Маркетолог@ - Часть #2 "Живой Журнал"

-Дэвид, пожалуйста, не уходи, -прошептала Мив-Шер. Кровь, прилившая к её сердцу, ускорила его толчки и сделала обжигающим прикосновение пальцев. И Дэвид очнулся. С трудом, но он приоткрыл рыжие ресницы. 'Глаза Cherie напоминают янтарь, плавающий в воде, -наблюдая за Мив-Шер, подумал он, -даже её печаль красива'.

-Привет, Cherie, -еле слышно прошептал Дэвид.

-Дэвид, ты пришёл в себя, -обрадовалась Мив-Шер, -сейчас я разбужу Эль. И Дани будет здесь с минуты на минуту. Его самолет приземлился полчаса назад, и он едет сюда, в больницу. -Мив-Шер сделала движение, чтобы встать, но Дэвид удержал женщину.

-Нет, Cherie, ты останешься там, где ты есть, -произнёс он. — Не буди Эль, пусть спит. Я не хочу, чтобы она видела мою смерть. И я очень надеюсь, что Дани тоже её не увидит... Знаешь, когда молодые с тоской провожают стариков -в этом есть что-то неправильное. Молодость должна отпускать старость с лёгкостью. Две-три слезы -этого более, чем достаточно. А ты, Cherie, лучше послушай меня. Представляешь, мне снился ангел. И этот ангел дал мне совсем немного времени, чтобы я смог вернуться и попросить тебя об одном одолжении.

-Ангел? Какой ангел, милый? -Мив-Шер показалось, что Дэвид бредит, но мужчина смотрел на женщину ясными зелёными глазами. Бледные губы Дэвида насмешливо дрогнули, брови поползли вверх. В глазах появилось знакомое Мив-Шер упрямое выражение.

-Не пугайся, Cherie, я пока ещё в своём уме. -Дэвид попытался усмехнуться, но это была лишь слабая тень его улыбки, и Мив-Шер всхлипнула. -Ну перестань, ну не плачь... Знаешь, мне снилась Евангелина. Помнишь, я ещё рассказывал тебе о ней? -Мив-Шер кивнула. -Так вот, она пришла за мной. И она со мной разговаривала. Попросила завершить неисполненное. Помнишь то свидетельство о рождении Эль? Пожалуйста, отдай его моим детям... Я хочу, чтобы именно ты всё рассказала Эль и Дани. Необходимость лгать детям всегда меня расстраивала. И теперь, когда Ева выросла, а Эль и Дани по-прежнему вместе, я хочу, чтоб все тайны разрушились.

-Но... но Ева не примет правду. Это же перевернёт всё, -попробовала возразить Мив-Шер. Дэвид кивнул:

-Вот именно. Это всё изменит, но это и позволит Эль и Дани жить настоящей жизнью. Хватит тайн... Пообещай мне, Cherie, что ты исполнишь мою последнюю просьбу.

-Хорошо, Дэвид. Я сделаю, как ты хочешь, -прошептала Мив-Шер. Женщина вообще была готова сказать всё, что угодно, лишь бы Дэвид остался с ней, но тот упрямо сдвинул рыжие брови:

-Нет, не так. Ты должна пообещать. Ты никогда не нарушала своего слова. Значит, сдержишь и это... Давай, Cherie, я жду. -Пальцы Дэвида дрогнули, он попытался сжать хрупкую руку Мив-Шер.

-Хорошо, Дэвид, -сдалась та, -я тебе обещаю.

Дэвид с удовлетворением кивнул:

-Спасибо, детка. Вот теперь я уйду спокойно.

Дэвид замолчал. Мив-Шер смотрела в его глаза. Тишина -как и много лет назад, когда они были молоды и встретились в прекрасной Александрии -окружила их, и каждый из них подумал о том, что будет, когда красный закат обратится в ночь, и им придётся проститься. В порыве невыразимой тоски Мив-Шер судорожно прижала холодеющую ладонь Дэвида к своим губам:

-Пожалуйста, прости меня, милый.

-За что? -удивился тот.

-За то, что я солгала тебе в тот день, когда сказала, что не смогу полюбить тебя. Я же влюбилась в тебя в тот самый день, когда ты впервые назвал меня Cherie. Я так на тебя разозлилась... Ты даже не представляешь себе, как я тогда испугалась и разозлилась.

-Да ладно тебе, -с трудом улыбнулся Дэвид. -Я виноват перед тобой не меньше, Cherie. Я тоже тебя обманывал.

Мив-Шер подняла на мужа заплаканные глаза:

-Что? Когда? -не поняла она.

-Ну, когда ты сказала, что ты меня не полюбишь. Так вот, я тогда не поверил тебе ни на минуту. Я знал, что ты будешь моей: твои губы лгали, а вот глаза сказали мне правду.

Мив-Шер всхлипнула и соскользнула на пол. Опустилась на колени. Её хрупкие руки сжали седую голову Дэвида.

-Как я буду жить без тебя, скажи? -дрожа от муки, шептала и плакала женщина.

-Ну, всё еще будет хорошо, -угасая, ответил Дэвид. Слова он произносил совсем тихо. Речь удавалась ему уже с трудом, но Дэвид знал: пока он дышит, он не оставит свою Cherie в безмолвии тишины. -Когда я уйду, пожалуйста, не плачь обо мне... Бог подарит тебе еще много счастливых дней. Распорядись ими с умом... Найди своего брата... Помирись с ним. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ненависть... -Дэвид помолчал. -А ты знаешь, Cherie, почему я стал архитектором? -Мив-Шер покачала головой. -Просто у меня всегда дух захватывало при мысли о том, что из камня, стекла и бетона можно создавать музыку. Я всегда мечтал, чтобы созданное мной пережило меня... И вот теперь, когда моя мечта почти совсем исполнилась, я хочу сказать тебе... когда ты будешь глядеть в небо, то думай о том, что я вернулся в свой дом... А я буду верить, что ты -когда-нибудь, когда пройдет еще очень много счастливых для тебя лет -однажды тоже захочешь быть там со мною... Я люблю тебя навсегда, Cherie -я тебе обещаю.

Дэвид так и умер с улыбкой. Обнимая тело, которое покинула душа, Мив-Шер не сразу почувствовала сильные руки Даниэля.

-Мама, встань... Мама, очнись... Мама, не плачь, пожалуйста. Что с отцом? Ему плохо? Я сейчас, только позову доктора, и... -Даниэль крепко прижимал мать к груди, но его глаза смотрели только на Дэвида.

-Ничего не надо, -прошептала Мив-Шер, прячась в надёжных объятиях сына, -Дэвид ушёл... Его последняя мысль была о тебе, и об Эль. Он так любил вас... Я так перед тобой виновата, Дани... Я думала, я потеряла тебя навсегда. И только Дэвид всегда говорил, что ты ко мне вернёшься... И вот теперь, когда Дэвид ушёл, я обрела тебя, и ты... — Мив-Шер застыла, так и не окончив фразы. Пожилая, ещё красивая женщина увидела, как вцепившись в больничную кушетку, с ужасом смотрит на Даниэля белая, как стена, Эль. Перехватив испуганный взгляд дочери, Мив-Шер посмотрела в лицо Даниэля и громко застонала. В глазах сына -мужчины, которого ничто не могло сломить -мать впервые увидела слёзы.

Глава 5. ДЕНЬ ПЯТЫЙ

'Любовь и ненависть -движения маятника души. Остановка -смерть'.

(Сергей Кормин)

@

6 апреля 2015 года, ночь с воскресенья на понедельник.

Живой Журнал Андрея Исаева. Запись ? 3.

'23:35. Пока ещё воскресенье. Идёт дождь. Сижу дома, на полу. Рядом iPad с зацикленным плейлистом (Джаред Лето с его 'Hurricane' и 'War') и бутылка односолодового 'Glenkinchie', которую я медленно добиваю прямо из горла. Кто-то звонит на мобильный, но я не двигаюсь. Сейчас мне всё равно. Я не хочу никого ни слышать, ни видеть.

Кручу в пальцах шахматную фигурку белой королевы. Когда-то она принадлежала моему отцу. И я думаю, что уже через несколько часов всё будет кончено, и моя месть свершится. Если честно, то я рад этому -и не рад. Сейчас, оглядываясь назад, я хорошо понимаю, что если моим самым большим пороком было распутство, то моим самым большим достоинством были сыновий долг и умение держать своё слово. И вот теперь я должен выбирать между словом и долгом. Долг сына перед отцом -что это такое? У меня есть всего несколько воспоминаний об отце -и много лет, которые я прожил, зная, что рядом со мной есть наставник -человек, которому я обязан за всё хорошее. Этим человеком был для меня дядя Саша Фадеев. Шестнадцать лет назад, выполняя свой долг перед отцом и перед тем, кто вложил в меня всю свою душу, я поклялся найти того, кто довел до самоубийства моего отца. Папа был лучшим другом Дядьсаши. Шестнадцать долгих лет я искал убийцу, но все мои поиски и расспросы заканчивались одним: 'Уважаемый господин Исаев, на Ваш запрос за номером... от... сообщаем, что, по имеющейся у нас информации, Ваш отец пропал без вести 11 сентября 1999 года'. Но я никому не верил, потому что чувствовал, знал: мне навязывают придуманную кем-то ложь. По чьей-то злой воле меня искусно обносят стеной молчания. И я продолжал упрямо искать правду. Год назад моё желание исполнилось. В тот день я нашёл в сейфе матери капсулу с гравировкой 'СИМБАД Альфа'. Зная, что слово 'SIMBAD' -имя Дядьсаши в его электронной почте, я собирался вернуть владельцу детективного агентства 'Альфа' его пропажу. Но оболочка капсулы была нарушена, нарез сошёл, и я увидел начинку. На записке стояли инициалы моей матери: 'С.И.' -Светлана Исаева. Это насторожило меня, я вытащил свёрнутое письмо и прочитал его. В двух словах, Фадеев, человек, которому я доверял на столько, на сколько это вообще для меня возможно, признавался моей матери, что он её любит и поэтому рано или поздно уберёт с дороги своего извечного соперника -моего отца. Своего лучшего друга...

Простая истина, кратко и честно изложенная в письме, стала моей эпитафией, а капсула -не подарком, а гробом. Никому ничего не сказав, я забрал с собой капсулу. Выйдя от матери, я сел в машину, подумал и поехал во 'Внуково'. Я помнил, что в свой последний рейс мой отец уходил именно оттуда. Поставив автомобиль рядом с лётным полем на Киевском шоссе, я лёг на капот машины. Всю ночь я лежал и смотрел, как взлетают и садятся самолёты. Как и мой отец, они жили на грани касп -точки невозвращения. Я глядел в небо и пытался понять, как мог Фадеев, предавший моего отца, продолжать с этим жить. Дышать. Ходить. И мне улыбаться. Я лежал на капоте и, ждал, что выберет моя душа, метавшаяся между двумя сильнейшими чувствами -привязанностью, которую я все ещё чувствовал к Фадееву и ненавистью, которую я испытывал к нему. Когда пришёл рассвет, любовь умерла, а ненависть победила. В ту самую длинную в моей жизни ночь я прошёл все круги ада. Сначала это было элементарное человеческое сопротивление тому, что не хотело принимать моё сердце. Но, сопоставив факты и убедившись в том, что Фадеев действительно мог быть убийцей, я ощутил скорбь по утерянному мной миру. 'За что?' и 'почему?', задавал я себе вопросы, на которые мало кому из живущих на этой земле удалось получить ответы. Потом ко мне пришло понимание, что я никогда не смирюсь и не прощу убийцу, даже если он умрёт, стоя на коленях у моих ног. Именно в тот миг я и возненавидел свой шрам: ведь теперь, рядом с памятью о дочери, вставало ещё одно воспоминание -своей жизнью я обязан убийце отца. Ну что ж, я принял и это...

И я отправился домой. Переступив порог квартиры, я достал бутылку (как теперь), сел на пол (как сейчас) и начал продумывать план мести. Довольно быстро осознав, что я ни при каких обстоятельствах не смогу поднять руку на маму, я просто вычеркнул её из своей жизни. А что касается Фадеева, то для него у меня была припасена целая куча вариантов. Я мог подстроить ему аварию. Мог его пристрелить. Мог избить до смерти. Мог вколоть ему чистый калий и вызвать смертельный сердечный спазм. Я мог убить его быстро, и я мог убить его медленно. Я мог всё. Но я ничего не мог, потому что ничего из этого мне не подходило. По моей личной переписи, Фадеев был почётным гражданином ада. И все те казни, что я придумывал ему, было не равнозначным тому, что испытал мой отец перед тем, как свести счёты с жизнью. Если разобраться, Фадеев не просто украл у моего отца мою мать -он украл у него сына. Он приручил меня. Он предал моего отца. И меня он тоже предал. И вот тогда я понял, что меня устроит только один вариант: Фадеев перед смертью должен будет пережить то же, что и мой отец. Я хотел разрушить жизнь Фадеева так, чтобы он, сам обрывая её, увидел в смерти своё спасение. И я целый год искал способ, как этого достичь. Целый год я не жил, а шёл по минному полю. И весь год ненависть точила меня изнутри, как червь. Эта ненависть ела меня день за днём, каждый час, каждую минуту. Каждый раз, когда я видел своё плечо с меткой Симбада, я шёл на дно. Эта ненависть изуродовала меня до того, что я сам себя перестал узнавать в зеркале. Чтобы выжить и не выдать себя, я нацепил на себя маску шута-шалопая и избавился от всех эмоций. Остались лишь пустая клоунада и подпитывающая меня злость -неподдельная, настоящая.

Спасала меня лишь одно: работа, которой я дорожу и которую я умею делать. А что касается мести, то в какой-то момент моё желание отомстить стало очень походить на желание освободиться. Моё терпение было уже на исходе, когда вчера Фадеев сам рассказал мне, что может его убить. И на меня снизошло откровение. Я понял, как будет выстроена моя вендетта и что станет возмездием. А ещё я осознал, какую боль испытал Иуда, самый первый предатель Учителя на земле, перед тем, как повеситься на осине. 'Uragiri wa boku no namae wo shitteiru', -однажды прочитал я у Хотару. Переводится это так: 'Предательство готовилось узнать моё имя'. Абсолютно корректно, если учесть, что до этого низость и я были не знакомы. Подлость никогда не жила в моей крови. Но, дав Фадееву обещание, которое я не собирался исполнять, я сам определил свой выбор.

И теперь я должен буду играть грязно и быстро. Итак, шестнадцать лет назад Фадеев отнял у меня отца. Я решил отнять у него его сына. Фадеев фактически убил моего отца, чтобы получить мою мать. Я решил получить женщину, которой до самозабвения дорожил его Митя. Так на шахматном поле моей мести выстроилась простая, идеальная комбинация: я -чёрная ладья, и белый ферзь -королева. Королевой для меня была только Ира Самойлова. Исчезая под моим ударом, она потащила бы за собой на дно и сына Фадеева. Узнав, за что я сделал с его Ирой такое, Кузнецов никогда бы не простил этого своему отцу. Что Фадеев потом мог сделать мне -мне было всё равно... В общем и целом, это был просто отличный план. В нём всё было идеально, кроме одного: я до сих пор никак не могу уговорить себя использовать Иру. Я сто тысяч раз повторил себе, что мы с ней -чужие люди, которые однажды просто встретились, вот и всё. Я двести тысяч раз сказал себе: ты ей ничего не должен. Беда была в том, что я обещал защищать её. И дал я это обещание не Фадееву вчера -и не себе, когда шесть лет назад пришел за ней на 'Алексеевскую'. Это произошло тогда, когда я 'ломал' другую женщину. Так неужели Бог Истины решил вернуть мне старый должок, числящийся за Самойловой?

Сижу на полу и разглядываю эмалевую королеву. Сейчас эта шахматная фигурка напоминает мне не столько о моём отце, сколько об Ире Самойловой. Когда-то эта женщина была моим наваждением и единственной моей слабостью. Это ей я обязан самой большой нежностью, которую я испытал к женщине, и самыми мучительными переживаниями. Это её взгляд вытянул меня из небытия вины за смерть маленькой девочки. Это к ней я шёл за прощением, когда Таня Кэрри увезла мою дочь, чтобы похоронить её. Тогда мне казалось, что глаза Самойловой из той редкой породы, что лгать не умеют. Эти глаза невозможно забыть, если хоть раз заглянуть в их глубины. Я столько лет искал ту же искренность, которую видел в её глазах, когда в первый раз поцеловал её. Я не нашёл этого взгляда ни у кого. Ни разу почему-то не видел... Я не нашёл этого взгляда и в прошлый четверг, когда на Ламбетском мосту смотрел в 'волчьи' глаза Самойловой. Время неуловимо изменило её, сгладив детскую остроту черт и хрупкость детского образа. Годы сделали её изысканней, но они отняли у неё то главное, что мне так в ней нравилось -тепло. Нежность. Слабость. Податливость её взгляда. Всё, что я помнил, ушло из её души. Осталось только красивое, холодное лицо женщины, хорошо знающей себе цену. Окей, но вчера ставки изменились, и теперь цену Самойловой назначу я. И, какой бы эта цена ни была низкой, Ире придётся принять её. Я давно перестал быть хорошим парнем. Мне просто некогда было быть им. Меня убивали. Я пережил смерть. Я узнал, что такое подлость. Мои идеалы разбились и стали прахом и пеплом. Я видел ангелов, сброшенных в ад, и бесов, стремящихся в небо. Я многое видел и многое узнал. А что до Самойловой, то и она, судя по всему, тоже времени зря не теряла. Например, отлично выучила, как за пару минут сделать ничто из мужчины.