— Сибилла Иерусалимская — королева Иерусалима, ведь так? — Дарья не интересовалась историей специально, но кое-что все-таки знала. Помнила из прочитанного по случаю, услышанного между делом, да и в университете, в Гёттингене, взяла, помнится, курс или два.

— Так, — кивнул Главный Кормчий и пыхнул зажатой в углу рта сигаретой. — А Сибилла Армянская жила в тринадцатом веке и являлась принцессой Киликии.

— Господи, помилуй! Что за бредовые идеи! — покачала головой Грета.

— И то верно, — согласился Сам. — Сады Сибиллы — это сады, созданные Незнакомкой, — он вздохнул, и мгновение смотрел куда-то за окно.

— У нас в коммуне, — сказал, возвращаясь, наконец, к начатому, — осуществляется принцип невмешательства. Это один из наших основных, я бы сказал, фундаментальных законов. До тех пор, пока это не вступает в противоречие со свободой жить, как вздумается всех остальных, каждый волен быть тем, чем желает, и так, как ему или ей этого хочется. Кто-то из наших дам... — он словно бы запнулся, но сразу же продолжил, переведя взгляд на Дарью, — время от времени принимает образ Незнакомки. Появляется инкогнито, не вступая ни с кем в контакт, и не показывая лица. Она создала однажды эти чудесные сады, затмевающие, как мне кажется, своей роскошью даже сады Семирамиды...

— Бывали в Ниневии? — удивилась Дарья.

— Три тысячи лет назад? — пыхнул дымом Сам. — Вряд ли! Я бы запомнил. Но сады, построенные Незнакомкой...

— Ты назвал их садами Сибиллы, — закончила за него Грета. — Почему, кстати?

— Кажется был повод, — снова вздохнул Сам, — но, увы, я уже не помню, какой.

— А кто такой Ватель? — Спросила тогда Дарья.

— О! — рассмеялась Грета. — Его мы оставим на закуску. Он угостит нас пирожными! Ты любишь пирожные, Дарья?

— Пирожные? — То, как Грета ломала разговор, могло обескуражить любого. — Да, наверное...

— Вот и чудно! Ватель — третий!

5. Дарья Телегина

Корабль — а это все-таки был эфирный корабль, а не что-нибудь другое, — оказался поистине огромным.

"Левиафан!" — у Дарьи просто другого слова не нашлось, и напрасно. Левиафаном звался алеманский линейный крейсер, имевший всего каких-то двести пятьдесят саженей от "форштевня до ахтерштевня", вернее, от оконечности тарана до края заднего плавника, да и "от клотика до киля" — от края вертикального плавника до килевой батареи — всего ничего — восемьдесят саженей по прямой. А "Лорелей"... Ну, что сказать! Господин Главный Кормчий отчего-то затруднялся назвать точные размеры судна. Возможно, просто не хотел, хотя и пытался объяснить "необъяснимое", ссылаясь на переменность параметров. Тем не менее, кое-какие цифры все-таки озвучил. Сказал, что "Левиафан" — Дарья привела параметры крейсера по памяти — легко поместится во Втором доке, и тут же показал Дарье этот самый "второй Грузовой". Тот док, в котором несколько дней назад "приземлили" Дарьину виверну оказался Первым Пассажирским и был, как минимум, в два раза меньше.

"Циклопическое сооружение!"

Второй док, и в самом деле, производил сильное впечатление, но Сады Сибиллы оказались еще более впечатляющими. Семь квадратных верст феерических — буквально райских, словно попала по случаю в какую-нибудь Ирию, — садов, раскинувшихся в три яруса на террасах, вырубленных в горных склонах, с прудами и ручьями, озерами и водопадами, мраморными постройками, — беседками и башнями — лестницами и обзорными площадками, с которых открывались чарующие виды на невероятные пейзажи, взятые, как тут же выяснилось, с доброго десятка планет. У Дарьи голова кружилась от всего этого великолепия и богатства, но еще больше от понимания того, какая невероятная и уж точно нечеловеческая мощь скрывается за всеми этими чудесами.

Размеры корабля, его техническое могущество, неотличимое от магии и колдовства, и, разумеется, невероятная, неслыханная роскошь, совершенно неуместная на "обычном вольном торговце", каким, по словам господина Главного Кормчего, являлся "Лорелей"; все это едва не раздавило Дарью, пытавшуюся объять своим пусть и сильным, но, как выяснилось, неискушенным разумом необъятное. Хорошо еще, что Грета, как и обещала, завела ее на кухню к Вателю. Там все оказалось куда более человечным: и размеры, и обстановка, и запахи, и сам господин Ватель — полноватый гигант с приятным лицом довольного жизнью сильного, но добродушного человека. Он угостил их блюдом из жареных дроздов и фруктовыми пирожными, напоил жасминовым чаем, развлек легкой ни к чему не обязывающей беседой, и совсем было уговорил Дарью на кусок "настоящего венского Захера", но события неожиданно приняли такой оборот, что всем, включая самого Вателя, стало не до тортов и пирожных.

— Твою мать! — сказала вдруг по-русски стройная рыжеволосая женщина, лакомившаяся каким-то весьма затейливым вариантом гоголь-моголя. Сабина Боскан, так ее звали, присоединилась к компании всего несколько минут назад.

— Что? — подался вперед Главный Кормчий.

— Ох! — вырвалось у господина Вателя похожее на звериный рык восклицание.

— Что случилось? — Дарья определенно почувствовала идущую откуда-то извне волну тревоги, возникшую неожиданно, но стремительно набиравшую силу "штормового предупреждения". Она только не умела определить характер этой тревоги, переходящей уже в форменный "набат", и, самое главное, не знала ее причины.

— Это вторжение! Грета уводи девочку! — Сам преобразился: сейчас Дарья безошибочно определила в нем боевого генерала и поняла, что у любого маскарада есть смысл и второе значение.

"Крут!" — отметила она, погружаясь в водоворот "военной истерии".

— Поздно! — остановила Кормчего Грета. — Вали в рубку, Егор! Ватель! — Обернулась она к гастроному. — У тебя найдутся запасные штаны?

"Штаны? — опешила Дарья, наблюдая в совершенном изумлении за Гретой, которая начала вдруг лихорадочно срывать с себя одежду. — Что, ради всех святых, тут?.."

— Посмотрите в шкафу, фройляйн! — Ватель говорил, не оборачиваясь, он распахнул, словно дверцы шкафа, стенные панели своей гостевой кухни, выхватил с выехавшей ему навстречу стойки ужасающего вида "винторез" и швырнул его, не глядя, Кормчему. — Беги, Егор! Без тебя не управимся! Сабина!

— Я здесь! — женщина приняла брошенное ей оружие прямо из воздуха, как если бы оно ничего не весило, хотя на взгляд Дарьи, этот кусок стали и керамики тянул на батман с гаком, никак не меньше.

— А мне? — спросила она, и сама толком не понимая, о чем спрашивает.

— А вы, мадемуазель, разве умеете? — удивленно глянул на нее Ватель.

— Я...

— Возьми сама! — голая Грета копалась в шкафу, выбрасывая из него какие-то тряпки: белые поварские колпаки, платки-банданы разных цветов, матерчатые и кожаные фартуки и белые куртки.

— Я... — но к собственному удивлению, Дарья вдруг обнаружила, что знает, что к чему, и даже больше. Она прыгнула к стойке и с замиранием сердца сняла с нее настоящий клевский "дырокол" Корпора с виртуальным прицелом и самонаводящимся боеприпасом.

"Обалдеть! — восхитилась она, переводя "убойную машинерию" в режим "экстремум-максима". — Я..."

И в этот момент она снова посмотрела на Грету.

"Обалдеть..." — подумала Дарья в растерянности, наблюдая за тем, как стремительно трансформируется великолепное женское тело, превращаясь в не менее великолепное — мужское.

"Ох!"

Марк был, как минимум, в полтора раза крупнее. Выше, массивней, шире в плечах. Сильный красивый мужчина почти в сажень ростом и соразмерной гренадерской стати шириной могучих плеч и груди. Длинные ноги и руки, крепкая шея и крупная, но пропорциональная голова. Он был хорош, чего уж там! Просто атлет — олимпийский чемпион какой-нибудь, а не мужчина из плоти и крови!

"Но как это возможно?!"

— Чего застыла? — гаркнул он, натягивая белые поварские порты. — Марш отсюда! Бина, возьми барышню, и двигайте в шлюпочный кессон. Спрячьтесь там и не высовывайтесь! Головой отвечаешь!

Глава 4. Срочный фрахт

31 декабря 1929 года, борт вольного торговца "Лорелей".

1. Марк

"Ах, как не вовремя!" — но разве это когда-нибудь случается по расписанию?

Война внезапна по определению! Нежданна и негаданна, даже если ее планировали и готовили. Все равно, в конце концов, она разражается, как зимняя гроза.

"Опять война!" — Марк боялся войн до ужаса, потому что знал — любит воевать. Не так, как Карл или Грета. По-другому. Зато жил на войне, как рыба в воде, легко и просто, словно для нее и рожден. Но, возможно, так и есть: рожден воином, хотя никогда не хотел им стать. Такова судьба, и таково его безумие.

— Квантовая бомба? — спросил он Вателя, разворачивающего боевой терминал, встроенный в противоположную стену кухни. — "Воронка" сингулярности? Чем-то же они пробили нашу защиту?

— Да, похоже, ты прав... — Руки Вателя по локоть погрузились в фантомную "натуру", и лепили теперь из пространства и времени оптимальный исход сражения. — Они вызвали коллапс волновой функции в районе кормовой оконечности. Сейчас они уже на третьем ярусе. Идут, как прилив.

— Номады? — уточнил Марк, хотя и не сомневался в ответе. Он не задержался ни на мгновение, бросил реплику "через плечо", и побежал к лифтовому шлюзу.

— Осторожней там! — крикнул вдогонку Ватель. — Я пытаюсь их отсечь, но у них позитронный пробойник...

Лифт раскрылся навстречу и в несколько мгновений перебросил Марка на четвертый ярус. Перегрузки при этом достигли критической отметки, но...

"На войне, как на войне, так, кажется, говорят?"

— Марк! — голос Кормчего возник прямо в голове. — Как слышимость? Прием!

— Отвали! — рявкнул он в ответ. От "наведенной" речи у него начинало першить в горле. — Ты на месте?

— Я грохнул им десантный бот и затопил напалмом шахту семь, — сразу же заговорил Егор. — Это хорошая новость. Плохая — у них остаются еще два бота, и их пилоты маневрируют по всем правилам. Третий ярус потерян. Они идут к тебе, и...

— Ты слишком много говоришь! — Марк "вытянул" из стены хобот системы управления локальным пространством и успел поставить гравитационный капкан за мгновение до того, как рухнула подорванная чем-то мощным металкерамитовая заглушка в конце коридора.

"А если так?" — он схлопнул "челюсти" капкана и устроил номадам молекулярный дипольный сдвиг в объеме нескольких десятков кубометров, но, к сожалению, они все носили десантную броню. Одного все-таки раздавило, но поджарились лишь двое или трое.

— Двое! — уточнил Кормчий. — Уходи, Марк! Они взламывают коды доступа.

— Сейчас! — Марк дождался падения напряжения в сети, "уронившего" его гравитационную ловушку, и выстрелил из мегаватного разрядника, залив коридор огнем. А затем, не дожидаясь окончания "фейерверка", "позволил" упасть вниз аварийным переборкам, только что с блеском заблокированным номадами, исходившими из ложной концепции "центрального пульта". Но на "Лорелее" можно было совершать и локальные чудеса, так что метровой толщины огнеупорные и невероятно прочные на разрыв и пробитие керамитовые щиты упали, как миленькие. Надолго они нападающих не задержат, но несколько минут выиграть дадут.

"Грета, не спи!" — он почувствовал, как уходит в никуда "темных аллей" "сонное" сознание Греты, и испугался, что, Дари останется одна. — Грета, не время! Ты нужна мне здесь! Карл!"

Присутствие Карла ощущалось, как "дыхание водопада" — ровное и мощное давление холода, идущего "извне", не опасного, но чуждого и неумолимого.

"Карл, принимай боевой комплекс!"

Такое случалось в его жизни не раз, и не два. В сложных ситуациях, когда требуется делить внимание между рукопашной и оперативно-тактическим мышлением, Марк предпочитал работать головой, да еще и Грету порой звал в компанию. Одна голова хорошо, как говорится, а две — лучше. Но резаться в ближнем бою — при всем своем уме и холодной математической логике — лучше всех умел именно Карл.

"Грета!"

"Марк..."

"Не спи, беллисима! Дари без тебя пропадет!"

"Хорошо, красавчик! Потанцуйте с этими уродами, только тело не угробьте! Оно и мне не чужое!" — и она "отошла в тень", оставаясь на дальней границе сознания Марка, но ни во что не вмешиваясь.

Грету Марк обнаружил самой последней, когда уже знал все про всех. Он осознал, что является "психом", в тринадцать лет, но, слава богам, оказался умнее всех прочих известных ему шизофреников. К тому же, на успех Марка работали железная воля, чудовищная наследственность и прекрасное воспитание. Начав анализировать события — мелкие нестыковки и провалы в воспоминаниях, странности в восприятии объективных фактов и немотивированные изменения в настроении, — он уже не останавливался до тех пор, пока не размотал клубок до конца. Их оказалось шестнадцать. Шестнадцать разных личностей, включая и самого Марка. Однако абсолютное большинство этих, с позволения сказать, "персон" при ближайшем рассмотрении не выдерживали никакой критики. Дурилки картонные! Они и существовать-то самостоятельно не могли. Злобные уроды и бледные немочи, не способные ни на что, кроме какой-нибудь узкоспециальной, но необязательной функции. Вроде того мальчишки, что хорошо выдерживал телесные наказания. В остальном эти "разумные индивиды" были никем и ничем. Даже выжить самостоятельно не умели. Единственное исключение — Карл. Но Карл, будучи редкой силы индивидуальностью, на роль Альфы не претендовал, сразу же уступив ее Марку. Логически выверенный поступок: Марк был не просто первым, он был цельным. Впрочем, у Карла хватало других достоинств. Поэтому они смогли договориться, что, если честно, не так уж просто было сделать. Тем не менее, договорились, поняли и оценили один другого, нашли способ не только сосуществовать, но и эффективно взаимодействовать. И первым делом, имея в виду новый уровень сотрудничества, избавились от "лишних ртов" — остальных четырнадцати постояльцев. Непростое дело. Трудное, сложное, поганое, но не оставлять же все, как есть! Впрочем, убийство — всегда убийство, какими бы мотивами ты не руководствовался, даже если убиваешь всего лишь свое второе Я.

Тем не менее, они сделали это. И только тогда обнаружили Грету. Это случилось уже после того, как Марк покинул родину и отправился в свое бесконечное странствие, и Грета оказалась типичным порождением этого нового дивного мира. Умная, хитрая и живучая, — умеющая выживать и добиваться своего любой ценой — она понравилась обоим: и Марку, и Карлу. О том, чтобы "свести к нулю" такую неординарную личность, и речи быть не могло. И она осталась с ними, став третьим и последним компаньоном в их странном сообществе. Она чудно дополняла "мальчиков", привнося в их коллективный опыт нечто новое и неизведанное. Иногда она даже позволяла Марку и Карлу взглянуть на мир своими глазами. Это был странный мир, но Марк испытывал бесконечную признательность Грете за новизну впечатлений и за то, что она открыла перед ним мир женственности. А вот Карлу это было неинтересно. Напрочь лишенный эмоциональной сферы, он не имел даже чувства самосохранения, живя одной лишь холодной логикой. И его ни мало не трогали сожаления Греты по поводу слишком маленькой груди, или ее "воспоминания" о милом славном доме. Грета считала себя голландской колонисткой из Южной Африки, говорила и, что характерно, писала стихи на африкаанс, великолепно играла на фортепьяно, интерпретируя русских и германских композиторов, и грезила пейзажами Трансвааля. Все бы ничего — даже ее любовь к выпивке и математике, — но Грета была опасным социопатом, и не всегда умела остановиться вовремя. Иногда ее "заносило". Тогда проливалась кровь, много крови...