1. Воин вереска

Слова Анга с трудом пробивались сквозь гулкое биение крови в висках. Рэлек слушал его, до боли стискивая пальцами рукоять сабли, спина взмокла от холодного пота...

— В дом пошёл сам Коготь, с ним Юрден и Нейт. Мы снаружи ждали с самострелами. После тех тургов все сами, как тетивы натянутые. И тут Носач выволакивает на крыльцо девчонку... Красивую... Волосы — как грива у вороного... Он её, ублюдок, прямо с крыльца — наземь, ребятам под ноги. И говорит со смешком: "Только не деритесь, бесы. Разыграйте по-честному, кто первым будет". Я сперва подумал: ослышался, а тут из дома сам Коготь вышел... и первым делом на меня уставился. Глаза у него... В общем, понял я всё без слов: "Дёрнешься, Красавчик, тут и ляжешь. И даже зарывать никто не станет". Знаешь, Тихоня... надо было там лечь тогда... Хоть умер бы, как жил до того... солдатом бы умер, не тварью... Но в тот день... стою перед Когтем, рука к сабле тянется, а в голове одна-единственная мысль: "После всего, что пережил, подохнешь, как пёс, от рук своих же товарищей! Кому что докажешь-то?! Не дури!"

Лицо Вельда скривилось в усмешке, больше похожей на гримасу боли.

— Коготь тогда всё верно рассчитал с этой девчонкой. Больше за его спиной никто ни полслова не пикнул. Да и тургов больше не видели. Через три дня были уже на порубежье...

— Через день, — возразил Рэлек почти машинально. — Это самое большее.

— Три, Тихоня, три. Я те дни помню, как... Что? О чем ты?

Ангвейл будто очнулся, его взгляд снова сосредоточился на Рэлеке. В плавильном котле тоски всплыло недоумение.

— Домик среди Пустошей, — сказал Рэлек, помедлив, — полдюжины яблонь, колодец. Я был там шесть дней назад. И твою чернявую тоже видел.

— Врёшь! — выплюнул Красавчик, рывком поднимая рапиру. — Врёшь! Она умерла тогда! Коготь приказал за собой прибрать и я... Я сам!.. Лично!..

— Вердаммер хинт, — прошептал Рэлек. — Ты...

— Что, что мне оставалось?! Коготь сказал: "Если ты этого не сделаешь, Ангвейл, то не сделает никто". Понимаешь?! Они собирались всё там сжечь! Они сожгли бы её! Живьём!

— Ясно, — Рэлек усмехнулся с горечью. — Ты ей мучения облегчил, выходит... Мне тоже так подсобишь, а? Мучения мои прекратишь?

— Что ты знаешь о мучениях, кретин?! Каждую ночь — вереск! Проклятый белый вереск! Каждую ночь!..

— Да, каждую ночь... Очень знакомо, Анг. Я теперь тоже его вижу, тот вереск. Каждую ночь. Глазами той девчонки и её брата. Всё, что они, вижу и чувствую.

Красавчик замолчал, он теперь лишь беззвучно хватал ртом воздух, словно выброшенная на берег рыба. Оружие дрожало в его руке.

— Ты знаешь, что испытывает человек, которому продырявили печень ножом? — слова Рэлека били наотмашь, хлестали по медленно багровеющему лицу пьяницы, не давая перевести дух. — Ты знаешь, что чувствует женщина, когда её насилуют поочерёдно пять мужиков? Жаль, ты не знаешь... Я умру — придёт другой, Анг. Мстительный дух, что вы породили, уже не успокоится. Не донимал он вас эти годы? Ну, так теперь уж достанет. Теперь уж он наверняка знает, где вас искать. Я первым пришёл сюда. А кто придёт вторым, Анг?

— Нейт... — просипел Красавчик. — Щербатый сказал... тебя пастыри подослали...

— Нейт мёртв. Уже полчаса как мёртв.

Рапира со звоном покатилась по полу. Закрыв глаза ладонями, Ангвейл покачнулся. Потом его руки бессильно упали, а сам он сгорбился, обмяк, разом превратился в спившегося жалкого старика.

— Куннвенд, — прошептал он и вяло кивнул на лежащее за столом тело. — Его ты тоже уложил. Блэнка ещё три года назад на охоте кабан запорол. Дрожек осенью от лихорадки помер. Всего трое осталось. Что мне делать, Тихоня? Я — мертвец на побегушках у Когтя, я на него даже руку поднять не могу. Но если ты скажешь: "Пойдём со мной"... наверное, я пойду. Ненавижу его... и боюсь. Держит он меня... вот так.

Рука Ангвейла сжалась в кулак.

— Сколько людей охотятся за мной? — спросил Рэлек сухо.

— Не знаю. Щербатый всё суетился... Кажется, он не успел упредить Когтя про тебя; взял тех, что были под рукой, велел нам троим сюда идти и здесь тебя ждать, сам хотел перехватить вас с "чёрным" по дороге... Похоже, он вас таки встретил, а?

— Встретил, — согласился Рэлек. Гул в голове утих, напряжение спало, на смену им пришли усталость и опустошение. Нужно было уходить. То, что до сих пор никто не явился на шум, ещё не значит, что сюда не явятся в любую минуту. Как уходить? Через главный вход трактира? Через окно в коридоре, что выходит на двор?

— Где Кладен живет?

— На востоке, в прежнем особняке наместника. Если прямо от дверей ратуши идти, никуда не сворачивая... в общем, не ошибёшься, когда увидишь... Что мне-то делать, Тихоня? Скажи... или сделай просто...

В голосе Ангвейла Вельда тлела надежда. Надежда давно сломленного, не принадлежащего себе человека. Надежда самоубийцы, желающего умереть, но не способного броситься на обнажённую сталь. Рэлек смотрел на него и пытался отыскать в своей душе каплю сочувствия или хотя бы унизительной для мужчины жалости, пытался понять и простить... простить за тех двоих, для кого бывший красавец и пламенный защитник женщин ничего не сделал четыре года назад. Вероятно, и не смог бы вовсе... но он даже не попытался.

— Найди камень потяжелее, — сказал Рэлек. — Пойди к реке. И утопись.

Он повернулся и вышел.

16.

Что он делал? Куда шёл? Рассудок холодно и равнодушно уводил его прочь — по пути, который вёл в никуда, с которого для бывшего "мотылька" попросту не было выхода. Глупо. Нелепо. Он никак не мог найти хотя бы один весомый аргумент в оправдание принятого решения. Это временами даже забавляло — ровно настолько, насколько может забавлять собственное безумие в минуты просветления сознания. То ли плакать впору, то ли истерически хохотать. Ведь если рассудить благоразумно...

Лас Кладен втайне делает порох, нарушая самый строгий из запретов Бастиона. Похоже, герцог Куно всерьёз подумывает изменить существующий порядок вещей и отнять у "чёрных" то, что те держали в своих руках без малого три сотни лет. Есть ли до этого дело Рэлеку? Да никакого!

Чёрных пастырей весьма интересуют тайны телесного совершенства и долголетия некоторых выродков. Ради этих тайн они готовы раскошелиться... Ну и бес с ними, пусть ищут сколько угодно. Но только сами, без Рэлека.

Опять же, некий выродок желает отмщения Ласу Кладену и ещё двоим, оставшимся из злополучной семёрки. Имеет ли человеческая душа право на это? Конечно, имеет. Но ведь не его, Рэлека, эта месть. Нет, не его.

Так какого беса он и теперь не убрался из города, не использовал тот мизерный выигрыш во времени, который у него ещё имелся после разговора с Красавчиком? Вместо этого он нашёл старый дом на окраине Глета, незаметно пробрался внутрь и затаился в ожидании ночи... Зачем?

Он сам себе боялся признаться: что-то после рассказа Анга в нём изменилось. Необратимо. Окончательно. Будто поселилась в глазу маленькая соринка, которую не вымыть водой и не выплакать со слезами, о которой не забыть ни на мгновение, и с которой мир уже не получается видеть прежним.

"Возвращайся", — сказала ему девчонка из "кукольного домика". Посылая Рэлека на верную гибель, она зачем-то просила его вернуться...

"Ответь мне, призрак, поселившийся в моей голове! Скажи, зачем тебе нужно вернуть Тихоню Рэлека, "ночного мотылька", убийцу?! Я вполне мог бы оказаться одним из тех, что когда-то принесли в твой дом унижение, боль и смерть. Но я опоздал на четыре года, пришёл один, и мне всего-то было нужно от тебя — напиться воды. Ты дала мне много больше; дала то, о чём я тебя не просил... А потом отправила нести смерть за тебя, напутствуя единственным словом: "возвращайся". Я не понимаю!"

Он устало тряхнул головой, прогоняя все лишние, бесполезные теперь уже вопросы. Выглянул во двор, густо заросший сорной травой и заваленный всяким хламом. Темно — хоть глаз выколи, но туман как будто слегка поредел. Будь у него под рукой наручные часы старика Дмирта, они, верно, показали бы около трёх ночи. Самое время выходить.

Саблю Рэлек осмотрел ещё с вечера. Было бы неплохо подправить ее точилом, но точило так и осталось лежать в трактире, в походном ранце, вместе с крепкой веревкой, мотком шнура из конского волоса, сменой сухого белья и пятком метательных ножей. Всё это сейчас пригодилось бы... ну да чего уж теперь сожалеть. Деньги, и те оставил, уходя. Словно заранее рассудил: "больше они мне не пригодятся"... Рэлек повертел эту мысль в голове так и сяк, хмыкнул и выбросил за ненадобностью. Достал гасило, подёргал шнурок. Узел держал крепко. Конечно, на ширину ладони покороче стало, ну да ничего, сойдёт и так. Проверил нож за голенищем. Вспомнил о брошенном в "Тёмном прыгуне" самостреле, но жалеть не стал — в предстоящем деле помехи от этой игрушки достало бы больше, чем пользы. Хуже всего, что не поспал ни часа, побоялся — снова ударит кошмар, заставит сделать какую-нибудь глупость... раньше времени сделать, наспех.

Он подошёл к рассохшейся бочке, стоящей под водостоком, зачерпнул дождевой воды и умыл лицо. Ну, вот и всё. Конец ожиданию...

— Не ходи туда...

Сказать по совести, Рэлек всё-таки вздрогнул, хотя настоящего страха в этот раз и не было. Пожалуй, чего-то в этом роде он подспудно ожидал после того, первого её появления перед трактиром. И даже успел на досуге обдумать кой-какие детали встречи с "туманным призраком".

— Любопытно, — протянул он, удивляясь собственному спокойствию, — тебя кроме меня ещё кто-нибудь увидеть может?

— Не ходи туда, — повторила девчонка, не обращая внимания на его вопрос. — Не надо... Прошу...

— Как же так, девонька? — Рэлек заставил себя усмехнуться. — То тебе надо, то не надо. Я уж было решился сходить, ублажение душе твоей сделать.

— Не надо... И не было надо... Мне — не было... Это всё брат... Он так и не простил... Мало его осталось, прежнего...

Голова, будто отлитая из дымчатого стекла, опустилась, качнулась горестно.

— Ни за себя не простил, ни за меня... Мою боль себе взял, и только её сохранил... Я просила, звала... Нет его больше, одна боль осталась... Всё ходит вокруг города, случая ждёт... Дикий совсем... Когда приходит — не говорит, лишь смотрит издалека... Потом снова уходит, не подпускает близко... И вот, тебя дождался... Через меня в тебя проник, нашу боль тебе передал... А я не хочу... не хочу...

— Ты не привидение, — окончательно решил для себя "мотылёк", — не бесплотный дух. Я тебя вижу и слышу лишь потому, что ты в моей голове засела. Верно ведь?

Девчонка медленно кивнула.

— Я теперь знаю, кто ты. Тело выродка, душа человека... Там, в твоём доме меж нами было... по-настоящему?

— Да...

— Чего же ты от меня теперь хочешь? — в горле у Рэлека стало вдруг сухо.

— Возвращайся, — попросила она. — Брат сильнее меня, но ты тоже сильный... мы справимся вместе... Видишь, я уже смогла, сумела к тебе пробиться... Я заберу нашу боль обратно... Всю заберу, до капли... Ты не виноват... Ты ничего нам не должен... Вернись, прошу тебя... Я — не дух, не призрак... Я... просто хочу, чтобы ты вернулся... живым...

Рэлек слушал звенящий в его голове голос и молчал.

* * *

"Смотри, Рэлек! Вон там — Великий Ковш! Им из Млечной Реки черпает Седая Росомаха, кормит своё дитя..."

Эрвель тычет пальцем в небо, его голос полон восторженным вдохновением мальчишки, проведшего детство в городской библиотеке и впервые увидевшего море.

"Здесь изумительное небо, Рэлек! Такое глубокое и чистое..."

"Под утро придет буря, Эр. Тучи, ливень".

"Правда? Жаль... Ничего, завтра опять будет ночь. Грозы здесь не слишком часты".

"Мне передали приказ, Эр. За два часа до рассвета идём на приступ".

Эрвель смотрит недоверчиво, но он давно уже знает: такие шутки не в обычаях друга.

"Ну и ну... Кто-то в ставке тронулся умом".

Резонное предположение. Все знают, что штурмовать Зейн — сущая бессмыслица. Ещё какой-нибудь месяц и город сам откроет ворота, потому что через два месяца у людей из гарнизона едва ли хватит сил даже взмахнуть белым флагом. Сейчас за высокими мощными стенами уже валятся с ног от голода и жажды простые горожане, но солдаты пока ещё могут не только поднять алебарду, но и опустить её на голову лезущему вверх северянину.

"Наверное, полковник ещё не знает. Когда ему передадут эту чушь..."

"Приказ отдал офицерам сам Коготь. Лично".

"Вот как... — Эрвель думает несколько секунд, спокойно интересуется: — Что ещё?"

"Штурм начнём, когда налетит буря. В темноте, без факелов. В первой волне — только "мотыльки". Задача: пробиться к воротам, открыть их и удержать... Каганат стягивает силы к Ченгри, туда идут "Сыны Ветра". Нам нужно развязать себе руки здесь, у Зейна, и успеть в Ченгри к началу веселья..."

Говоришь, и сам себе не веришь. Отлично понимаешь: чтобы удержать в осаде эту пыльную дыру, хватит и пары полков лёгкой пехоты. Под стенами есть риск оставить куда больше — боевой дух гарнизона ещё не сломлен, в городе ещё надеются на подход "Сынов Ветра", они будут драться, как бешеные... Эрвель ничего не спрашивает и не выказывает удивления, он и сам всё это прекрасно знает. Но в глазах его тлеет невысказанный вопрос.

"Коготь сказал... приказ военного совета Парламента".

Ты словно оправдываешься... Оправдываешься перед другом за кого-то, кто в сотнях лиг отсюда принял решение бросить вас на самоубийственный штурм. Оправдываешься перед ним за вашего полковника, который почему-то не разорвал проклятую бумагу и не сказал курьеру, как когда-то перед переправой через Тонгольский пролив: "Сожалею, что вы не успели доставить этот приказ вовремя, гонец". Оправдываешься за самого себя, потому что ты — офицер, и приказ он вынужден слышать не от Кладена, а именно от тебя... сухие, не допускающие сомнений слова:

"Готовьте свое отделение, капрал Фабр".

"Да, мой лейтенант!" — лицо Эрвеля становится нарочито строгим, он вытягивается в струнку и отдаёт честь... а потом уже весело подмигивает и улыбается: "Не грусти, Тихоня. Это всего лишь бой. Один из многих".

И ты находишь в себе силы улыбнуться в ответ: "Да, Эр. Ты прав. Это всего лишь бой..."

* * *

"Дело уже не только в тебе, девочка... Но и не только во мне... Так странно всё переплелось..."

— Не ходи туда... — она почти умоляла. — Ты ничего мне не должен... И брату ничего не должен... Ничего... Никому...

— Ты не понимаешь, — Рэлек покачал головой. — Если бы я убил его ещё тогда... Вердаммер хинт!

Он легко представил её стройную фигурку не сотканной из седых невесомых прядей, а во плоти — смуглую, гибкую, сладостно выгибающуюся под его ласками. Он помнил её волосы, разметавшиеся по колючему, набитому сеном матрасу. Помнил её горячую кожу. Помнил сладость её губ и глаза, полные желания... Тело фельха. Изменчивая плоть выродка, ставшая для души человека податливой глиной. Из этой глины четыре года назад душа слепила саму себя. Стройную. Обманчиво хрупкую. Чернявую... Она и сейчас такая, как в день своего второго рождения. Она, если верить Вольду, и через двадцать лет останется точно такой. Она по человеческим меркам почти бессмертна.