Садовница

— Люди любят не тех, кто мнит себя лучше, — проговорила Эрле, сделав упор на слове "мнит", — а тех, рядом с кем они сами могут стать лучше.

— А что тебе не нравится в том, что люди стремятся к деньгам и власти? — внезапно заговорил Марк; то была едва ли не первая его реплика за весь разговор. — По-моему, стремление к власти присуще всем: от поэтов до государственных деятелей, — только у каждого проявляется по-разному...

— Вот уж неправда, — молвил Себастьян убежденно. — Как можно сравнивать тех, кто делает свое дело за кружочки желтого металла, — и тех, чья единственная цель — украсить этот мир, сделать жизнь его обитателей хоть чуть-чуть лучше...

— Я что-то не поняла, кто у тебя украшает мир бескорыстно: поэты или государственные деятели? — Эрле улыбнулась тонко и понимающе, взглянула на нахмурившегося Марка и добавила уже серьезно: — А вообще-то это только бездельникам вроде нас с тобой легко говорить о радости бескорыстного служения людям — ведь деньги-то нам на жизнь зарабатывают другие...

— Кстати о поэтах, — снова вступил в беседу Марк. — Я, кажется, еще не сказал тебе? — твоя книга уже должна быть в Раннице.

Себастьян поднял от столешницы тусклый взгляд, в котором едва заметно промелькнул интерес.

— Да, о самом главном-то я вас и не спросил! — воскликнул он с вымученной веселостью. — Они — мои стихи то есть — хотя бы вам-то понравились? — говоря это, он смотрел только на Эрле.

— Очень, — откликнулась та искренне. — Особенно то, про пепелище, в самом конце — помнишь? Ну, про лекаря, который спасал людей, а когда загорелся его дом — соседи побоялись прийти на помощь, потому что опасались — он продал душу дьяволу: уж слишком хорошо он их лечил... И лекарь сгорел, а вместе с ним — его жена и рыжая собака, которая единственная пыталась их спасти... И только его маленькую дочку вытащили из огня. Очень правдивое стихотворение — как будто ты сам там был и все видел.

Марк молчал. Себастьян тоже. Потом достал из кармана платок, промокнул лоб и спросил — очень осторожно, словно нащупывая под ногами почву:

— Так ты... не знала про Стефана?

Эрле растерянно сморгнула — потом беспомощно оглянулась на мужа, словно ища поддержки, тихо вымолвила:

— Н... нет. Я не знала...

В комнату вошла Катерина, неся в руках поднос с тремя бокалами; Эрле немного замедленно взяла два — себе и Марку; машинально отпила глоток ледяного напитка, даже не почувствовав вкуса, и оставила бокал в руках, тупо поворачивая его на ладони.

Тишину нарушил Марк.

— Дорогая, — ласково пожурил жену он, — ты так и не собираешься говорить, что у тебя теперь тоже книга стихов есть?

— Это правда? — переспросил Себастьян, глядя на Эрле.

— Да, — ответил за нее муж, — и ее, кстати говоря, даже неплохо раскупают, так что в убытке я точно не останусь.

— Вот как? — протянул гость все тем же странным тоном. Молодая женщина зябко передернула плечами:

— Я не думаю, что это важно.

— Для меня важны все твои... успехи, — с расстановкой возразил молодой человек. Эрле взглянула на него исподлобья:

— Мои стихи не стоят того, чтобы о них говорить. Ты мастер, тогда как я не тяну даже на подмастерье. Запомни это, пожалуйста.

Себастьян улыбнулся ей печально и нежно, одновременно берясь за лежащую рядом с ним на кресле шляпу:

— Спасибо тебе, Эрле. Вот этого у меня, наверное, никому не отнять... Ты единственный человек, кто всегда верил в мою звезду — несмотря ни на что, даже на то, что ты...

— Ну-ну, — мягко перебила его молодая женщина. — Не вынуждай меня который раз повторять одно и то же — в смысле, что я невысокого мнения о собственных сочинениях, — и удивилась, запоздало заметив его движение, — так ты что же, уже уходишь?

— Да, — сказал Себастьян, поднимаясь на ноги и ставя нетронутый шербет на столик. — Мне уже пора.

— Но почему? — огорчилась Эрле. — Неужели даже на обед не останешься?

— Меня уже ждут, — отказался гость и добавил, коротко глянув на Марка, — мать и сестра. Я обещал прийти к обеду.

— Ну, если обещал, — пожал тот плечами, — тогда тебе, наверное, и правда лучше уйти.

— Да, — согласился Себастьян. — Я тоже так думаю.

У самой двери он обернулся.

— Прощай, Марк. Прощай, Эрле.

— До свидания, — поправила его она, а Марк добавил: — Заходи к нам как-нибудь...

Кивнув, молодой человек вышел.

— Почему ты не сказал мне? — укоризненно спросила Эрле, отстранившись от мужа, как только дверь за Себастьяном затворилась. — Ты же знал об их смерти — так почему, Марк?..

Он смолчал. Потом сказал, глядя куда-то в сторону:

— Если бы он не оскорбил тебя тогда, а я в ответ не оставил бы его добираться до дома одного — он был бы сейчас жив...

Эрле вздохнула и положила голову ему на плечо.

— Если бы я поняла, чего боится Анна, тебе бы вообще не пришлось провожать его до дома...

Марк осторожно коснулся рукой ее волос.

— Это произошло совсем недавно, в самом начале весны, — произнес он шепотом. — Я сам узнал только на днях — хотел сначала порадовать тебя книжками, а уж потом... Должно быть, он приехал в Ранницу из Таххена — иначе не узнал бы о несчастье так быстро...

— А девочка? — спросила Эрле точно таким же шепотом.

— Только старшая... Младшую не спасли. В Вальенсе, у родителей Стефана, — кашлянул, заговорив чуть погромче: — Я узнавал — им ничего не надо, кроме того, что мы с тобой им дать не в силах...

Эрле закрыла глаза — и быстро открыла их, когда в дверь осторожно поскреблись. Она поднялась с ручки кресла, полагая, что это вернулся за чем-то рассеянный Себастьян — но то была всего лишь Катерина:

— Ваши соседи пришли. Прикажете впустить?

Она заметалась взглядом по комнате — о Господи, только этого мне и не хватало! — Марк вздернул бровь и сказал мягко:

— Да-да, конечно, проси... И скажи Филиппу, что у нас гости.

Молодая женщина опустилась в кресло — почти без сил, и едва нашла их, чтобы подняться навстречу гостям.

— Ах, Эрле, — раскудахталась Агнесса — невысокая, улыбчивая, со скрученной на затылке рыжеватой косой такой толщины, что ее все принимали за шиньон, в роскошном пышном платье мягкого зеленоватого оттенка, очень идущего к ее карим глазам — и нежно обцеловала щеки хозяйки. — Мы с Карлом так давно тебя не видели — правда, дорогой? — как ты себя чувствуешь? Ты такая бледненькая!

— Спасибо, уже лучше, — вымученно улыбнулась хозяйка и отважилась мельком взглянуть на Карла. Тут же отвела глаза: его аура была все такой же, словно она ничего с ней и не делала. — Да вы садитесь, садитесь...

Агнесса устроилась на диване, Карл — рядом с ней.

— А вы, оказывается, скрытница, — шутливо начал он, погрозив Эрле пальцем.

— Я? — удивилась та.

— Скрытница-скрытница, и еще какая! — энергично подтвердила Агнесса. — Милочка, мы, кажется, больше года уже с тобой знакомы — что ж ты ни разу не сказала, что стихи пишешь? Если б Карл не увидел в лавке ту книгу — мы б ведь так об этом и не узнали!

Эрле покраснела.

— Да это ж не стихи, — сказала она тихо. — Там кроме рифмы и нет ничего...

— Да будет вам скромничать, — вступил в разговор Карл. — Все там есть: и смысл, и образы, и настроение передано...

— Да она просто на похвалы набивается! — не менее энергично вставила Агнесса и добавила, обращаясь уже к Марку: — Знаете, ваша жена пишет изумительные стихи. А вот этого... не помню, как там его зовут... вот его книжку действительно зря издали — чепуха какая-то, уж извините за прямоту. И не сравнить с вашей женой — у нее они такие простые, понятные, про то, что рядом, и никаких тебе дурацких морей! — закончила она победно, а Марк произнес, словно оправдываясь:

— Автор — мой старинный друг, я не мог ему отказать.

— Дорогие мои, мне очень приятно, что вы меня так любите, — одновременно с ним сказала Эрле, машинально проводя рукой по заколотым гребнем волосам, — но...

Договорить ей не дали.

— И никаких "но!" — вскричал Карл. — Уж поверьте слову собрата по перу! Мы-то с вами понимаем толк в хорошей литературе, не так ли? — и он заговорщицки ей подмигнул.

— Она небеспристрастна, — пояснил Марк, — потому что тоже знает автора, и он не очень хорошо устроился в жизни. Вот она так про него и говорит...

Эрле отвернулась, болезненно поморщившись. "Боже мой, за что мне это?.."

— Ты не думай, это не только наше с Карлом мнение, — подала голос Агнесса. — Так и мама моя думает, и мама Карла, и его брат, и вообще все, кого мы знаем...

Эрле промолчала. Марк перехватил ее отчаянный затравленный взгляд, нахмурился и вмешался:

— Вот что, гости мои дорогие. Не знаю, как вы, а мы с женой еще не обедали. Так что идемте-ка лучше в столовую, посмотрим, чем нас удивит сегодня повар. И не вздумайте отказываться: мы вам этого не простим!

— Да, — безжизненно подтвердила Эрле. — Не простим...

Марк встал, протянул жене руку, тревожно заглянул в глаза — что не так, родная? Она ответила ему бледной улыбкой — ты тут ни при чем, радость моя... Гости переглянулись.

— Ну, если вы настаиваете, — неуверенно начала Агнесса.

— Более чем настаиваем! — вставил обернувшийся к ней Марк.

— ...то мы, наверное, останемся, — закончил за жену Карл.

— Нет-нет, не сюда, — остановил хозяин гостей, направившихся к той двери, через которую они вошли. — Вот сюда. — И указал им на противоположную дверь.

...Когда они выходили из комнаты — сначала Марк, потом Карл с Агнессой и последней Эрле — молодая женщина обернулась. Ей показалось, что часы смотрят на нее укоризненными глазами — то ли Карла, то ли Стефана, то ли Себастьяна...

Марк искал Эрле по всему дому — долго и безуспешно. Обнаружилась она только на террасе — стояла на ступеньках, все в том же серебристом платье, что и днем, и молча смотрела в набрякшее закатной кровью небо. Облака — алые, тонкие, словно вычерченные на небе стремительной кистью, подсвеченные снизу бледно-золотым — уходили к горизонту; вслед им двигалась череда других — тяжелых, густо-фиолетовых; с востока подул ветер, тревожно закачав ветвями яблонь — невысоких, кривоватых — яблок на них было мало: не для того сажались; пошла рябью мягкая трава под деревьями, и махнул резными темно-зелеными листьями пионовый куст, роняя с цветов последние бледно-розовые лепестки.

— Ты не очень-то была рада видеть наших соседей — верно? — спросил Марк, неслышно подходя к жене сзади. — Ты можешь мне объяснить, почему?

"Потому что я не знаю, может ли талант распуститься против воли его обладателя, и не желаю это узнавать", — хотелось сказать Эрле; вместо этого она нагнулась, сорвала с вазона цветок бархатца — ярко-желтый, сборчатый, с коричневой каймой по краям — провела рассеянно пальцем по мягким лепесткам, потом повернулась к Марку:

— Это несправедливо.

— Что именно? — он отступил на шаг назад. В сереющем вечернем воздухе лицо жены было уже почти неразличимо. В саду отчаянно зачирикала какая-то птичка.

— Его стихи много лучше моих. — Эрле продолжала терзать цветок — теперь она принялась отщипывать от лепестков по кусочку.

— Ну, это-то как раз нормально. — Марк шагнул вниз, на ту ступеньку, где стояла жена, и взглянул в ту же сторону, что и она. — Ты же сама сказала, что люди любят тех, рядом с кем они становятся лучше.

— Они любят не меня, — молодая женщина посмотрела на свои руки, только сейчас обнаружила в них цветок и отшвырнула его в сторону; он упал на нижнюю ступеньку и остался лежать там — пронзительно-желтым пятном на сером сумрачном камне, а рядом — клочки лепестков, как полосатые капельки крови, — а себя... то, чем они становятся рядом со мной...

— Я не вижу разницы. По-моему, все просто: они любят тебя, а не Себастьяна, поэтому будут покупать и хвалить твою книгу, а не его. Ты что же, этого не понимала?

Эрле повернула к нему голову, сощурилась, потом засмеялась коротко и нервно — словно застонала.

— Так ты все знал... Господи — ты все это заранее предугадал... Деньги — да, Марк?.. Боже мой, какая же я ду-у-ура, — прикрыв лицо рукой, она быстро пошла с террасы домой, в гостиную — обернувшись за ней, он видел, как жена обо что-то споткнулась, чуть не упала, нагнулась, подняла с пола какой-то белый лоскут:

— Что это?

Марк поспешил в гостиную вслед за ней, мельком взглянул на то, что она держала в руке, и предположил:

— Наверное, это платок Себастьяна.

— Себастьяна? — медленно переспросила Эрле. В сторону мужа она не смотрела. Он пожал плечами, затворил за собой дверь — из нее ощутимо тянуло ночной свежестью — и прошел к камину, по дороге зажигая свечи.

— Во-первых, я видел, как Себастьян доставал из кармана какой-то платок. Во-вторых, он возвращался за чем-то — уже потом, когда у нас были Карл и Агнесса.

Эрле замерла. Потом выдохнула:

— Себастьян возвращался? Когда?

— Когда Агнесса и Карл стали хвалить твою книгу, а ты попыталась заступиться за стихи Себастьяна, — охотно пояснил Марк. — Ты его не видела, ты к нему спиной сидела, когда он в дверь заглядывал, а в гостиную он почему-то так и не вошел...

— О Господи, — пробормотала молодая женщина, выпуская из пальцев белый лоскут. — О Господи...

Она побрела к двери — ссутулившись и невидяще глядя под ноги. Уперлась в кресло — то ли не заметила, то ли не догадалась обойти — протянула вперед руку, точно не верила, что оно там стоит; с силой отодвинула в сторону; прошла еще несколько шагов, схватилась за дверной косяк, задержалась на несколько мгновений...

— Эрле, ты куда? — окликнул ее Марк встревоженно. Она не обернулась.

— К Себастьяну, — глухо сказала она в дверь. Слепо нашарила ручку, повернула вниз — дверь отворилась. За порогом была темнота — только еле различимые очертания предметов, что-то высокое, угловатое, то ли шкаф, то ли еще что...

Марк поморщился.

— Ну и куда ты сейчас пойдешь? — недовольно вопросил он. — Ночь на дворе, поздно уже...

Эрле обернулась. Лицо было совершенно спокойным, только немного бледным. На нижней губе наливался алым след от глубокого закуса.

— Вот именно, что может быть поздно, — тихо сообщила она и ушла в темноту, ступая медленно и неслышно.

...Она шла по улице — быстро, почти бежала, спотыкаясь, чуть не падая, не обращая внимания на неровности и выбоины в мостовой. Ветер хватал за полы плаща, сдувал их в сторону, скидывал с головы капюшон. Волосы лезли в глаза — гребень куда-то делся, и прическа рассыпалась — Эрле заправляла их за уши, откидывала назад, но при первом же порыве они снова оказывались спереди, и все начиналось сначала. Ветер был свежим, искристым, предгрозовым — где-то на востоке ворочался в своих горах черный дракон грома и ворчал во сне, и невиданная гроза шла на Ранницу с востока.

По небу мчались разодранные в клочья сизые облака. В просветах появлялось небо — черное, без звезд. Желтым пятном светила луна — словно единственный драконий глаз. В центре ее виднелась четкая вертикальная черта, похожая на сузившийся до невозможности зрачок. Черный дракон искал Эрле, цепко и безжалостно проглядывал улицы лунным змеиным глазом. В лицо ударил мелкий холодный листочек — только сейчас она поняла, какая горячая у нее, оказывается, щека — отлепила пальцем, стряхнула с руки, выбрасывая на волю — даже не замедлила шага: лети, листок...