивания — это нормальная жизнь! Да любой человек сойдёт от этого с ума! Чего ж вы от меня хотите?

— А ты, оказывается, тоже кричать умеешь...— Он улыбался и это его спокойствие, его непробиваемость, потерянные слова и эмоции разозлили Ацилию:

— Да пошли вы в Тартар, честное слово! Редкая, удивительная непробиваемость, словно, от природы вам не хватает, ей-богу... Любой нормальный человек понял бы, о чём я говорю, но не вы... Я даже не знаю, в силу каких причин это у вас... Внешне — вроде бы нормальный человек, а по сути... Гнилое яблоко!— она отвернулась от него.

— Вот, значит, как?— голос его дрожал, как у человека, чьё терпение находилось на грани спокойствия, и Ацилия отвернулась ещё больше, принимая его слова в спину,— Я, значит, ненормальный, больной человек. Прекрасно!.. Вы, все, проклятые патриции, обнаглевшие аристократы, относитесь так к простым людям... Обложили себя рабами, охраной, зарвались, окружены богатыми друзьями, влиятельными родственниками, положение у вас, связи... На других, что ниже вас — плевать! Вы даже женитесь, замуж выходите, подбирая людей из своего круга! А всё остальное — постольку — поскольку! Главное, чтобы богатства ваши не иссякали, чтобы по-прежнему текли в ваши руки, даже если ради этого другие люди будут головы класть, гибнуть и убивать других, принося вам золото, земли, рабов на рынки... Да что там люди? — он усмехнулся, медленно подступая к ней, говорил всё громче,— Вы тех, кто ниже вас, даже за людей не считаете... Видел я однажды, сколько клиентов толпятся в приёмных в домах патрициев в Риме, целуют руки, просят, унижаются... И ты мне ещё будешь говорить о тех унижениях, каким я тебя подвергаю?..— опять усмехнулся,— Да катись ты сама в Тартар!— он замолчал, качая головой, кривя губы в горькой насмешке.

Ацилия стояла как раз у стола, где Гай ещё вечером разложил ужин, меж тарелок блеснуло лезвие ножа. Она схватила его и, опустив руку вниз, спрятала в складочках разорванной туники. И вовремя — Марций схвати её за плечи и развернул к себе рывком, быстро заговорил в лицо:

— Жалости тебе захотелось? Понимания? Любви? Х-х!— хмыкнул ей в лицо,— Ты забылась, девочка, ты не у папочки на вилле отдыхаешь, ты — рабыня! Моя рабыня! И не просто рабыня, а наложница! Чтобы мне денег на проституток не тратить! Слышишь? Слышишь, о чём говорю?— встряхнул с силой, так, что у Ацилии аж голова мотнулась, но взгляд от его глаз она не отвела.

— Мне больно...— прошептала,— У меня все руки болят...

— А мне плевать! У меня тоже всё болит — из-за тебя, кстати...— он снова встряхнул её, впиваясь пальцами в плечи. Ацилия смотрела ему в глаза, опустив руки вниз, пряча нож, а так могла бы попытаться выкрутиться.