Он рассказал все. О социально-психологических последствиях исторического Указа О Разделе Продукции. Об организационных находках фрау Виланд и героических трудовых буднях тех, кто под действие этих находок непосредственно угодил. О многогранной подрывной деятельности, подстрекательских речениях и примерном психологическом портрете Китайского Наблюдателя. О своей реакции на то, другое и третье. Он докладывал, по возможности, казенными словами, с совершенно серьезным и немного печальным лицом и, очевидно, выбрал правильный тон: Иван Данилович хохотал так, что у него из глаз текли слезы.
— Ой, не могу, уморил... хватит уже...
— Да все. Пока.
— Как ты говоришь? Номерочки на руке? — И вдруг посерьезнел. — Но это же ерунда какая-то! Из-за робы, — и такие страсти? Ей же красная цена — грош в базарный день!
— Ну, не скажи. Цена ей три пятьдесят по довоенным ценам. Или, примерно, доллара полтора по ценам тридцать восьмого. Я почему в долларах: запись сохранилась с тех времен. — Он достал потрепанную записную книжку и открыл на заложенной странице. — Вот... доход китайского крестьянина, хоть и арендатора, но все-таки не босяка-кули, после всех налогов и выплат, как раз и составлял те самые полтора доллара...
— В месяц?!
— В год, товарищ генерал армии. В год. Вот и представьте себе самочувствие человека, который получил возможность получать три годовых дохода, — за день.
— Как в пещере Али-бабы.
— Примерно. Запросто можно свихнуться.
— Да-а, это я, пожалуй, погорячился... Но я же не знал...
— А знаете, что, товарищ генерал армии? Сделали, — и не жалейте! Поступать по-своему всегда полезно. Больше уважать будут. Пусть мир привыкает жить не по чьим-то, а по нашим правилам. По вашим в том числе.
— И то верно. — Он явно успокоился. — А почему эти, курьеры, за робами приходили ночью?
— Тоже чисто китайское явление, товарищ генерал. Их так и называют "Ходящие Ночью" или "ночные тени". Это кому вообще нечем прикрыть наготу, а работать надо.
— Да-а... Порядочки. А вообще — хороший доклад. Многое делает понятным и есть над чем подумать ночью. Поверишь ли, — хуже, чем на фронте: там засыпал, падая на койку, еще в полете, а здесь пол-ночи не могу заснуть, думаю. То, что нужно. А ты действуй в том же духе. Спасибо.
— Служу Советскому Союзу!
— Хорошо служишь. — Кивнул командующий. — Вольно. Теперь по этому твоему переводчику. Похоже, я прав: это еще тот фрукт. Я таких людей знаю, они хорошее обращение воспринимают исключительно как слабость, и тут же норовят сесть на шею. Самый негодящий народ. Вот и веди себя с ним соответственно, — как с говном. А в следующий раз будем умнее: никаких китайских наблюдателей. Никаких китайских чиновников вообще. Без всяких объяснений. "Нет!" — и все! Ты меня правильно надоумил, так до них дойдет куда лучше.
Вкопали столб, укрепив на нем громкоговоритель, ради одной, единственной речи: полковник входил во вкус использования дармовой рабочей силы. Да и то сказать, — каждый офицер из настоящих накрепко знает известное правило: подчиненный, если он не спит и не принимает пищу, должен быть постоянно занят. Он поднял ко рту громоздкий микрофон какой-то заграничной фирмы, и громкоговоритель оглушительно загремел и загрохотал посередине строя в форме трех сторон обширного квадрата, так, что непривычные китайцы, по-прежнему босые и в подштанниках, вздрогнули и заозирались.
— Все меня слышат? Те, кто слышат, передайте мои слова тем, кто не слышал. Стоящий рядом со мной человек, известный вам всем Ли Гуан-чень, выполняет обязанности переводчика и никаких других полномочий не имеет. Добавлю, что и переводчик он тоже плохой, и вместо перевода слов русских офицеров вы часто слушаете его глупые выдумки. Поэтому приказываю: никаких распоряжений этого человека не исполнять. Запрещаю отдавать ему заработанную продукцию, деньги, продукты питания. Он до сих пор избегал строгого наказания по той единственной причине, что был рекомендован уважаемым генералом Ин Цзянь-куа. Очевидно, генерал ошибся, будучи обманут Ли Гуан-чень, но мы были вынуждены уважать его решение. Тем не менее, — он возвысил голос, придав ему металлический оттенок, — если он и впредь будет вымогать ваше имущество, доложите об этом ближайшему советскому командиру, и тот накажет его своей властью. Немедленно, палками, публично, по голому телу.
Он медленно опустил микрофон, давая знак отключить громкую связь, а Ли Гуан-чень, ощерившись, прошипел:
— Моя — наблюдать...
— Ты — в сраку е...я ...дь, — негромко, но четко выговаривая слова, ответил полковник. Получилось в рифму, но при этом как-то всерьез, даже без намека на улыбку, — а еще вот что: почему это ты, грязь, стоишь рядом со мной? По-моему, тебе никто на это место не звал. И без особого приказа лучше не попадайся мне на глаза. Потому что я могу быть не в духе и разделаюсь с тобой. Представляешь? Сделаю с тобой, что захочу, а вот мне никто, ничего за это не сделает...
Кули по-прежнему получали по одному комплекту спецодежды из десяти пошитых. Будучи вынужден наблюдать это, и при этом не имея ровно никакой возможности вмешаться, Ли Гуан-чень не выдержал и уже через пару дней спятил: это испытание для его, казалось бы, закаленной психики оказалось непосильным.
Еще через пару дней неожиданно похолодало, так что китайцы натянули свежепошитые робы, брошенные в прорыв сержанты и бывалые рядовые бойцы весь вечер обучали их правильно наматывать портянки, — и обучили. Только трети достались солдатские ботинки с обмотками из довоенных запасов, остальные обулись в новенькие кирзовые сапоги со складов 39-й армии. Ночью охрану удвоили, и все попытки как-то скинуть хабар бесшумным Ночным Теням не имели успеха. А наутро контингент отправили на совсем новенькую станцию "Степная — 3" только что проложенной ветки железной дороги, колонной, своим ходом. А товарищ Владимиров, глядя на бесконечные ряды черных фигур, бредущих на север, вдруг спросил:
— А вам, товарищ полковник, не страшно? Вот и мы, наподобие просвещенной Европы, обзавелись рабами.
— Для этих работа на Магистрали — счастливый билет. Хоть какая-то перспектива. Не думаю, что до весны из них дожило бы больше десяти процентов.
— Я не о них. Черт с ними, в конце концов. Я о нас, Александр Яковлевич. К дешевой рабочей силе слишком легко привыкнуть, а потом не сможешь без нее обходиться. Это точь-в-точь, как с опиумом.
В его словах была своя сермяжная правда, и полковник поневоле задумался над ними. А потом, неожиданно для себя, рассердился. Несильно, но все-таки.
— Знаете, Петр Парфенович, я человек военный, и то, о чем вы говорите, для меня, знаете ли, слишком далекая абстракция. Пытаться решать проблемы, которые еще не возникли, значит не делать ничего. А насчет эксплуатации... что до меня, так благотворительность куда хуже. Заработок, даже несправедливо-низкий, в тысячу раз предпочтительнее милостыни.
Счастливый камикадзе I
Поначалу управлять машиной, лежа на животе, было страсть, как неловко. Тем более, что система управления оказалась и непривычной, и, на первых порах, какой-то уж слишком простой. До примитивности. Теперь-то, задним числом, можно было признаться себе, что без подготовки в специальном тренажере он, скорее всего, разбился бы. Но тогда, — что ты! — еле заставили. Могли бы и вовсе отстранить, да только желающих помимо него не нашлось. А дело было простое: в узкой, оперенной капсуле без двигателя его сбрасывали с высоты двенадцать километров, и он изображал из себя что-то вроде планирующей авиабомбы особо крупного калибра, постепенно выравнивая полет, тормозясь и сажая устройство при помощи посадочной лыжи. Два раза он чуть не погиб, а потом приноровился. К десятому сбросу действия при посадке стали рутиной. Вот только эта серия не относилась к программе испытаний и была, всего лишь, подготовкой к ним, по преимуществу, именно отработкой посадки. Причем главной целью серии было подготовить пилота. Его, то есть. Если это вообще возможно. Ну, это, понятно, кого — как.
По сравнению с тем, что предстояло на этот раз, все предыдущее было, можно сказать, не в счет. На этот раз капсула крепилась не к "объемно-весовому макету", а к реальной двигательной установке, да еще состоящей из двух частей: "доразгонной" и "маршевой". Чем ближе становился срок решающего испытания, тем сильнее доходило до всех причастных, что это — не дело для живого человека. Что тут необходимо, пусть потратив сколько угодно времени, сделать автомат управления. Тем более, что делать его все равно придется. Так или иначе.
— Султан, — сказал ему вчера вечером главный конструктор крылатой бомбы, товарищ Черняков, — ты всегда можешь отказаться. Все поймут и никто, никогда не упрекнет тебя ни единым словом. Потому что это уже не риск, а просто черт его знает, что такое...
В ответ он только улыбнулся, не сказав ни слова. Потому что для ответа на подобное Амет-хан считал слова излишними. Все было ясно и без них. Потому что на самом деле отказ от завтрашнего полета был невозможен так же, как, к примеру, отказ от дыхания. На этом испытании сходилось столько всякого, завязывались узлы таких противоречий, за ним, по обе стороны, стояли такие силы, что это привело бы к нешуточным потрясениям. Пожалуй, общегосударственного масштаба. Можно было отложить полет на день-два по техническим причинам или, по болезни ответственного пилота, на неделю-другую. Вот только было это бесполезно: сколько ни тяни время, полет по-прежнему останется рискованным. А вот отказ от испытаний по причине их опасности обозначал, что испытания по этой программе, скорее всего, не возобновятся. Может быть, никогда. В результате вместо плодотворного соперничества, полезной для страны грызни двух могущественных военно-политических групп, дело могло кончиться решительной победой одной из них и, главное, поражением другой. С расточением кадров, роспуском сработавшихся групп, многолетним отлучением от продуктивной деятельности множества талантливых и инициативных людей, закрытием, надолго или навсегда, перспективных тем и значительным количеством иных радостей в том же духе.
Страшная гибель Кобе четко обозначила начало новой эры во многом и многом. Люди прозорливые уже утром седьмого ноября сорок третьего года поняли, что проснулись в новой реальности. Военной, политической, какой угодно. Многое из того, что еще вчера было важным, даже важнейшим, с этого момента практически утратило значение, а то, что еще вчера казалось дорогостоящими игрушками, стало во главу угла.
В частности, именно с этого момента началось малозаметное на посторонний взгляд противостояние между двумя могущественными военно-промышленными группами в советском руководстве. Ключевыми фигурами первой являлись маршалы Говоров и Яковлев, опиравшиеся на возможности ГАУ, и стоявший за ним товарищ Устинов. Ключевую фигуру второй группы выделить было трудно, может быть, вовсе невозможно, потому что все, относившееся к авиации и авиационной промышленности имело неизмеримо более сложную и запутанную структуру, во всех извивах которой разобраться было просто нереально.
Предмет соперничества ясен: перед ответственным руководством страны во весь рост встал вопрос о Носителе. Кому именно, "артиллеристам" или "авиаторам", будет поручено обеспечить гарантированную доставку ядерных устройств в любую точку земного шара. Дело не только и не столько в амбициях могущественных генералов, хотя они, разумеется, тоже имели место. Причина лежала глубже и имела фундаментальный характер. Мало того, что страна лежала в руинах, победа наложила на нее множество дополнительных, и при этом очень тяжелых обязательств за ее собственными пределами. Представители "экономической группы" вообще давили на то, что двух чудовищных по дороговизне программ страна не потянет. "Прямо разорительных, — подчеркивали они, — по отдельности. Не говоря уже про попытку одновременной реализации. Народ нас не поддержит". Справедливости ради надо сказать, что аргументы их особого впечатления не произвели, хотя к сведению их и приняли.
Наиболее естественной политикой в данном направлении при сложившихся обстоятельствах являлось планомерное развитие возможностей стратегической авиации: техническое совершенствование самих бомбардировщиков и постепенный переход от падающих атомных бомб к ракетным или реактивным снарядам большой дальности. Дальности, которая позволяла бы нанести удар, не входя в зону действия ПВО противника. Данный вариант представлялся и естественным, и наиболее выгодным. Вот только окончательный выбор его обозначал, что влияние "авиаторов" станет практически всеобъемлющим, а это не устраивало слишком многих. Не только "артиллеристов", но и сухопутных генералов, не говоря уж о флотских товарищах. Всеобъемлющий характер ставки на стратегическую авиацию нужно было диверсифицировать любой ценой, и жизненно необходимые для этой цели аргументы, разумеется, нашли.
— Полностью поддерживая аргументацию предыдущего докладчика, вынужден, тем не менее, высказать ряд замечаний. Первое. На данный момент мы не являемся монополистами в этой области. И Англия, и, прежде всего, САСШ обладают стратегическими бомбардировщиками. Да, пока они значительно менее совершенны, чем наши, но они есть. А мы с вами знаем, насколько быстро они умеют работать. В связи с этим опасность существует в любом случае. Либо они сумеют достигнуть паритета, и в этом случае дальнейшее понятно. Либо технологическое отставание окажется непреодолимым, и это заставит их искать другие возможности. Что они существуют, мы все знаем. Та сторона, уверяю вас, знает тоже. Поэтому, считая ставку на стратегическую авиацию совершенно правильной в принципе, настаиваю, что отказ от тематики ракет дальнего действия был бы ошибкой. Снаряды с баллистической схемой полета принципиально не сбиваемы после пуска, и малоуязвимы до пуска, особенно при скрытом характере базирования. В отличие от аэродромов стратегической авиации...
На это последовало резонное возражение, что эти аргументы недостаточно основательны для развертывания еще одной программы. Тем более, что она, судя по всему, не уступит по дороговизне атомной программе. И это без всяких гарантий отдачи. После этого раздрай начался сначала, и дискуссия пошла по второму кругу. В итоге был достигнут компромисс, как всегда, не удовлетворивший ни одну из сторон. "Ракетчикам" решили все-таки выделить некоторую долю оборонного "пирога" на то, чтобы они потихоньку решали те задачи, которые придется решать в любом случае. Автоматическое управление вообще и автоматическую навигацию в частности. Материалы. Горючее. Технологии. Запуск разведывательных спутников, наконец. Совершенствование проектирования, моделирования и математических расчетов. "На быка — велика, — флегматично сказал полковник Королев, — на хату — маловата" — но при этом в глазах его стоял отчаянный сухой блеск. А генерал Антонов буркнул: "Версальский мир. Такая верная гарантия новой войны, что непонятно, зачем и мирились".
В этой непростой ситуации конструктор Лавочкин не то, чтобы спас положение, а, скорее, сумел снизить напряжение до приемлемого уровня. Он предложил дополнить тупиковый компромисс элементом беспроигрышной стратегии. Очевидно, крайняя необходимость и присущее хорошему человеку стремление к общему благу, подняли его мысль до уровня настоящего вдохновения. Потому что идей на самом деле он выдвинул две, но если одна была, — или казалась, — явным выходом, то вторая произвела впечатление банальности, на которую никто не обратил особого внимания. Предложение сводилось к проектированию, испытанию и доводке того, что он назвал "универсальным блоком".
