Рыцари Белой мечты -4. Вихри враждебные

— Дмитрий Петрович, Ваше, — Гецко особо то выделил, — слово.

— Нет, ваше — русинское. Теперь вы здесь власть, — покачал головой Бобрев. — Я лишь сказал нужное слово в нужном месте, в нужное время.

Этот низенький смугловатый человек только лишь пожал плечами. Люди принесли еще столы из ратуши, и теперь здесь была настоящая, огромная трибуна, как бывало в редкие праздники или на выходах монарших особ. Видно было, что Народный совет (Бобрев уже начал приучать себя к этому слову) — все как один — полнился волнением и вместе с тем решительностью. Никогда прежде ни один из этих людей не оказывался в подобной роли, да и вряд ли задумывался о чем-то подобном. Случайность поставила всех их в совет, который, правда, существовал только одним лишь своим названием, — и больше ничем.

Площадь вся была озарена факелами и лампами, которые принесли с собой ужгородцы. Неверный свет озарял их напряженные лица, готовые внимать любому слову с трибуны.

Дмитрий напрягся. Молчание разлилось по площади. Люди зашикали друг на друга. Гецко жестом предложил Бобреву вернуться на трибуну, но тот покачал головой и шагнул назад. Первым, оглядевшись по сторонам, взял слово Иван Петрович. Он в пару прыжков оказался на трибуне и начал речь. Бобрев поспешил извиниться — перед самим собой — за поспешные выводы. Нет, к революции готовились. Как минимум, один человек: даже при всем "интуитивном" (значит, практически никаком) знании русинского, Дмитрий чувствовал, что подобную речь за минуту не придумаешь. Нет, она долго зрела в уме и сердце Ивана Петровича, и он наконец-то поделился своими потаенными мыслями с соотечественниками.

Бобрев разобрал и слова про судьбу края, и про историю русского народа (именно так — русского), и про шанс, который выпадает раз в сто лет. Отступи сейчас русины, сдайся на милость новой чужеземной власти, вернись под лоно венгров — и все, пройдет век-другой, чтобы Бог снова дал такую возможность. Надо брать власть сейчас и биться за нее до последнего. У русинов Закарпатья не оставалось почти ничего, кроме гор, земли — и свободы самим решать свою судьбу. А значит, у русинов было все. И Бог в этот раз не должен был отвернуться от народа, сражавшегося за душу свою вот уже седьмой век.

Площадь, до того погруженная в молчание (редко кто переговаривался между собой или одобрительно восклицал), вдруг, в едином мощном порыве, взорвалась криком: "Русь! Россия! Воля!". Случайно или нет, но тут же поднялся колокольный звон — и дрожь пробежала по крышам, улицам и площадям древнего Ужгорода. Прошлое рушилось, а будущее только еще предстояло создать.

Бобрев затаил дыхание, взирая на многолюдный народ, собравшийся здесь. Люди все прибывали и прибывали, и голоса их вливались в общий хор. Это была сила, которую требовалось направить, и...

С той стороны площади, что вела к гарнизону, началось столпотворение. Люди заволновались, расступаясь. Бобреву пришлось вскочить на трибуну, чтобы лучше разглядеть, что же происходит. Впереди шествовал — освещаемые неверным, дрожащим светом — Рогов, поминутно оглядывавшийся назад и что-то кричавший. За ним, в несколько рядов, двигались бывшие (уже точно бывшие!) пленные и солдаты в венгерской форме. Те озирались по сторонам, боясь, как бы на них не ринулась толпа.

Ужгородцы, те, что стояли ближе всех к солдатам, взялись за руки, образовав тем самым коридор. Сквозь забор из рук вряд ли бы смог проникнуть какой-нибудь особо буйный человек. Да и с чего вдруг? Солдаты гарнизона совершенно не показывали враждебности, и если кого стоило сейчас бояться, то это самих жителей. Ну да, у бойцов в серых шинелях были винтовки на плечах — но что могла сделать скованная волнением сотня против пяти, а может, шести тысяч поверивших в себя людей?

Еще не поняв этой простой мысли, но уже почувствовав превосходство, русины осмелели. Коридор позади солдат сомкнулся, едва те выстроились перед трибуной. Сгрудившийся на трибуне совет глядел на бойцов, а те — на появившихся из ниоткуда новых властителей города (во всяком случае, так прямо и заявил Рогов, как позже выяснилось). Молчание затянулось. Точнее, затянулось бы, не прояви себя Владимир Николаевич.

— Чего кота за хвост тянуть! А ну! — капитан прищурился, выискивая Бобрева, а найдя, довольно ухмыльнулся. — Как там сейчас власть в Ужгороде кличут?

— Народный совет Закарпатья, — моментально выпалил Дмитрий.

До него начало потихоньку доходить, что же происходит.

— Слышал? — Рогов развернулся и за шкирку выволок из толпы венгерских шинелей унтера. Тот чем-то походил на Гецко, разве что был повыше да волос под фуражкой, кажется, было больше. — А ну! Присягай на верность Народному совету Закарпатья и русинскому народу! Быстро!

Рогов убрал руку, но унтер все так же затравленно поглядывал на высоченного русского офицера. Вооруженный "наганом", с отрядом в сотню человек — он боялся безоружных русских военных, или...или просто не знал, что делать. До него не могло не дойти известие о крахе старого венгерского правительства, и получалось так, что уже вторая присяга за год становилась пустым звуком. На виду у тысяч людей, ему приходилось принимать решение.

— Гий! Гий! — возглас, поднятый вдалеке, волной пронесся к центру площади, крепчая.

Как успел узнать Бобрев, "гий" значило у здешних жителей "да". Толпа требовала присяги.

— Гий! Гий! — Дмитрий Петрович только через мгновение понял, что это его собственные уста подхватили общий крик.

Что же творилось с солдатами, которые, верно, родились в Ужгороде либо соседних городках?..

— Гий! — гордо воскликнул Гецко.

Унтер, едва поднялись крики, затравленно опустил голову. В нем боролась верность рухнувшему — уже можно было смело об этом говорить — государству и чувство единства с земляками. Толпа — сама не зная того — наносила последние удары по солдатской душе.

Но вот все замолчало. И если во время речи Гецко кто-то говорил, то сейчас разве что факелы потрескивали да слышался шорох сапог и башмаков.

Унтер опустился на колено. Примеру его последовали остальные солдаты гарнизона. Они начали что-то говорить по-русински, но Бобрев понял лишь про войну и верность.

Дмитрий перевел взгляд на Гецко. Тот довольно кивал на каждое слово бывших венгерских бойцов, ныне ставших первой ротой армии Закарпатского края. Едва те закончили слово и поднялись, как площадь взорвалась радостным "Гий!". Да! Первый отряд перешел на сторону русинского народа!

Рогов с гордым видом скрестил руки на груди. Он одобрительно кивнул унтеру, и тот наконец-то кивнул в ответ. Былого напряжения не было. Кто-то из девушек даже кинулся к бойцам. То ли родные, то ли подружки, то ли просто впечатлительные особы, — и принялись обнимать. Один поцелуй достался даже Рогову: невысокая девушка чуть ли не подпрыгнула, чтобы добраться до щеки неприступного капитана. А тот удивленно потел "рану", а затем стал почесывать затылок. Да он сам не знал, как себя вести! Русины подходили к ставшими уже полностью своими солдатам, чтобы поздравить и себя, и их с этой маленькой победой.

К Гецко подбежал паренек лет шестнадцати, что-то отрывисто воскликнул и устремился к унтеру.

Рогов было встал на его пути, но новоиспеченный командир первого русинского отряда вышел вперед и вступил с парнем в разговор.

— Люди хотят записаться в дружину, — ответил Гецко на немой вопрос Бобрева.

— Первую карпаторосскую дивизию, — поправил его Дмитрий Петрович. — Первую, но, надеюсь, не последний.

Иван Петрович довольно ухмыльнулся.

К Бобреву подошел Рогов:

— На два слова бы Вас, Дмитрий Петрович, — капитан глазами показал на ратушу. — Там, в штабе, сподручнее будет.

Бобрев кивнул, и они вдвоем быстро направились в ратушу.

Многие не покинули здание ради того, чтобы услышать речь Гецко, но продолжили "обустраиваться". Почти у всех окнах теперь были навалены кучи хлама, долженствующие служить укреплениями. Кто-то даже раздобыл охотничье ружье, и теперь сидел за одной из таких баррикад, поглядывая на боковую улочку.

Рогов одобрил расторопность дружинника, похлопав того по плечу. Тот радостно поклонился, покрепче сжав старое ружьишко. Бобрев подумал, что у местных уже давно на руках должны были бы осесть винтовки развалившейся австро-венгерской армии... Интересно, много ли таких припрятано? Да и арсенал...Где-то же есть арсенал?!

— Вот здесь достаточно тихо, — наконец произнес Рогов, когда они оказались в дверях какого-то небольшого кабинета. На счастье, половину стены здесь занимала карта (плохонькая — но другой не было) комитата. — Хорошая штабная комната получится...А, да. Дмитрий Петрович, людей четыреста пятьдесят — пятьсот. Это если считать солдат гарнизона и наших. Сколько там присоединится местных, Бог весть. Город крупный. Кто и когда придется пробовать его на зуб, — это тебе лучше знать.

Рогов сказал это как бы между делом, так сказать, признавая компетентность Бобрева по умолчанию. Но вот беда — Дмитрий Петрович сам не мог с точностью сказать, что же произойдет дальше. Было чувство, что лишь Великий князь в силах это сделать. Великий князь...Так...

— У нас, думаю, не больше недели. Максимум— полутора. Чехи к западу.

— Сколько дивизий? — спокойно спросил Рогов.

— Не знаю, — пожал плечами Бобрев. — Думаю, две-три, не меньше.

— Ну, нам и одной за глаза хватит, — склонил голову Владимир Николаевич. — Знаешь, Дмитрий Петрович, воевал я под началом Антона Ивановича, недолго правда. Правду говорят, что он телеграмму направил "Возможности обороняться не имею, принял решение наступать"?

Владимир Николаевич ухмыльнулся, и тут же перебил открывшего было рот Бобрева.

— А пусть даже и не говорил, идея здравая. Сюда газеты приходили, люди всякие вести доставляли... — Рогов, кажется, впервые замялся. — Правду говорят, что по ту сторону Карпат наши?

— И да, и нет, — пожал плечами Бобрев. — Некоторые силы стоят, но окончательного решения о присоединении Галиции еще не было. Большая игра великих держав.

— Игра... Держав... Главное, Россия близко. Там, глядишь, силы найдем. Значит, нужно к перевалам прорываться До самых Карпат русины, да и по ту сторону, вроде, тоже. Только с начала войны поменьше русских людей стало, поменьше...Если бы не клятые австрийцы...

Рогов отмахнулся.

— А, чего уж тут гадать. В общем, смотри. Ты здесь верховодишь, должен знать, — Владимир Николаевич, до этого стоявший в дверном проеме, зашел в кабинет, подвинул хлипенький стол и подошел вплотную к карте. — В общем, так.

Владимир Николаевич выпрямился. Глаза его заблестели: наконец-то любимое дело!

— У нас пятьсот штыков. Может быть, мобилизуем еще столько же. Или больше. Или меньше. Кратчайший путь — через Перечин на Жорнаву. Здесь почти напрямик, как для предгорий, но слишком уж близко к чехам. Можно через Мукачево на Воловец. Путь длиннее, но мы закрываем дорогу от чехов, открываясь венграм. Напрямик, через леса и горы, не получится...

— Разве что самолетами, — перебил Бобрев.

— Сколько теми самолетами пушек привезешь? Винтовок? Людей? — отмахнулся Рогов. — Нужен сухопутный путь. Сил есть, чтобы только одну дорогу удержать, на большее сейчас надеяться нельзя. Но основную часть — на охрану города. Мало, но...

— Будем строить баррикады? — Бобрев дал понять, что не стоит тратить время на разжевывание подобных мелочей.

— Лучше, — ухмыльнулся от уха до уха Рогов. — Выстроим настоящую защитную линию. Окопы. Бруствер. Дровяные укрытия. Со стороны Мукачево к городу примыкает кирпичный завод. Думаю, там могут поделиться материалом для укреплений. Позовем людей принять участие в работе. Не Верден, но для Ужгорода — тоже неплохо будет. А ты, Дмитрий Петрович...

— А мы к этом времени должны будем перетянуть на свою сторону другие города Закарпатья, — продолжил мысль капитана Бобрев. — Сделаем, что сможем.

— Вот и хорошо. Но помни: нужна связь с Россией, позарез нужна! — Рогов прямо-таки вцепился ручищами в правую руку Бобрева. — Нужна! И пулеметов бы! Настоящих, не дрянных "шварцлозе"! С ними лучше разу сдаваться! Гадость, не оружие! "Виккерс-максимы" нужны!

— Что будет в моих силах, сделаю, — кивнул Бобрев.

А сам задумался: как же он сможет раздобыть здесь, в бывшей Австро-Венгрии, хоть что-то неавстрийское?..

Глава 8

Утренний туман подымался над Ужом, рекой, что рассекала на две неравные части городок и давала ему название. Уличные фонари — наконец! — зажглись. Видимо, революция сказалась и на здешней электростанции, решившей себе выходной устроить. Ни одного городового не было. То ли решили отсидеться по домам, то ли уже сбежали. Офицеры, из венгров, поляков и австрийцев, уж точно должны были сбежать еще вчерашним днем.

Послышался гудок. Бобрев, выходивший из ратуши после ночного совещания, хлопнул себя по лбу. Вокзал! Южная ветка идет на Чоп, а оттуда сворачивает к Мукачево, северная — к Перечину. Надо занимать вокзал! Проклятье!

Рев "мотора" заставил Бобрева подпрыгнуть. Бессонная ночь и постоянное напряжение сказывались на внимательности. И хотя Дмитрий был привычен к нагрузкам, но впервые, по сути, возглавлял восстание. Хотя "простой русский инженер" старался всячески затушевать свою роль (народная революция должна была оставаться народной), однако события этому противились.

На площадь выехал тентованный грузовичок. В кабине, что-то быстро объясняя водителю, восседал Рогов. Именно восседал: громадный капитан едва помещался в этом узилище, и фуражка его поминутно задевала металлическую крышу. В эти минуты, говорят, Владимиру Николаевичу и пришла идея обивать мягким войлоком внутреннюю часть крыши, которой он после поделился с одним конструктором авто. Но все это было потом. Сейчас же капитан отчаянно жестикулировал, вымещая злобу от неудобства на так "удачно" подвернувшемся водителе. "Мотор" остановился напротив Бобрева. Из кузова послышались возгласы солдат и звуки то ли гармошки, то ли баяна, — под тентом вместе с бойцами первой сводной роты сидели местные русины.

— Дмитрий Петрович, голубчик, присоединяйся! — Рогов широко распахнул дверь кабины. — Спешить надо!

Владимир Николаевич широко и хитро улыбался. Он был рад разделить все неудобства узилища еще с кем-то. Так оно было бы куда приятнее.

— Но... — Бобрев развел руками.

Он хотел встретиться с коллегами. Весь прошлый день они не проявляли себя, словно бы пропали куда, растворились в этом утреннем тумане.

— Мы на вокзал. Пора, знаете ли, брать под свой контроль... — Рогов задумался. — Все, что сможем взять. В первую очередь — транспорт. Эх, был бы здесь аэродром для этих ваших "Муромцев"!

Владимир Николаевич, долгое время проведший в плену, еще не привык к большому числу самолетов, появившихся на вооружении Русской императорской армии в последний год войны. Теперь же значительная их часть переделывалась под грузовые перевозки. И, как Бобрев заметил, не зря.

— Вот и славно, — безо всякого промедления Бобрев тут же влетел в кабину.

— Трогай! — скомандовал Рогов, и водитель, надвинув рабочую кепку пониже, рванул с места.