Ролевик::бард-Вор

— Поначалу — очень. Здоровенный недоросль, привыкший к тому, что для того, чтобы что-то получить, достаточно позвонить в колокольчик и незаметные слуги тут же доставят, за которым постоянно таскалась толпа мамок-нянек... Не вернулся только из гордости. Слава богу, эту глупую не гордость даже, а гордыню жизнь из меня быстро вытряхнула. А сейчас... Сейчас я уже совсем не жалею, что вышло так, а не иначе. Некоторые уроки были болезненными, но тем лучше я их заучил... — Перед внутренним взором вставали картины другой юности. Юности, которая, как это не парадоксально, была у меня задолго до моего рождения. Впрочем, кто знает, как соотносится время в разных мирах.

Мы почти до самого вечера беседовали, и принцесса по крупице вытягивала из меня подробности моего эльфийского прошлого. Кое-что я говорил спокойно, оно осталось в общей памяти как фотографии под мутным стеклом на крышке стола... А кое-что до сих пор вызывало вспышки стыда, раздражения, а зачастую и заставляло хохотать до слёз. Много было, всякого, разного.

Остановились мы в большом приземистом трактире, стоявшем в центре деревни прямо рядом с трактом. Казалось, когда-то давным давно предприимчивый хозяин поставил здесь это здание с уже почерневшими от времени, но не потерявшими ощущение несокрушимой мощи стенами из толстых брёвен, а уже вокруг него наросла деревня. Впрочем, кто знает, может быть, так оно и было. Раньше я не ездил на этом участке тракта, как-то не приходилось, поэтому и не мог сказать, что здесь было лет сто пятьдесят назад. В любом случае, конюшни были просторные, комнат — с избытком, правда все на первом этаже (второго просто не было), зато с отдельными входами, кормили вкусно и сытно.

После ужина, на который я взял тушёную капусту с мясом, я, осоловелый, отправился в номер, размышляя попутно, что, кажется, Астерь уже пришла в себя и моё участие после такого долгого дня, пусть и неспешной скачки, ей не требуется, я наскоро умылся, сделал свои дела и, едва раздевшись и упав на кровать, ухнул в бездну сна без сновидений.

Утро снова было пасмурным, чуть-чуть накрапывал дождь. Умывшись, я без аппетита позавтракал и остался за столом цедить местную разновидность чая. Да, разумеется, герой должен непременно пить вино или на худой конец пиво, да и деревенские на трезвенника поглядывают с лёгким недоумением, однако изменять своим привычкам я не собирался. Да и на нормального героя я не тяну, даже паре крестьян толком морду набить не могу. Так и сидел я, наигрывая тихонько что-то печальное, пока в зал не спустилась принцесса. Оказалось, что она ещё не завтракала, поэтому я составил ей компанию и, наблюдая вернувшийся к ней аппетит, сам с удовольствием позавтракал ещё раз. Вообще, по крайней мере в прошлом теле моя конституция совершенно не позволяла мне растолстеть, интересно, изменилось ли что-то в этом. Впрочем, здесь у меня значительно более скромный аппетит, так что вряд ли я сильно наберу вес.

За завтраком мы почти не общались, в этом мире, видимо, тоже придерживались правила "когда я ем...". Впрочем, принцесса выглядела и ощущалась бойко и почти жизнерадостно. Только иногда по лицу у неё пробегала тень от тени грустных мыслей. Кто-то менее внимательный, чем я, вообще скорее всего бы ничего не заметил. Наверное, требовать от неё большего в данной ситуации было бы чересчур. Вообще, спрашивается, зачем я с ней ношусь? Надеюсь на благорасположение наследницы престола (я так понимаю, сейчас престол унаследует её братишка, а вот после него она — первая на очереди, пока у него не родятся дети)? Впрочем, не в моих правилах лгать, тем более себе. Я потому, наверное, и приживался в нашем мире так плохо, что в глубине души всегда был романтиком. И я до сих пор верю в хороших людей и бескорыстную помощь. Вот в некоторых других аспектах жизнь здорово отшлифовала мой романтизм — во-первых, помогаю я только тем, кто подходит под мои критерии "доброго" человека (а в данном мире ""доброго" разумного"), а во-вторых, моё понимание "доброты" (которому соответствую и я сам) несколько отличается от общепринятого.

Пока я размышлял, мы уже покинули гостеприимный трактир, я машинально вскочил на уже осёдланную конюхом лошадь и даже, кажется, на автопилоте участвовал в каком-то разговоре. Впрочем, что меня спрашивали и что я отвечал, я не помню. Вновь получилось, что спутники как-то тактично оставили меня с принцессой наедине... Кстати, она вроде ждёт моего ответа:

— А?

— Да, Тель, ну ты и смешным бываешь. Не обижайся только. — Девушка улыбнулась так солнечно, что даже имей я желание обидеться, наверняка бы "растаял". — Я спрашиваю, о чём задумался?

— Да так. — Я улыбнулся в ответ. — Думал тут о собственном понимании доброты.

— Да-а-а? Как интересно! Расскажи, а? — Она чуть не подпрыгивала в седле, как никогда похожая на задорную маленькую сестрёнку, которой у меня никогда не было. Удивительная девушка! Восхитительно живая. Кажется, ей всю жизнь приходилось держать себя в руках, чему она, надо сказать, изрядно научилась, но с тем большей радостью она теперь ощущает себя младшей сестрёнкой. И ведь совершенно точно не играет, все чувства настоящие и яркие, как весенняя листва.

— Ладно, расскажу. — Засмеялся я. — Только сразу предупреждаю, оно может су-у-ущественно отличаться от общепринятого. — Сделал паузу, собираясь с мыслями. И знаешь, скорее это не понимание "доброты", а понимание "правильности" жизни. — И тут, что называется, Остапа понесло...

* * *

Понимание правильности складывается из нескольких вещей: как относиться к себе и оценивать свои поступки, как относиться к другим разумным и как относиться к различным устоям общества.

Итак, как я считаю правильным относиться к себе? Максимально строго, хоть это и не всегда получается. Самый строгий судья к тебе, как и самый осведомлённый — ты сам. И ты должен сам выносить себе приговор и приводить в исполнение, не ища себе оправданий. И только тогда у тебя есть внутреннее право чего-то требовать от других. Да и то — вряд ли. Я стараюсь не лгать никогда, поэтому не люблю, когда лгут мне. Тем более, правда зачастую оружие куда более страшное, чем любая ложь. Да и подать её можно совсем по-разному и никто не заставляет раскрывать всегда всю правду.

Как я отношусь к другим разумным? Изначально — благожелательно. Если разумные сами не спешат показывать ко мне негативное отношение. Тогда я считаю себя вправе относиться к ним столь же негативно, даром что не всегда им пользуюсь. Но если к разумному я отношусь всё ещё благожелательно, то готов и оказать ему помощь, не требуя ничего взамен, если мне самому это не будет трудно. В ином случае я тоже может быть помогу, но тут уже все зависит от обстоятельств. Но помогая, я буду стремиться именно помочь, а не сделать за.

Категорией выше благожелательности стоит категория дружбы. Для друга я готов на многое... Хотя и не на всё. Однако друг на то и друг, что вряд ли потребует от меня того, что я сделать не смогу или то, ради чего мне придётся ломать себя.

А вот с врагами у меня разговор другой. Другое дело, что врагом мне можно не стать даже попытавшись меня убить. А врагов я буду уничтожать. То, что безо всякой жалости — даже не новость, но в некоторых ситуациях ещё и жестоко.

И со смертью у меня особые отношения. Я её не боюсь, в мире есть множество вещей куда страшнее, а умереть я готов всегда. Здорово помогает расставлять приоритеты и решать, что в жизни важно, а что нет. Но так же я безо всякой жалости могу и убить. Если посчитаю необходимым. По возможности постараюсь убить быстро, мучить буду только в совсем уж крайнем случае.

Мораль общества... Мне не интересна. У меня есть собственные внутренние установки, и их мне достаточно. Да, они, возможно, во многом совпадают с моралью, но далеко не во всем. И в тех случаях, когда моё мнение с моралью общества не совпадают, я без малейшего расстройства поступаю так, как считаю нужным. Так же я терпеть не могу различные условности, обхаживания и интриги. И стараюсь их по-возможности избегать.

* * *

— Вот, пожалуй, и всё. Так я стараюсь вести себя сам. И считаю правильным, если так же ведут себя со мной.

— Знаешь, ты всё-таки очень странный. Кажется, твоя философия лучше подошла бы какому-нибудь воину, но ты в неё очень хорошо вписываешься. — Астерь остановилась, не решаясь что-то спросить.

— Говори уже.

— А... меня ты считаешь другом?

— Конечно.

— Знаешь... Я очень рада тому, что являюсь твоим другом. И я стараюсь вести себя с тобой сообразно твоему кодексу поведения. Тем более, что почти во всём я с тобой согласна.

Так, изредка переговариваясь на отвлечённые темы, мы и ехали до обеда. Жак обучил меня паре простеньких бытовых приёмов из своего магического арсенала, так, не заклинаний даже. Просушить вещи, зажечь огонь, отвести от себя капли дождя. Последнее умение, как это не странно, оказалось достаточно простым, хотя и утомительным. По сути, это было поддержанием слабенького телекинетического поля вокруг тела. Отклонить крупный объект таким способом у меня просто не хватит сил, а вот каплю — запросто. Причём Жак пытался меня обучить именно "отбивать" капли, на что у меня не хватало концентрации, так что немалая часть того облачка влаги, которым он меня атаковал, просачивалась. А мне было проще создать и поддерживать именно "поле". Действие было простым и интуитивным производимый эффект ограничивался исключительно воображением и силой колдующего. Хотя, конечно, "конфигурация" воздействия тоже имела большое значение. К примеру, собственно телекинетический щит относился к условно-боевым воздействиям. И представлял собой, судя по всему, небольшую по толщине защищающую разумного область сильного телекинетического воздействия. И "жрал" кучу силы. Хитрость была в том, что с объёмом необходимая для поддержания поля равной мощности сила, конечно, возрастала... Но ключ здесь — равная мощность. К тому же расход силы рос и с расстоянием. Поэтому результатом моих задумок было именно "силовое поле", "напряжённость" которого падала с увеличением расстояния от источника. То есть, говоря по-русски, я окружил себя телекинетическим коконом, действующим от моего тела в противоположном направлении и постепенно слабеющим. В результате, объекту, движущемуся ко мне, приходилось двигаться "против течения", которое было тем сильнее, чем ближе он подходил. Ну, а как результат, капли воды стекали не по мне, а на расстоянии в три десятка сантиметров от моего тела. Я поддерживал "зонтик" во-первых, на расстоянии от десяти до пятидесяти сантиметров от тела, а во-вторых, только вокруг не обращённых к лошади или просто вертикально вниз частей тела. Сделано это было, чтобы не порвать одежду и не сдавить лошадь (или сделать растяжку ног, что вероятнее). И самым сложным-то в плане концентрации и был как раз контроль "конфигурации" поля. Хотя и по силе особенно надолго меня не хватало — от дождя смогу защищаться от силы часа два, а от стрелы — неизвестно, смогу ли даже от одной. Впрочем, буду тренироваться, все впереди.

Кстати, Жака моя задумка оч-чень заинтересовала. Хотя у него "кокон" пока и не получался.

Привал устроили на небольшой полянке у дороги, рядом с ручейком, из которого напоили коней и напились сами. Хотя небо по-прежнему было затянуто тучами, сильно парило, что, впрочем, не заставляло моё новое тело дурно пахнуть и истекать потом. А уж как в нем происходит теплообмен — честно говоря, не представляю. Спутники мои после обеда по очереди окунулись в ручей — подала пример, разумеется, Астерь, отогнав спутников подальше и быстро ополоснувшись. Вылезла она, правда, благородно-синей, но тут уж даже моих скромных сил хватило, чтобы её слегка просушить и согреть. А вот для остальных спутников я стараться не стал, поэтому решившие не отставать в удали гвардейцы поглядывали на меня "слегка неодобрительно". Ну, не объяснять же им, что я, может, и смогу их всех просушить... Но после этого останусь пуст. А что-то мне не хочется оставаться совсем без энергии, паранойя не даёт. Конечно, я могу без особых проблем просушить одного. Но не буду, из чувства справедливости (хотя на самом деле, больше из вредности, нефиг было прыгать, голубчики, надеясь только на "магическую поддержку"). А Жак сам решил не закаляться таким радикальным способом, а когда гвардейцы попросили его помочь с просушкой, он с честным видом соврал, что его сил хватит просушить разве что мышку. Впрочем, хотя он и соврал насчёт мышки, всех гвардейцев ему было явно не осилить. Пообедали по-походному, даже костра разводить не стали, хотя рядом с местом нашего привала и темнела проплешина старого кострища, которой, видимо, неоднократно пользовались. Но искать дрова, а потом готовить всем было откровенно лень, да и вечером мы уже должны были оказаться в столице, так что, перекусив захваченными в таверне припасами, двинулись дальше.

Разговор как-то не клеился, погода стала ещё более душной и тяжёлой, угрожая вскоре разразиться грозой. Тучи затянули мир вокруг какой-то угрюмой похоронной серостью. Все молчали, смотря вперёд. Казалось, мы будем ехать так день за днем, без конца, в сером мире, похожем на застывший кадр старой киноплёнки. Дорога вилась без конца, лес стал гуще и глуше... подумать только, и это рядом со столицей. Впрочем, в памяти крепко сидело, что за пару часов от города лес резко кончится, вырубленный людьми, а вместо него появятся возделанные квадраты полей и небольшие деревушки. И то только потому, что мы находимся с "неудобной" стороны — с остальных направлений от города широко раскинулись луга, невысокие холмы и вообще местности ни сколько не мрачные, да и вовсе почти идиллические. Так, по крайней мере, запомнилось прежнему Тэлю.

Сначала меня клонило в сон. В общем ничего удивительного, в том, старом, мире я обожал спать в такую вот пасмурную и дождливую погоду. Видимо, либо здешний-я был со мной солидарен (что было бы неудивительно, по раскисшим от дождя дорогам и в промокшем плаще особенно-то не по странствуешь), либо привычки пришли "со мной". А потом мне захотелось "по делам". Стыдно признаться, мне было неловко просить спутников обождать. Как же, мудрый эльф, да просит подождать, пока он сходит до ветра. А потом я увидел небольшой отнорок от дороги с полянкой и деревцем. Сказал спутникам, чтобы меня не ждали, что догоню. Пусть думают что хотят. Пришпорил лошадь, оказался за деревом. Соскочил, сделал дело и обратно.

За время моего отсутствия спутники отъехали метров на тридцать, почти добравшись до поворота. Я пустил лошадь в галоп и к моменту, когда Астерь с компанией скрылись за поворотом, я отставал от них всего на десяток метров и быстро догонял.

И тут случилось. Из-за поворота раздался вскрик, а тяжесть, лежавшая у меня на сердце с самого утра стиснула его тисками. Я накинул на себя самую сильную телекинетическую защиту, какую мог и пригнулся к шее лошади. Секундой позже, вылетая из-за поворота, я увидел, как Жак оседает со стрелой в глазнице. Вторая стрела торчала из плеча одного из гвардейцев, ещё одна — из шеи другого. Из кустов уже выходила троица хорошо вооружённых людей. Свистнула ещё одна короткая стрела (видимо, арбалетный болт*), вонзившись в щит гвардейского офицера.