— Здравствуй, Арлинг, — почти ласково произнес полукровка, наклоняясь к нему с высоты своего роста. Было похоже, будто он приветствовал любимого родственника, но в его голосе звенели быстрые клинки и острые стрелы. Они готовы были резать на куски.

"Началось", — подумал Регарди, даже радуясь, что не пришлось ожидать слишком долго. Последняя игра будет недолгой.

— Наверное, ты чувствуешь себя героем, — продолжил Азатхан. — Это прекрасное чувство, которое окрыляет до тех пор, пока солнце не опаляет крылья. А потом ты падаешь и начинаешь ощущать боль еще до того, как земля примет тебя в объятия. Тогда, на Боях Салаграна, наше знакомство было недолгим. Я бы его продолжил. Только не здесь, а там, где обстановка располагает к более доверительным разговорам. Например, в пыточной. Ты совсем не изменился, слепой. Все так же бросаешься на первый кусок мяса, как голодный пес.

"Но ведь кусок мне все же достался", — подумал Арлинг и попытался ухмыльнуться. Ему удалось растянуть губы в гримасе. Похоже, действие курагия ослабевало, но Регарди еще не понял, хорошо это было или плохо. С одной стороны, онемение обещало избавить его от боли в пыточной серкетов, с другой, лишало его шанса на побег.

— Победа Санагора будет недолгой, — произнес полукровка. — Он не уйдет далеко. Мы пустили по его следу псов. Тебе, конечно, ничего не известно о желтых гончих, но, поверь, они найдут беглецов еще до заката.

— Поторопитесь, — прошептал Арлинг, радуясь, что к нему вернулась способность говорить. Молчание давалось тяжелее, чем ожидание пыток у серкетов. — Скоро здесь будет Джаль-Баракат. И тогда одному из вас придется много и долго лгать о том, почему Подобный не получил своего подарка. Вряд ли Чистый поверит в сказки о самумах в Карах-Антаре. Бури служат ему давно — дольше, чем вы.

Азатхан ударил его не сильно, но губа почему-то лопнула, оросив пол кровью. Арлингу показалось, что Бертран поморщился. Интересно, что ему не понравилось больше — то, что вспомнили Подобного или то, что его красивый ковер, привезенный из далекого Шибана, испачкали кровью? От удара немного прояснилось в голове, и Регарди захотелось, чтобы его ударили снова. Возможно, так онемение пройдет быстрее. Почему ты молчишь, настоятель? Разве тебе нечего сказать ученику своего врага?

— Слишком много болтаешь, драган, — выплюнул слова Азатхан. — Кстати, давно хотел тебя спросить. Что с тобой сделал Тигр, когда узнал, что ты убил его любимого сына?

— Позволил полежать вместо него на вашем чудесном камне, — на этот раз ухмылка почти получилась, и Арлинг воодушевился. — Зачем нам это вступление? Учитель хвалил вас, как искусных палачей. Так, может, приступим? А то болтаем, как дамы после обеда.

— Рад, что наши желания совпадают, — прошипел полукровка. — С нетерпением хочется узнать, как ты относишься к боли. Иман обучил тебя многим способам ее не замечать, верно? Чем лучше ты освоил его уроки, тем интереснее нам будет. Я заставлю тебя не только почувствовать боль, но и потерять способность ощущать ее вообще. Правда, до этого редко кто дотягивает. Смерть наступает гораздо раньше. Хотя у тебя есть шансы, ведь у тебя такое крепкое и сильное тело.

Азатхан помолчал, всматриваясь в него, но лицо халруджи оставалось бесстрастным. И хотя онемение уже исчезло со щек и лба, ему хотелось, чтобы враги думали, что он еще во власти курагия. Впрочем, полукровку было не так легко обмануть.

— Больше всего меня интересуют твои глаза, — произнес Азатхан, поглаживая его по голове. — Глаза — самое лучшее, что бог дал драганам. Я начну с них. Что ты почувствуешь, когда я вырву твои глазные яблоки и прижгу их раскаленным углем? Затем я стану отрезать от тебя по кусочку плоти, но не бойся — быстро ты не умрешь. Особенно большое внимание я уделю твоим пальцам. Наверное, они у тебя особенно чувствительны, ведь ты ими смотришь, слепой. Будешь ли ты стонать и покрывать позором своего учителя? Прежде чем песок в часах твоей жизни иссякнет, мы успеваем отрубить тебе ступни и снять скальп. А когда я устану от твоего бреда, то отрежу губы, а потом язык.

Когда Азатхан замолчал, Арлингу хотелось смеяться. Хорошо, что говорил полукровка. Отчего-то он был уверен, что если бы заговорил Бертран, ему было бы гораздо труднее сохранять спокойствие духа.

— Какая у тебя скудная фантазия, серкет, — ответил Регарди, позволив кривой улыбке расползтись по губам. — Там, где я родился, скальпирование и отрубание частей тела давно устарело. Это скучно. Наши палачи применяют более прогрессивные способы. Ты слышал о волшебном сапоге? Его называют волшебным, потому что он может разговорить любого, даже арваксов, которые славятся своей выносливостью. Когда применяют сапог, многие из присутствующих не выдерживают, разбегаются даже судьи. Обнаженную нижнюю конечность помещают в железный корпус в форме сапога. Между телом и стенками этой штуки вставляются деревянные клинья, которые забивают внутрь молотком. Клинья рвут плоть, ломают и дробят кости. Ходить после такой процедуры уже нельзя. А чем тебе не нравится дыба? Только послушай... С дрожащих губ срываются безумные стоны, кровь хлещет из разорванных сухожилий рук, бедер и коленей, а тело всей тяжестью висит на рвущих плоть веревках. Еще можно бить жертву по лицу дубинками, чтобы заставить умолкнуть ее протестующий голос. А порка? Это же королева пыток...

И Арлинг собирался выложить серкетам все, что узнал о порке от Вазира в Подземелье Покорности, но Азатхан снова ударил его. На этот раз Регарди почувствовал боль. Желание рассмеяться стало почти непреодолимым. Халруджи полагал, что готов ко всему, однако страх уже начинал клубиться в недрах сознания. Еще немного и он превратится в полыхающий костер, который уничтожит его раньше, чем пытки серкетов. Последняя игра оказалась непростой. Радовало, что и Азатхан не обладал железным терпением. Возможно, Арлингу удастся вывести его из себя, и полукровка убьет его до того, как халруджи превратится в истекающий кровью обрубок плоти.

— Отведите его в нижний зал, — распорядился Азатхан. — Все приготовьте, но без меня не начинайте. Мне нужно поговорить с настоятелем. И свяжите его, как следует.

Полукровка хорошо рассчитал время. Пока Арлинга волокли по лабиринту цитадели, ноги еще не слушались. Зато онемение стало исчезать сразу, как только его привели в пыточную. Плеск воды, исходивший, казалось от самих стен, и тяжелый запах сырости подсказывали, что комната находилась ниже озерного зала, в затопленном городе серкетов. Капли воды собирались на потолке и падали вниз бесконечной чередой. Мокрый каменный пол когда-то был устлан соломой, но сейчас от нее остались лишь осклизлые комки, воняющие гнилью и кровью. Следы крови ощущались повсюду. Оставалось гадать, кому она принадлежала — братьям, чьи проступки были настолько серьезными, что одного хождения вокруг озера оказалось недостаточно, или врагам серкетов?

Где-то в углу горел камин, но даже его жар не мог справиться с холодом, пробирающим до костей. У очага возились два серкета, пытающиеся развести его пожарче. Получалось плохо, и они незлобно переругивались друг с другом. Еще один брат перебирал что-то на высоком столе, который, похоже, был единственной мебелью в комнате. Арлинг ощущал еще какие-то предметы, но знакомых очертаний они не имели. От них исходило тяжелое зловоние засохшей крови и железа, и он предположил, что это были пыточные машины.

Насчитав восемь штук таких приспособлений, Регарди, словно очнулся от сна. Ему не нужно быть здесь. Побег — единственный достойный выход. Пока Азатхан разговаривал с Бертраном, у него было время. Он знал этот прием палачей — оставить жертву наедине с собой, чтобы она, слушая запахи и звуки пыточной, довела свой страх до состояния паники. У него забрали одежду, в которой были спрятаны ножи и лезвия, оставив исподнее и повязку на глазах. Ее надел ему один из серкетов, когда Азатхан сказал, что Арлинг слепой. Впрочем, даже лишившись ножей и лезвий, которыми были напичканы рукава и карманы его одежды, Регарди оставался учеником Школы Белого Петуха, а ученики имана умели развязывать любые узлы.

Убедившись, что Скользящие были заняты и не смотрели в его сторону, халруджи приступил к задуманному. И только тогда понял, что Азатхан имел в виду, когда велел "связать его, как следует". Регарди сидел на коленях, его руки были заведены за спину и стянуты с ногами в одной точке. Большие пальцы рук были перекрещены друг с другом и обвязаны той же веревкой, что туго обхватывала большие пальцы ног. Выпутаться из этого состояния с помощью техники подвижных суставов оказалось невозможно. Кость между первым и вторым суставом пальцев, к которой была привязана веревка, была гораздо уже, чем подушечка, которой заканчивался большой палец. Попытка расшевелить узел привели к тому, что он затянулся еще туже. Регарди удерживала всего одна веревка, но он многое бы отдал, чтобы променять ее на кандалы, которые висели на стене рядом.

"Ничего, — успокоил он себя, — дойдет очередь и до кандалов". Но внутренний голос подсказывал, что, когда это случится, он вряд ли будет способен добровольно выворачивать себе суставы. Побег откладывался. Халруджи поерзал на месте и обратил внимание на Скользящих. Один шуровал кочергой в камине, а два других чем-то звенели на столе.

— Нет, этот не пойдет, — негромко бормотал Скользящий с запахом уксуса изо рта, — мы будем разогревать его до четвертой луны. Давай начнем с щипцов. Они раскалятся за минуту.

— Азатхан придет еще не скоро, — возразил ему второй брат. — Разговоры с настоятелем быстро не разговариваются. У нас еще часа два, а то и три, чтобы все подготовить по-хорошему. Ты же слышал — это ученик самого Мельника. Нужно уделить ему особое внимание. Тут одними щипцами не обойдешься. Я эту штуковину заказал у керхов и еще ни разу не пробовал.

— Ладно, клади ее на решетку, только давай и щипцы рядом положим. На всякий случай. Когда имеешь дело с Азатханом, лучше перестараться, чем потом тумаки огребать.

Серкеты переговаривались вполголоса и не рассчитывали, что Регарди их слышал. Но он различал каждый их вдох и выдох, биение сердец, шевеление волос от жара, поднимающегося от очага. Температура в комнате нагревалась, и вместе с ней менялось душевное состояние Арлинга. Там, в покоях Бертрана, пытки казались вымыслом, игрой в слова. Тогда он чувствовал себя героем. Реальность происходящего обрушилась на него только сейчас, здесь, в пыточной серкетов. Все, что было до этой комнаты, постепенно погружалось в туман.

— Я умею терпеть боль, — прошептал Регарди. — Я не боюсь ее, она пустота.

Лгать себе было трудно. Одно дело — получить ранение в бою, когда клинок врага пронзает твою плоть, разрубая кости, хрящи и сухожилия и делая тебя калекой на всю жизнь. Это был честный проигрыш. Совсем другое — лежать под ножом палача и чувствовать, как твое тело режут на куски. Медленно, с наслаждением. Иман называл такую смерть "последней игрой" и считал ее благородной. Раньше Арлинг с ним согласился бы, но сейчас, чувствуя, как нагревается железо на огне, понимал, что ничего благородного в такой смерти не будет. Храбриться в покоях Бертрана и рассуждать об изощренных пытках в далекой Согдарии было легко. Когда Азатхан поместит его в одну из машин, подпирающих стены пыточной, он, Регарди, индиговый ученик Санагора, скорее всего, будет визжать, как свинья на скотобойне.

Страх уже не просто шептал в его голове — он оглушительно кричал на все голоса, заставляя Арлинга чувствовать себя крошечным и ничтожным. На этот раз ему не спастись. Прежде чем иман доберется до города, где его встретят преданные ему люди, пройдут недели. Но с чего он взял, что учитель станет посылать их в Пустошь вытаскивать его труп? И с чего он решил, что в Сикелии вообще остались города? Пока он искал Сейфуллаха, а потом спасал имана, минул не один месяц. Время, достаточное, чтобы Маргаджан спалил все кучеярские города дотла. Это были плохие мысли, и Арлинг поспешно прогнал их прочь.

Лучше думать о том, что иман на свободе. Он возродит Белую Мельницу и найдет Видящего, который остановит Маргаджана. Возможно, учитель будет вспоминать о своем слепом ученике, но Арлинг надеялся, что Подобный не оставит ему не это времени. К тому же Регарди был не единственный, по кому мог скорбеть учитель. Маргаджан уничтожил его школу, убил друзей и соратников из Белой Мельницы. Потеря Индигового Ученика — капля в моря. Сейфуллах, конечно, будет страдать от разлуки с ним, но ненадолго. Его деятельный, кипучий ум захватит война. Месть сильнее, чем любовь. Увидев города, уничтоженные Маргаджаном, Аджухам воспылает ненавистью и забудет о халруджи. Все сложилось правильно. Арлинг был не нужен в этой войне.

Зато теперь он знал, что стало с другими наемниками Белой Мельницы, которые пытались освободить учителя. Они закончили свои жизни здесь, в темнице Пустоши, оглушая ее равнодушные своды криками боли и страданий. Впрочем, он верил, что они мужественно молчали и не сказали палачам ни слова. Арлинг будет думать о них именно так, ведь возможно, это их кровь сейчас глядела на него со стен.

"Но ведь ты сам можешь выбрать свою смерть" — неожиданно прошептал внутренний голос, и халруджи встрепенулся. Жаль, что он раньше не вспомнил об этом. Ведь иман обучил его не только убивать других, но и убивать себя. Способов было много — заставить сердце остановиться, прекратить дышать, захлебнуться слюной. Арлинг всегда скептически относился к таким методам, не веря, что это возможно, но сейчас у него появился шанс попробовать выученные уроки на практике. Оставалось решить — будет ли он общаться с Азатханом, испытывая на прочность свое мужество и верность учителю, или убьет себя, не дожидаясь проверки храбрости?

Там, за границей смерти, его ждала Магда, там, кончались сомнения, там начиналось счастье.

Но халруджи, как никогда, хотел жить. И чем острее он чувствовал звуки и запахи будущих пыток, тем сильнее в нем разгоралась эта неутолимая жажда. Он всегда выбирал жизнь. Тогда, в Согдарии, когда будучи юнцом, не сумел вонзить в себя кинжал после смерти Магды. Тогда, на горячих улицах Балидета, когда решил, что лучше останется нищим бродягой, чем вернется на родину. Тогда, на Боях Салаграна, когда пошел до конца.

Погрузившись в это неожиданное чувство, Арлинг не заметил, как дверь темницы открылась.

— Что-то рано, — пробормотал один из серкетов, и его слова эхом отразили мысли Регарди.

Вошедшим был Бертран. Блики очага замерцали на его белых одеждах, и халруджи удивило, что он еще обращал внимание на такие детали. В таком же наряде настоятель встречал учеников Аттея несколько недель назад. Неужели Бертран настолько уважал учителя, что решил пытать его ученика в лучшем платье? Жаль, что их разговор с Азатханом длился недолго. Щипцы уже нагрелись. Арлинг уже несколько минут вдыхал кисловатый запах раскаленного железа. Хотя с чего он решил, что настоятель будет пачкаться его кровью? Новая догадка повеселила. В Согдарии перед тем, как к жертве приступал палач, ее навещал священник Амирона. Часто, не выдержав давления, пленник сам рассказывал ему все, не дожидаясь начала пыток. И хотя потом его признания все равно проверяли на дыбе, роль священников в допросном деле Согдарии была велика. Может, и Бертран решил поговорить с ним до того, как им займется Азатхан?