Цитадель души моей

Самка молча нож в ножны вложила, перевязь поправила, а потом вдруг и спросила:

— Зачем ты мне поддавался?

Я аж всерьез удивился.

— Поддавался? — переспросил я и принялся пристально взглядом повязку её на груди изучать. Но она от моего вопроса только отмахнулась, как от мухи назойливой.

— Да. Поддавался. Ты Рорха победил, он лучший боец во всём клане, мне до него далеко. Ты мог бы тремя ударами бой закончить и победителем выйти. Шрас тогда не успел бы гневу поддаться и честь свою потерять. Ты играл со мной, да? Как кот с мышью? Почему ты бой затянул!? Отвечай! — и смотрит мне своими изумрудными глазами прямо в душу.

— Потому что ты красивая, — выпаливаю я вдруг, сам не поняв, с какой стати. Верга даже отшатывается на шаг. Глаза у неё становятся, как у двухнедельного котёнка — большие, круглые и почти пустые — ни одной мысли в них, только отчаянная грусть от полного непонимания происходящего.

— Х...ращ... х-ращ? — спрашивает потрясенно ("Что? Что?") Ага. Всё же не на имперском они думают — на своем.

— Красивая ты, — повторяю я, — поэтому тяжело мне было тебя ударить. Не только с тобой всю схватку боролся — с собой тоже.

Самка скалит зубы и тянется к ножу. Потом опускает лапу и сообщает мне:

— Ты сошел с ума, человек.

— Я сошёл с ума, — соглашаюсь, — так. Другого объяснения у меня нет.

Выдыхаю и добавляю:

— Даже вот сейчас — мне тебя разговорить надо, попытаться убедить сделать то, что мне нужно, а я вместо этого чушь всякую несу и тобой любуюсь.

Это для неё уже слишком. Прошипев что-то сквозь зубы, она выхватывает нож и одним движением почти втыкает мне его в глаз — острие замирает на волосок от зрачка. К счастью, мне удаётся не моргнуть. Верга, оскалив зубы и прижав к голове уши, смотрит мне в глаза — холодным, злым и испытующим взглядом. Я смотрю в ответ — не моргая, не отводя взгляда, спокойно и уверенно — по крайней мере, мне так представляется. "Зеркало истины" это у них называется. Проверка на правдивость. Если в какой-то момент она решит, что я солгал, одним глазом у меня станет меньше. Не то, чтобы это меня сильно пугало в данной ситуации, но рефлексы есть рефлексы. Сдерживать их никогда не просто.

Редко, но попадаются среди вергов одноглазые — ослеплённые "зеркалом истины". Не все из них отъявленные лгуны — да и не может таких быть в обществе патологических правдолюбов. Но моральные устои у этих — одноглазых — обычно послабее, поэтому мы их всегда стараемся живьем брать. Их частенько удается разговорить, тем или иным способом. Почти все наши знания об укладе жизни вергов, их привычках и повадках от таких вот одноглазых получены.

Наконец, верга нож от моего лица отвела. Кивнула задумчиво, и, не успел я еще понять, что происходит, как земля у меня из-под ног ушла. Ноги-то у меня до полной нечувствительности затекли за те несколько часов, что я к столбу примотанным простоял. Ну и просто — не ожидал такого. Встал кое-как, за столб держась, посмотрел на вергу недоумённо.

— Уходи, — сказала она, сморгнула, и что-то неуловимое мелькнуло в её глазах, — нет в победе над тобой чести для нашего клана, не будет её и в твоей смерти.

Я просто ушам своим не поверил. Бред какой-то.

— Но знай, когда мы встретимся в следующий раз, я буду готова. И тот день станет для тебя последним.

Я оглядываюсь, бросая взгляд на темнеющие в утреннем полумраке кучи хвороста по обоим сторонам ручья. Десятка два, не меньше, и это только те, что я вижу. Сотня рыл минимум. Машинально разминаю руки.

— Они же узнают, что это ты меня отпустила, — говорю я невпопад. Единый и милосердный, что я несу?! Господи, если ты есть — яви чудо, отсуши мне язык. И мозги прочисть заодно, а то там гниль какая-то завелась, не иначе.

А ведь знаю я, что нужно сейчас сделать, чтобы перестать терзать самого себя и равновесие душевное вернуть. Отлично знаю. Ничего сложного. Шаг вперед, правую лапу в захват, нож отобрать, развалить ей горло одним ударом, и дать деру. И можно будет забыть всё произошедшее, как неприятный сон. Хочу я этого? Да!

Я даже сделал этот шаг. Полшага. Всё она поняла — сразу. Появись в её глазах страх, закричи она, своих разбудить стараясь, попытайся на меня напасть — я бы всё сделал, как задумал. Но она просто протянула мне нож и посмотрела на меня со снисходительной усмешкой. Дескать, я так и знала.

Проклятье. Я аж взвыл мысленно. Ну, за что мне такое наказание? Благородство по отношению к смертельным врагам — предпоследняя глупость, которую можно допустить. Потому что большей глупостью может быть только противнику этим благородством не воспользоваться. Да. Вот только неприятно это — чужим благородством пользоваться. Мудро, разумно, для жизни собственной и в целом для человечества полезно, но — неприятно. Мне, во всяком случае. Может, это Константин Озёрный меня проклял? Потому что раньше я то ли в ситуации такие реже попадал, то ли не давал себе труда задумываться — настолько ли велика уже она, брешь в обороне моей души? Не то чтобы я в его ересь поверил (особенно, зная доподлинно её корни) но что-то во мне с тех слов откликнулось созвучно и в памяти отложилось.

Простоял я эдак — собственным изваянием — с полминуты, наверное. Вспотел весь — тяжкое это дело, с самим собой бороться. И убежать просто так не могу (одиннадцать лет в егерях — не пустяк какой) и нож, вергой протянутый, взять не могу (всё нутро протестует). И ведь выгляжу — глупее некуда. Но так и стоял без движения, пока верга, плечами пожав, нож не убрала. И ушла, не оглядываясь, в сторону лежек. Дальше стоять уже просто было верхом идиотизма, поэтому я повернулся и бросился бежать вдоль склона, выглядывая между деревьев журчащий там ручей.

Ручей оказался неожиданно широким — я чуть не свалился в него, когда под тонким, укутывающим землю, слоем тумана, блеснуло жидкое серебро воды — намного ближе, чем я ожидал. Это хорошо, что ручей широкий. И узкий бы подошёл, но широкий задачу существенно упрощает. Я пробежал вдоль петляющей по лесу речки пару стадий, затем свернул к воде, прошел по берегу еще немного, выбирая подходящее место. Сорвал пару стеблей стрелолиста, натер ими руки, потом запрыгнул в самую середину холодного потока. Речка в этом месте разливалась особенно широко, но при этом и мельчала изрядно — вода мне едва по щиколотки оказалась. Я присел, подпрыгнул, ухватился за нависающие над водой ветки и полез вверх. Остановился, только когда ствол стал тонким настолько, что начал заметно подрагивать подо мной при малейшем моем движении. Устроился поудобнее в развилке, убедился, что снизу меня не видно, и приготовился к долгому ожиданию.

Знаю я, как они будут действовать. Бросятся по следу, дойдут до места, где я в ручей прыгнул, а потом поделятся на четыре отряда. Два из них по противоположным берегам ручья пойдут вверх по течению, два — вниз. Искать место, где я на берег вылез. Не найдут, разумеется. Догадаются, что я где-то, за ветки зацепившись, вылез, и начнут лес прочесывать. Они по деревьям лазать не умеют, поэтому им обычно и в голову не приходит вверх смотреть. Дня через два, когда станет ясно, что я далеко ушел и скоро с подкреплением вернусь, они логово бросят и уйдут. Тогда и мне можно будет спуститься.

Один раз нечто подобное у меня уже получилось. А там и клан был немаленький, и опыта общения с людьми ему было не занимать.

Эти, конечно, умные очень. Но... нет, не догадаются. Пусть очень умные, но они — верги. У них мозги по-другому устроены. Так что можно особо не беспокоиться — я выживу и на этот раз.

Меня другое беспокоит — я-то выживу, а вот лейтенанта егерей Бернта Сервия бестии уже убили. Умер он на той поляне под Ольштадом, вергами загрызенный.

И что мне теперь с этим делать?

V. Cui podest malum?

— Шелест?! — капитан откинулся на стуле и уставился в меня взглядом, полным веселого удивления, — живой?

Удивление его мне было понятно. Когда егерь вдруг пропадает без вести (неважно при каких обстоятельствах) практически всегда он не находится вовсе. Изредка бывает, что находится, но — не весь. Частями. "Одна нога здесь, другая — там" — аккурат на такой случай пословица. Ну и всё, иных вариантов нет. Хотя, вру — не всегда. Егеря — тоже люди. Бывает и по-другому. Очень-очень редко, но бывает. Три года тому под Ристом мы Марка "Лютика" потеряли. Чистили гнездо гиттонье, и, уже после чистки, Марк назад запросился — обронил, говорит, ножик из лунного серебра. В лагере, скорее всего, в палатке, или рядом где. Я Марка с чистым сердцем отпустил — ровно мы там отработали, не могло недобитков остаться — отпустил и решил: догонит. А не догнал. Ни в тот день, ни в следующий. Тут уж я забеспокоился — вернулись к гнезду, все обшарили: как пропал человек: ни следов, ни зацепок. Разбили заново лагерь, три дня частым гребнем окрестности чесали, а окрестности там, надо заметить, ничуть оному процессу не способствуют — из тех мест, про которые говорят: "Леший — и тот заблудится". И только на пятый день после пропажи — нашелся Марк. На телеге его к нам привезли, спящего мертвецким сном и распространяющего вокруг себя такой аромат, что запряженная в телегу вислоухая лошадка выглядела уже находящейся на грани обморока. "Ваш?" — "Наш" — "Забирайте". По словам самого Марка, встретился ему, уже на обратном от лагеря пути (под самым Ристом) мужичок, сено с полей на телеге везший. Мужичок тот Марка до Риста подвезти согласился, а узнав, кого везет, затащил к себе — "на пару чарок". Что было дальше — Марк не помнил. Так что следующая фраза Дерека была мне очень даже понятна:

— Имей в виду, если скажешь, что в обнимку с госпожой Бутылкой всю неделю провел — прикажу на скамье разложить, не посмотрю, что лейтенант. Лучше соври что-нибудь.

Сидевший рядом Сена — лейтенант из моей кохорсы, усмехнулся и коротко фыркнул.

— Новы, — коротко ответил я. Задергалось у Дерека левое веко. Капитан поморщился недовольно, зубы оскалил:

— В Ольштаде?

— Да.

Дерек с Сеной обменялись быстрыми взглядами, потом капитан покачал головой.

— Не пойдет. Соври что-нибудь другое.

Я промолчал. Дерек тяжело вздохнул.

— Рассказывай. Всё. Подробно.

"Все и подробно?" Ну-ну. Оно можно бы — в конце концов, никакого преступления я еще не совершил. Вот только я и так знаю, что капитан решит насчёт эпизода последнего — будто у меня "цыплячка" началась. Она же — "кроличья болезнь". Я бы и сам так решил — уж больно симптомы со стороны похожие. Есть такое заболевание нервное — когда надламывается что-то в человеке, и, в момент сильного напряжения, нервы у него полностью отказывают. И он просто столбом замирает. Пока не отвлечешь его криком в ухо, светом в глаза, или пока он сам из ступора не выйдет. Не так уж редко среди егерей случается, другое дело, что очень редко когда вовремя обнаруживается — по вполне понятным причинам. Но если обнаруживается, то, ясное дело, в егерях такому уже не место. Пенсион назначат (вполне приличный, кстати), дадут поместьишко где-нибудь в захолустье да гражданство имперское (если своего еще нет). Чем не мечта среднего обывателя?

Вот только егерем ему больше не быть. А ведь привыкаешь к этому. К отношению людскому привыкаешь — к тому, как теплеют людские глаза, когда жетон твой они подмечают. К тому, что на постоялом дворе хозяин сам пойдет в хлев ночевать, а тебе лучшую комнату и лучшую постель обеспечит. Что трактирщик тебе, по своему почину, нальет из бутылки, для себя отложенной — и с верхом, с горкой даже. А то еще и от денег потом откажется. Ну и женщины, опять же. Да. У любого человека в семье есть кто-то, от бестий пострадавший, и потому мы — враги бестий — для людей лучшие друзья. Хотя даже этим всего не объяснить. У меня еще есть версия. По-моему, с тех пор, как перевелись собаки, всегда бывшие верными друзьями человека, вакантное место amicus homini заняли мы, егеря. Потому и отношение к нам такое. Человеческое.

Впрочем, это все — не главное. Хотя и значит для нас больше, чем мы это показывать стараемся. Но не главное. Главное то, что "бывший егерь" это примерно то же, что "бывший человек". Я вот, просто не представляю, как это можно — не быть егерем. А кем же тогда быть, вообще?

Грустное это зрелище — егерь на пенсии. Ненормальное.

Не слышал я еще, чтобы егерь, по здоровью комиссованный, добром кончил — либо в гладиаторы подастся, либо в грабители, либо горькую запьет. Полгода-год — и нет человека. Сам себя сгрыз, даром, что его десять лет бестии сгрызть не могли.

По всему тому — не стал я всей правды говорить. Я же знаю, что нет у меня никакой "цыплячки". Впрочем, любой больной ею, то же самое говорит с пеной у рта — и не врет — сам себе верит. Ну и пусть. Пусть даже и "цыплячка" у меня. Лучше уж я в бою сгину, чем на пенсии — уж я постараюсь никого своей смертью не подставить. Рассказал я всё, как было, вплоть до того момента, как очнулся, к столбу наказаний привязанный. А потом усмехнулся, продемонстрировал унгву (так все время в кармашке и пролежавшую) и закончил:

— Ремни разрезал, собрался кое-как и — к речке. Хорошо, что логова они в своей привычке обустраивают — у воды. Я с ходу из ручья на дерево запрыгнул, на верхушку залез и сидел два дня.

Дерек хмыкнул.

— Повезло тебе. Местные на этот фокус уже не ведутся. Злюка рассказывал — на западной границе отправил он людей в засидку над рекой, так верги тамошние, следы у воды обнаружив, первым делом ветки, над водой свисающие обнюхивают и осматривают, а уж потом по берегам ищут.

— Повезло мне, — согласился я, — так новы ж.

Покивал Дерек задумчиво, пожевал губами. И не скажешь по нему — напрягла его чем-нибудь концовка моего рассказа, или нет. Да я к его лицу и не присматриваюсь особо — еще заметит и задумается. Sapienti sat.

— Ясно. Давай теперь сухую выжимку. Что в них нового?

— Повадки у них другие, с этого начну. Хотя бы то, что они меня — с наветренной стороны тропили. Хитрить не стесняются, и ума на хитрости хватает. Да уже то, что я камнем по башке получил...

— Это не их хитрость, а твоя глупость, — Дерек перебивает, — но мысль я понял. Будем иметь в виду. Дальше.

— На имперском они свободно разговаривают, — говорю я. Сена хмыкает недоверчиво. Рассказ мой он весь слышал, но все равно поверить не может.

— Вообще без акцента, — настойчиво говорю я, — лидийцы или германцы какие и то по-имперски хуже говорят.

— Это ж всю глотку перекроить надо, — ворчит Сена, — и зачем это им?

— Сами не сказали, а спросить я не догадался.

Дерек ухмыляется краем рта, а я ведь — и в самом деле просто не догадался. Возможно, что отличное произношение и знание людского языка — не прихоть их зверобогини, а какой-то смысл в себе несет.

— В драке как? Двумя словами — сильнее прежних? И насколько?

— Сильнее. Намного. Опыта реального у них пока мало, а скорее всего, и вовсе нет. Одно только это меня и спасло. Опыта поднаберутся — беды нам с ними будет.

— Значит, нельзя им давать опыта набираться. Еще что?

— Глаза крупнее, голова больше, осанка прямее. На пальцах, похоже, по суставу добавилось — ножи они теперь не в пример ловчее держат, что прямым хватом, что обратным. И — мои все с ножами были, но я позже, уже с дерева, видел, как один верг с мечом, у меня отобранным, упражнялся — и не сказать, что у него плохо получалось.