Книга четвертая. Корректор реальности.

-А вот тут вы абсолютно правы, Тур! Потому-то вас и пригласили к нам на работу. И предоставили ее. Делайте, что положено, а дальше — будь что будет. Служба понимает важность и необходимость существования в будущем вашей страны и делает все возможное...

-А вот тут вы, осознанно или неосознанно лжете, уважаемый товарищ Аксельрод! В искренность чувств вашей службы по отношению к СССР я не верю ни на грош!

Совершенно обалдевший профессор Аппельстрём открыл рот и несколько мгновений растерянно молчал. Потом он расхохотался.

-Не могу... ха-ха-ха! Надо же — Аксельрод! Ха-ха! Да, Тур, ваши шутки иногда бывают смешными... Вы же имели в виду того Аксельрода? Павла Борисовича? Точнее — Пинхуса Боруховича? Известного меньшевика, члена объединенной РСДРП? Убежденного противника большевиков и Советской власти? Я с ним лично знаком не был, но видеть его приходилось. Импозантный мужчина! И облик такой... благородный. Ну, спасибо за сравнение... порадовали старика, порадовали. Но главное в вашей оговорке то, что мы, по вашему мнению, не друзья, а недруги вашей страны? Это не так, Тур. А точнее — Вадим Игнатьевич? Так вас зовут по новым документам? А вы знаете, что на старославянском имя Вадим означало человека, сеявшего смуту, раздор, бросающегося надуманными обвинениями?

-Не знаю, — буркнул я. — На древнеславянском наверняка еще есть какие-нибудь толкования...

-Есть! — серьезным тоном продолжил Аппельстрём.— Есть и другое толкование. Вадим — это человек привлекающий, ведущий за собой других. Лидер, в общем... Вот так-то... Не знаю, право, насколько это вам соответствует. Но — вернемся к нашим баранам.

-Вот именно, к нашим баранам! — язвительно поддержал я начальство.

Аппельстрём сурово постучал пальцем по столу.

-Хватит, Вадим. Достаточно! Слушайте меня...

-Нет, профессор! Это вы меня послушайте! Вы знаете, что я подавал своему начальству докладную... или, точнее, меморандум о методике определения "точек коррекции"?

-Да, я наслышан. Даже читал. Ну, что вам сказать? Ваши предложения имеют право на существование. Что вы хотите в связи с этим сказать?

-А вот, что... Ставлю вас в известность, что я буду предпринимать собственные усилия по определению "точек коррекции". И, соответственно, корректировать реальность. В меру сил, разумеется.

-Вот как? Бунт?

-Не бунт... Ваши приказы будут выполняться безукоризненно. Считайте это своего рода "шабашкой", подработкой, что ли... Будет ли польза от моих попыток, я не знаю. Но вреда не будет. Это уж точно.

-Хм-м... — профессор Аппельстрём вновь пробарабанил пальцами по столу. — А как вы будете определять эти самые точки, а, позвольте вас спросить? Аналитики Службы вам помогать уж точно не будут!

-Да уж определю как-нибудь. Есть люди... Помогут. А на первое время поможет генерал-полковник Гальдер.

-Гальдер? Начальник Генерального штаба сухопутных войск Германии?

-Он самый... майн либер фройнд Франц. Я на капсуле залез в информаторий, покопался в его "Военном дневнике". Всегда полезно иметь иную точку зрения на события. В чем-то он подтверждает то, что я видел там, в Белоруссии. Накал сражений, героизм и стойкость наших солдат. Знаете, что интересно? Я там видел разбитую и брошенную технику. Видел наших бойцов, дерущихся с фашистами. Да и сам рядом с ними был... Видел убитых командиров и красноармейцев, но вот колонн пленных я не видел. Насмерть стоят ребята. Да вот... не угодно ли...

"24 июня 1941 года, 3-й день войны

...Следует отметить упорство отдельных русских соединений в бою. Имели место случаи, когда гарнизоны дотов взрывали себя вместе с дотами, не желая сдаваться в плен.

... На фронте группы армий "Север" русские также сражаются упорно и ожесточенно. В общем, теперь стало ясно, что русские не думают об отступлении, а, напротив, бросают все, что имеют в своем распоряжении, навстречу вклинившимся германским войскам. При этом верховное командование противника, видимо, совершенно не участвует в руководстве операциями войск. Причины таких действий противника неясны.

25 июня 1941 года, 4-й день войны

28 июня 1941 года, 7-й день войны

29 июня 1941 года (воскресенье), 8-й день войны

Сведения с фронта подтверждают, что русские всюду сражаются до последнего человека. Лишь местами сдаются в плен, в первую очередь там, где в войсках большой процент монгольских народностей (перед фронтом 6-й и 9-й армий). Бросается в глаза, что при захвате артиллерийских батарей и т. п. в плен сдаются лишь немногие. Часть русских сражается, пока их не убьют, другие бегут, сбрасывают с себя форменное обмундирование и пытаются выйти из окружения под видом крестьян.

Генерал-инспектор пехоты Отт доложил о своих впечатлениях о бое в районе Гродно. Упорное сопротивление русских заставляет нас вести бой по всем правилам наших боевых уставов. В Польше и на Западе мы могли позволить себе известные вольности и отступления от уставных принципов; теперь это уже недопустимо".

-Да... Я понимаю и сочувствую... Такая страшная война, такие потери... Но точки коррекции? Где же они?

-А вот! Он нам их любезно раскрывает:

"1 июля 1941 года, 10-й день войны

Генерал Вагнер (генерал-квартирмейстер):

Положение с подвозом снабжения в группе армий "Север" удовлетворительное. 4-я танковая группа переходит в наступление 2.7, имея полный боекомплект боеприпасов и запас горючего на 400 км пути. Главные силы группы армий "Север" (16-я и 18-я армии) к 7.7 будут иметь кроме полной обеспеченности частей боеприпасами, горючим и продовольствием еще один боекомплект боеприпасов, три заправки горючего и две сутодачи продовольствия на базе снабжения в Двинске (наступление армии намечено на 5.7).

Группой армий "Юг" во Львове захвачено большое количество трофеев, в том числе наземные и подземные склады горючего. К 1.7 нами уже создано несколько передовых баз снабжения, в том числе в Ровно.

Положение с горючим. Ориентировочный суточный расход горючего был определен в 9000 куб. метров, или 250000 куб. метров в месяц, что означает доставку горючего в размере 22 эшелонов в день. Фактический же расход горючего составляет 11500 куб. метров в день, или 330000 куб. метров в месяц, то есть оказался значительно больше, чем мы предполагали.

Потребность в горючем (в эшелонах) выражается в следующих цифрах: до 6.7 ежедневно — 7 ж.-д. эшелонов, с 6.7 снова потребуется 14 эшелонов ежедневно.

Серьезные заботы доставляет проблема усмирения тылового района. Своеобразный характер боевых действий обусловил необеспеченность тыла, где нашим коммуникациям угрожают многочисленные остатки разрозненных частей противника. Одних охранных дивизий совершенно недостаточно для обеспечения всей занятой территории. Нам придется для этого выделить несколько дивизий из состава действующей армии".

///Ф. Гальдер. Военный дневник. Москва, 2004///

-Думаю, нам надо обратить самое серьезное внимание на горючее... Без него танки не ходят. Горючее в хранилищах, горючее в эшелонах, горючее в приданных немецким танковым частям автотранспортных батальонах с возимым резервом ГСМ и боеприпасов... Это и будут наши первоочередные цели. А если еще наших окруженцев организовать и поставить им правильные задачи! Придется немцам снимать дивизии с фронта раньше намеченного, ох, придется! Да, кстати, прошу решить вопрос об откомандировании в мою группу специалистов с Полигона. Это два инструктора, известные мне как "Дед" и "Каптенармус". Лозунг "Кадры решают все!" вам ведь знаком, надеюсь? Вот и будем претворять решения партии в жизнь!

-Да-а, с вами не соскучишься... Но прошу понять и меня, Корректор. Сам я не могу принять такого решения. Придется доложить по инстанции и запросить разрешения и помощи у руководства Службы Коррекции...

-Ага! — я покрепче сжал кулак. — И передайте адмиралу мои самые теплые пожелания не ошибиться с принятием этого самого решения. Так и скажите, мол, Тур надеется на гибкость и мудрость вышестоящего руководства. Которое он лично и близко знает... А меня перекиньте в осень сорок третьего. Надо помочь одному человеку, болеет он тяжело... А зависеть от него будет многое...

* * *

За моей спиной гулко грохнула здоровенная дверь парадного подъезда. Вот тут он и живет, тот человек, который может мне помочь. Если захочет и если физически сможет... Ну, а в этом я ему могу помочь. Значит — решено. Через лестницу — к звездам!

Широкие лестничные пролеты. Гулкие и пустые. Мраморные ступени, старые, позеленевшие медяшки, которые должны были удерживать бывшие здесь при последнем царе ковровые дорожки. Огромные лестничные площадки. Да-а, тут не только гроб легко выносить — не зацепишься, тут стенку в сборе можно заносить — место еще и останется. Хорошо строили предки, удобно, просторно. Жить бы и жить. А вот человек за этой дверью умирает...

Я позвонил в огромную, благородного темного дерева дверь. Еле слышно раздались твердые шаги, лязгнул, проворачиваясь, ключ в замке, дверь открылась. На пороге стоял моложавый подполковник.

-Слушаю вас... по какому вопросу?

-Здравия желаю, товарищ подполковник! Майор Кошаков! Медсанупр Военно-воздушных сил! У меня лекарство для маршала.

Докладывая, я пристально смотрел подполковнику в глаза. Все хорошо, все правильно, принесли лекарство... Он сморгнул и, несколько запинаясь, сказал: "Проходите..."

По широкому, длинному коридору я прошел на цыпочках. Подполковник маячил в полумраке впереди.

-Подождите здесь, майор...

Дверь за порученцем закрылась, открылась, и он жестом показал — входите...

Я и вошел. Комната была большой. Ну, это и понятно... Большой и светлой. Книжные полки, много, очень много книг. Здоровенный, украшенный резьбой, рабочий стол с четырьмя телефонами. Вон тот, по-моему, "вертушка" Малая кремлевская АТС. Стопки книг, из большинства торчат разнообразные закладки.

Стены, что меня удивило, были увешаны картинами. Да еще какими! Обнаженные, роскошные женщины разлеглись на них в соблазнительных позах! Ай да маршал! Ай да сукин сын! Молодец, ей-богу. Не стареют душой ветераны. На высоких подставках у стен, на полках — много довольно больших бронзовых скульптурных изображений лошадей. Ну, да... Все понятно! Красивые женщины и кони. Он же военный, в конце концов. Истинный кавалерист. Прямо передо мной — старый, но огромный и когда-то роскошный диван. Настоящая кожа. На диване, под пледом, он... Маршал Советского Союза Борис Михайлович Шапошников. Рядом — крошечный круглый столик, уставленный пузырьками лекарств, стакан в серебряном подстаканнике, ложечка лежит поперек стакана, интересно — зачем этак?

На меня направлен вежливый, но безразличный взгляд.

-Слушаю вас, майор...

-Здравия желаю, товарищ маршал!

-Не надо, голубчик, не на строевом смотру ведь... Да и лежа я доклады и рапорты принимать не привык... Вы по какому вопросу?

-Товарищ маршал, я займу у вас две минуты... Если не захотите продолжить наш разговор. Вот ваше лекарство.

-А что, голубчик, Центральный госпиталь ВВС теперь лучше, чем Кремлевка? — в глазах маршала появилась тень улыбки.

-А я не из Медсанупра ВВС, товарищ маршал...

-Да? — страха в глазах не было. Наоборот — показался явный интерес. Но на закрытую дверь маршал все же взглянул. — А откуда тогда вы? Ангел с небес?

-Ну, ангел — не ангел, но на одной планете я был сыном бога...

Маршал аж подскочил.

-А ну-ка, ну-ка, майор... Помогите мне приподняться... Подушки повыше...

В приоткрытом вороте великоватой для его исхудавшего тела ночной рубашки я увидел старую, потемневшую от времени и пота деревянную ладанку. Я где-то читал о ней. Более двухсот лет она передавалась в роду маршала. Сталин тоже знал о ней. Знал — и молчал. Он очень уважал Шапошникова. К нему — одному из немногих, очень немногих, — Сталин обращался по имени-отчеству: "Борис Михайлович". Такое уважение дорогого стоит.

-...Вот так, хорошо. Берите стул. Или, нет, — садитесь во-о-н в то кресло, в нем будет поудобнее... Да оно и лучше подойдет сыну бога. А по батюшке вас как величать? Саваофович?

Теперь глаза маршала откровенно смеялись. Интересно, что он нашел тут смешного? Он ведь глубоко верующий человек. Да и в ушедшей в прошлое в 17-м году империи это было общепринято.

-Нет, товарищ маршал, Адрианович! Или — Перунович... Это как посмотреть.

-Ну-ка, ну-ка, голубчик, продолжайте, прошу вас... Мне уже и без ваших лекарств стало лучше, уверяю вас, майор! Рассказывайте!

-Хорошо, товарищ маршал...

-Давайте без чинов... я ведь уже сказал. Вы пришли навестить больного старика? Лечить его? Вот и давайте вновь познакомимся, товарищ лекарь, — Борис Михайлович Шапошников! А вас как звать-величать?

-Кошаков, Вадим Игнатьевич Кошаков... Там, где я был сыном бога, меня звали Тур. Но, прежде чем начать разговор, Борис Михайлович, дайте-ка я вам поставлю вот эту штуку... на сгиб локтя или на запястье... Не беспокойтесь — это лекарство. Не из госпиталя, берите выше! Из горних, можно сказать, вершин! Из другого мира. Нам не помешают? Нет? Тогда — слушайте...

И я начал свой рассказ. Глядя прямо ему в глаза...

Прошло около часа. Шапошников порозовел, он непосредственно охал и ахал в ходе моего рассказа. Самочувствие его явно улучшилось.

-Может быть, чаю э-э-э, Вадим Игнатьевич, а?

-Отчего же, Борис Михайлович, я с удовольствием!

Шапошников, покряхтывая, неуклюже развернулся и нажал какую-то кнопку. Дверь приотворилась, и в комнату заглянул порученец.

-Хорошо бы нам чаю, голубчик... да с вареньем и лимончиком! Сделаете?