Нашествие арабуру

— Ну! Давай! — подталкивали его товарищи. — Давай!

— К-к-ка-кого? — спрашивал он, заикаясь.

Его руки дрожали, а едкий пот заливал глаза. Единственное, что ему хотелось — бухнуться на колени и спрятаться в ближайших кустах.

— Вон... того... с краю, — шепотом советовали ему.

Офицер закрыл глаза и ткнул, ожидая мгновенной смерти, но ничего не произошло.

— Да это же тени, — догадался самый-самый умный. — Я слышал о таких чудесах, но думал, что это выдумки.

Тогда все расхрабрились и, хвастаясь, перед друг другом, дабы замять неловкость, стали обшаривать помещение. Тени самураев еще некоторое время пугали их, но затем офицеры освоились и даже спрашивали себя:

— И чего мы, болваны, испугались, это же мертвые призраки.

Так они и наткнулись на Акинобу, беспомощного и обессилевшего. Они схватили его, связали и, торжествуя, потащили в государственную тюрьму Тайка. При этом они распевали глупую песню храбрецов: 'В целом мире для нас нет достойных врагов. Мы обманули смерть! Трам-трам-трам... И наши печали забылись, как утренний туман. Трум-трум-трум... Так вперед же! Вперед! Во славу нашего императора Кан-Чи!'

* * *

Если вы думаете, что мы забыли о хакётсу с мальчиком-поводырем, то ошибаетесь. Они притаились невдалеке за каменным забором, наблюдая в щель за происходящим с мрачным спокойствием Будды. В конце мальчик даже уснул. Он был очень хладнокровным, уравновешенным и даже казался сонным, он только на первый взгляд. В его душе бушевали страсти, как у любого двенадцатилетнего мальчишки.

Наверное, хакётсу, которого звали Бан, мог бы спасти Акинобу, но он остался сторонним наблюдателем, не потому что не мог помочь, а потому что знал, что так угодно Будде. Не зная промысла Богов, не стоит ввязываться, думал он. И правильно сделал, ибо, сам не зная того, спас две жизни.

Когда кэбииси с радостными криками утащили Акинобу, Бан встал, плюнул на горячую землю, отряхнул колени:

— Пора! — и надел на голову корзину с маленьким окошком для глаз.

Мальчик-поводырь, которого звали Кацири — значит, 'умный', с таким же безразличным видом, словно видел подобные сражения каждый день, поднял котомку из рисовой соломы, закинул ее за плечи и молча тронулся за Баном.

Они шли долго. Мальчик-поводырь нужен был не только для маскировки. Бан ни разу не оглянулся, зная, что мальчик никуда не денется. Цель, стоящая перед ними, с каждым днем обозначалась все четче и четче, и мальчик как нельзя лучше подходил для ее реализации. Наконец они миновали квартал горшечников и вышли на окраину города к реке Ёда. Бан снял с головы корзину, чтобы лучше обозревать окрестности.

Трава вначале была, как и везде, желтая, выгоревшая, но чем ближе к реке подходили Бан с мальчиком, тем она становилась зеленее. В конце концов им пришлось раздвигать ее руками, и они вступили в зловонное облако городской клоаки, хотя издали она казалась цепью озер, заросших по краям чахлым тростником и полусухими ивами.

Бан стал дышать мелко и часто — единственное, что помогало в этом месте.

— Не сметь! — прикрикнул он на мальчишку, когда тот зажал нос. — Дыши! Дыши, как я!

По лицу Кацири невозможно было ничего понять — боится он или нет, оно было только очень решительным, словно ему предстояло прыгнуть в котел с кипящей водой. Каждый раз у него такое лицо, отметил Бан, но ничего не сказал.

На берегу зловонного озера Кацири разделся и натерся густым, как воск, маслом. Зловонный запах смешался с запахом сосны и медвежьего жира и еще чего-то, что трудно было определить. Бан и мальчик давно привыкли к этой смеси запахов, и поэтому даже дома им казалось, что пахнет нечистотами. Тело у мальчика было очень мускулистым, будто состояло только из жил и мышц. Масло сделало его фигуру рельефной, как корни дерева, выпирающие из земли.

Мальчик привязал к груди камень, взял в рот бамбуковую трубку и безропотно вошел в нечистоты.

— Мелко... — сказал он, оглянувшись.

— Иди, иди... — лениво ответил Бан.

Вокруг мальчика стали всплывать огромные пузыри. Воздух стал еще зловоннее. Бан наблюдал, как мальчик все глубже и глубже входит в нечистоты. В самом глубоком месте жижа доходила до шеи. Мальчик пропал. Над поверхностью осталась торчать одна трубка.

Бан сел в позу лотоса и стал ждать. Припекало. Он сорвал лист лопуха и накрылся им. Мир стал зеленым и веселым, если бы не запахи. Но Бан терпел. Он умел терпеть. Такова была его профессия, и он обучал ею Кацири. Когда-то он и сам нырял в такие сточные воды, был здоровым и сильным. С тех пор прошло много лет и, оказывается, мир не изменился. Его профессия снова стала востребованной. Но теперь он сам нырять не мог. Задыхался.

Когда минула половина стражи и солнце присело над покосившимися крышами города, он бросил в воду камень. 'Плюх!' — камень упал, как болото, без брызг. Разбежались только три ленивые волны. Однако ничего не произошло. Бан хмыкнул и бросил камень побольше. Снова ничего не произошло. Бан выругался, отшвырнул лист и в нетерпении заходил по берегу. Ему не хотелось лезть в нечистоты. Но делать было нечего. Он уже стал раздеваться, когда над жижей всплыли пузыри. И сразу появилась голова мальчика, похожая на панцирь черепахи. Слава Будде, облегченно вздохнул Бан и сел, он перед этим крикнул:

— Вылазь, негодник! Слышишь!

— Я уснул, я уснул, учитель! — оправдывался мальчишка, с трудом раздвигая перед собой зловонную жижу.

В воздухе распространилась такая вонь, что Бан едва сдержался, чтобы не отбежать в сторону. И хотя они специально не ели двое суток, желудок грозил исторгнуть все, что в нем еще оставалось.

— Я тебе усну в следующий раз! — разозлился он. — Я тебе усну. Чему я тебя учу? Забыл?

— Не забыл, учитель, — испугался мальчишка, выплевывая изо рта грязь. — Считать надо.

Глаз у него не было видно. Вместо глаз — одни белки.

— Ну так считай!

— Я больше не буду...

— Ладно, хорошо, — вдруг успокоился Бан. — Беги в реку, мойся, нам пора домой.

На воздухе черная грязь, которая покрывала Кацири, стала мгновенно сохнуть, и пока он добежал до реки, она уже отваливалась кусками, обнажая красную воспаленную кожу.

Выдержит или не выдержит? — спрашивал Бан. Выдержит. Недаром я его учу. Завтра просидит в озере целую стражу. И почему-то вспомнил сегодняшний бой в харчевне. Что-то ему подсказывало, что этот бой будет иметь в его жизни особое значение. Он привык к подобным совпадениям. Из них состояла вся жизнь. Там увидим, вздохнул он, поднялся и надел на голову корзину. Кацири уже бежал к нему от реки.

— Натрись, и пойдем! — скомандовал Бан.

На этот раз Кацири использовал легкое облепиховое масло и сразу заблестел, как бронзовая китайская статуэтка. Потом он оделся, и они так же спокойно и размеренно пошли в сторону города. Лицо мальчика было решительным и удовлетворенным, как после честно проделанной работы. И душа у него была тоже умиротворена, хотя он уже знал, что ждет его впереди.

Глава 4

Пленение и побег

Натабура и не думал выслеживать песиголовца. Да вышло само собой. Нехорошо вышло — глупо и не так, как хотелось. После этого он себя еще долго корил за доверчивость и близорукость.

К вечеру Натабура обнаружил, что они заблудились: солнце светило не слева, как было положено, а справа, что противоречило всякой логике. Неудивительно, что они с Афра почувствовали себя неуверенно, остановились и стали соображать, что же все-таки произошло, но так ни к чему конкретному не пришли. До этого все в мире было правильно — и шли они правильно — туда, куда надо, и думали правильно, боясь сглазить удачу, а потом, в один миг все перевернулось, будто стороны света поменялись местами. Неужели и так бывает? — с ужасом думал Натабура. Но я нигде, никогда, ни в одной из самых умных книг ни о чем подобном не читал. Его охватило отчаяние. Он не знал, что делать — идти дальше или вернуться назад.

Вдруг они услышали шорох: совсем рядом треснула ветка, раздались тяжелые шаги, и Натабура положил руку на морду Афра, чтобы он не рычал, а сам беззвучно выхватил кусанаги. Но и тот, кто двигался бесшумнее хонки, тоже их услышал, потому что замер, и звуки прекратились. Границу хвойного леса определяли густые кусты с ядовитыми красными ягодами. Кто-то прятался там, за ними. Прятался и выжидал, быть может, даже готовился к прыжку, чтобы напасть.

Натабура присел рядом с Афра, чтобы стать незаметнее. Они сидели так пару кокой, вслушиваясь в лесные звуки: скрипели стволы гёдзя, налетал порывами ветер, щебетали птицы. И наконец они услышали — как кто-то медленно-медленно, шаг за шагом удаляется, старясь как можно меньше шуметь, да выдавал шелест жесткой трава, которая едва слышно стегала уходящего по ногам: 'Жих-жих, жих-жих...' Натабура сразу понял, что это песиголовец, потому что передними лапами он раздвигал траву, а она стегала его по бокам и по задним лапам. Это было хорошо слышно: 'Жих-жих, жих-жих...', и только каждый третий шаг происходил с задержкой, потому что песиголовец был ранен и сбивался с ритма движения.

— За мной! — шепотом скомандовал Натабура, и они побежали.

Но побежали в отличие от песиголовца по тропинке, и он невольно дал им фору во времени. Через пять-шесть шагов песиголовец услышал их и припустил вовсю. Тотчас к своей великой радости до них донеслось, как он ойкает на каждом третьем шаге, и через мгновение, выскочив на луг, увидели его тень, шмыгнувшую под полог леса. Если бы песиголовец бежал во всю прыть, то его мог бы догнать разве что только Афра, и то благодаря своим крыльям, но никак не в паре с Натабурой. А так получалось, что песиголовец тащился из последних собачьих сил, хотя и явно быстрее, чем Натабура.

Не хоронясь и не осторожничая, они нырнули под вековую сень дубов и увидели на потрескавшейся земле следы крови. Это означало только одно — раны у песиголовца открылись, кровоточат, а значит, его надо гнать и гнать. Они его нагнали, когда он, обессилев, лакал воду на песчаном пляже.

При их приближении он оскалился и сел на зад. Оказывается, у него был хвост, который Натабура сразу не разглядел — обыкновенный серый, волчий и немного облезлый, как старая шуба.

— Давай договоримся, — предложил песиголовец и лизнул самую глубокую рану на боку, из которой обильно текла кровь.

От этого морда его стала красной и особенно кровожадной.

— О чем? — спросил Натабура, придерживая Афра, который рвался добить врага.

— А... ха-ха-ха... — тяжело усмехнулся песиголовец, сохраняя достоинство, — я вижу, ты не просто человек и даже не просто самурай. Собачку-то подлечил. Я думал, она у тебя подохла.

— Подлечил, ну и что?

— А то, что пропадешь ты без меня, Зерока.

— А с тобой, Зероком?

— А со мной мы этих арабуру в бараний рог скрутим.

— Мне такие друзья не нужны.

— Не веришь? — тяжело вздохнул песиголовец.

— Не верю.

— Я бы тоже не поверил.

— Чего ж ты от меня тогда хочешь?

— Убей меня быстро и безболезненно.

— Хорошо, — кивнул Натабура. — Я отрублю тебе голову, как самураю. Это будет честно.

— Я не знаю. Я не самурай, — ответил песиголовец, — Но прием умерщвления меня устраивает, — и, вытянув шею, закрыл глаза.

В этот момент силы его оставили, и он упал, распластавшись на песке. Большой красный язык вывалился из пасти, и потекла пена. Афра сконфуженно отвернулся. Ему было стыдно и за Натабуру, и за чужую слабость.

— Ну и что мне делать? — развел руками Натабура. — Что?!

— Не знаю, — вильнул хвостом Афра, явно не одобряя хозяина.

— Что же ты? — открыл глаз песиголовец. — Думаешь, я притворяюсь? Избавь меня от мучений.

— Сейчас, — сказал Натабура и еще раз оглянулся на Афра: — Считаешь, не стоит?

Афра опять повилял хвостом. Говорить по-человечески он не умел. Но ему это и не нужно было. Хозяин понимал его без слов. Смысл его виляния хвостом сводился к тому: не очень-то я бы ему доверял.

— Я тоже, — согласился Натабура. — Но не убивать же его действительно. Рука не поднимается. Сам подохнет.

Афра снова повилял хвостом и оскалил передние зубы, что означало улыбку и что он, Афра, не держит обиды на песиголовца.

— Эх... — почесал затылок Натабура, — не давай повадки, чтобы не было оглядки. Кабы не пожалеть?

— Добей... прошу... — прошептал песиголовец из последних сил и, кажется, потерял сознание.

Натабура убрал голубой кусанаги и присел рядом с ним. Раны у песиголовца были настолько глубокие, что сырой песок вокруг тела давно стал бордовым. Хорошие у Афра зубы и когти, невольно восхитился Натабура.

— Эй... — он пихнул песиголовца.

Но тот даже не отреагировал.

За этим занятием и застал их иканобори. Его тень промелькнула поперек реки. Натабура был так занят, что только рычание Афра отвлекло его.

— Помоги-ка, — сказал он и, схватив песиголовца за передние лапы, потащил под деревья.

Афра тянул песиголовца за облезлый хвост. Они уложили вчерашнего врага на бок, и Натабура получил возможность осмотреть его. Под ухом у него тоже была рана, он она казалась неопасной, потому что запеклась. Зато рану поперек морды в виде креста облюбовали мухи. Но самые глубокие из них были на боку и на горле, где песиголовец не мог достать языком. На горле кровь затекла под кожу, и получился настоящий бурдюк. С этих ран и надо было начинать. В какой-то момент Натабуре показалось, что песиголовец умер, однако сердце его еще билось.

— Помоги нам, о Великий Самосущий! — Натабура наложил руки вначале на горло и три раза произнес молитву из индийских медицинских сутр, затем точно так же проделал с раной на боку. Руки его стали светиться, почти как у Язаки, от них пошел пар.

Странно, но сутры действовали, хотя песиголовец был явно не из здешнего мира. Рана на боку тотчас закрылась твердой корочкой, а мешок с кровью на горле перестал увеличиваться. Затем Натабура занялся порезами: очистил один на морде и стянул его края. Кожа лопалась, из-под нее сочился гной. Наконец он с помощью сутр справился и с этой задачей. Песиголовец задышал глубже и ровнее. Носа увлажнился. Последнюю рану под ухом Натабура не успел подлечить — снова пролетел иканобори и, развернувшись над противоположным берегом, целенаправленно устремился в их сторону.

— Ну все, больше мы ничего не сделаем, — сказал Натабура, и они отбежали, чтобы спрятаться в кустах и понаблюдать.

Иканобори пыхнул огнем и сжег вершины трех тополей, стоящих на песчаном бугре, и опустился на пляж. Он был таким огромным, что ему не составило труда вытянуть морду и понюхать песиголовца. Даже если бы у Натабуры был мшаго, он бы не рискнул драться с драконом.

Признав в песиголовце своего, иканобори осторожно взял его лапами и полетел на север, в сторону Яшмового дворца, а Натабура с Афра пошли в том же направлении и вскоре попали на знакомую желтую дорогу.

Если бы Натабура знал, что именно в этот момент учителя Акинобу бросили в клетку государственной тюрьмы Тайка, он бы страшно удивился. Он бы еще больше удивился, если бы узнал, что бродит по бывшему императорскому парку, который превратился в густой лес, не день и не два, и даже не три — а восемь. И объяснить самому себе, где он был лишних шесть дней, Натабура не смог бы при всем своем желании, и не потому что не помнил последовательности событий, а потому что побывал в харчевне 'Хэйан-кё', время внутри которой текло не так, как снаружи.