— Доброго после того, как перепугали мою доблестную стражу? — Проворчала женщина. — Куда уж добрее... Можете обращаться ко мне без придворных церемоний, для вас я просто маркиза.

— Как пожелаете, — покорно согласилась Роллена.

— Признаться, я ожидала кого-то более... — Старуха окинула меня внимательным взглядом и, явно оставшись недовольной, проглотила закономерное, но несомненно обидное для нас сравнение. — Потому что дело, о котором я заявила в Опору, чрезвычайно важное. Защита крови.

Если мне не изменяет память, таковым грифом награждаются проблемы, связанные с наследованием титулов и состояния, причем не мелкопоместных дворянчиков, а высшей знати государства. Что ж, эта женщина вправе была рассчитывать на повышенное внимание, а получила... То, что получила. Наверное, она кому-то насолила не меньше Роллены, если удар нанесен сразу по двум целям: аристократку унижают общением с недостойными людьми, а девушку вгоняют в краску, поскольку королевский маг не может похвастаться знатным происхождением, и хотя обладает при дворе большим влиянием, его сестра все равно остается сестрой безродного выскочки, получившего доступ к казне, но не в высшее общество. Жестоко. Я все больше и больше презираю и... восхищаюсь Опорой. Но если девочка справится со своими застарелыми страхами, ее никто не сможет остановить, и вот тогда всех уцелевших сильных мира сего ждет увлекательнейшее зрелище передела власти. Именно зрелище, потому что от участия они к тому времени будут надежно устранены.

— Мы готовы слушать, маркиза.

Старуха вздохнула, вполголоса коротко посетовав на судьбу, приносящую ей одни лишь неприятности, но все же снизошла до рассказа о своих печалях.

— Я уже немолода, как видите, но и мой родной брат младше меня всего лишь на несколько лет. Да-да, его тоже называют стариком, за глаза, разумеется, ибо кто рискнет открыто указать герцогу Магайон на его возраст?

Дядюшка Хак — ее братец? Что-то не припомню во время поминальной тризны ни одного слова о старшей сестричке. Давняя вражда? Детская ссора? Впрочем, если девушку выдали замуж за скромно титулованного дворянина, причин недолюбливать того, кому досталось все семейные блага, более чем достаточно.

После насмешливой паузы маркиза продолжила:

— И при встрече со мной многие, хотя я всего лишь маркиза Эгарт, понижают голос и прикрывают рты ладонями... Но речь не о годах, а о том, что года могут сделать с людьми. Не так давно мой брат потерял сына. Заметьте, я могла бы сказать, что умер мой племянник, но Кьез не навещал меня ни разу после того, как ему исполнилось двенадцать, так что судьба поквитала нас и гораздо раньше, чем хотелось и надеялось многим. Терять детей очень тяжело, об этом говорят все, но нельзя забывать, что помимо родительских обязанностей есть обязательства, данные престолу, и среди них одного из почетных мест занимает сохранение чистоты крови.

Довольно спорная потребность, если учесть, что дворяне подразумевают под "чистотой" исключительно супружеские союзы благородных семей. Но если немного расширить предложенные рамки и допустить, что также чистая кровь — это кровь здоровая, лишенная дурной наследственной памяти и прочих неприятностей, повод для подобной борьбы становится намного разумнее. Алый сироп, текущий в жилах живого существа, с рождения и до смерти является свидетелем всех происходящих с плотью событий, свидетелем внимательным и чутким, время от времени подающим весьма громкий голос. Правда, никогда не угадаешь, на каком витке поколений в скромной девице вдруг проснется родственная память о блудливой пробабке, а здоровый, как бык, мужчина вдруг сляжет от стародавней болезни, пару веков назад выкосившей половину рода.

— Герцогу грозит опасность?

— Опасность грозит всему двору, если мой братец не образумится!

— Что с ним произошло? — Пока Роллена не могла подобрать нужную манеры поведения, за расспросы с его молчаливого согласия взялся я.

Маркиза смерила меня презрительным взглядом.

— Вы крайне недогадливы, юноша. Если речь идет о защите крови, в случае мужчины это может означать только.

— Неугодная его окружению женщина?

Чопорно поджатые губы послужили доказательством того, что мой укол достиг цели, но старшая сестра дядюшки Хака обладала отменной выдержкой и ни на малую долю не повысила тон:

— После похорон Кьеза он шатался по всему Шему, в поисках утешения, как я теперь понимаю. И нашел. Неизвестную никому деревенщину, с которой носится, как с драгоценнейшим сокровищем мира. Любезную ему настолько, что готов назвать ее герцогиней.

— Он не имеет на это права?

— Имеет, — сухо признала маркиза. — Но это будет совершеннейшей глупостью и, что намного более страшно, преступлением против престола!

— Лишь в случае рождения ребенка, не так ли?

— Ребенок... — Старуха скривилась. — Он станет непоправимым несчастьем.

— А ваш брат еще полностью в силах... эээ, в мужских силах?

Мне красноречиво ответили коротким горьким молчанием, а потом пояснили:

— Он моложе меня. Ненамного, но все еще достаточно, чтобы обрюхатить молодуху. Но он, как вы понимаете, не единственный мужчина в своих владениях, и невыносимо подумать о том, что герцогство может достаться невесть чьему отродью, прервав благородный род Магайон.

— И что должна сделать Опора? Отговорить герцога?

Маркиза наклонилась вперед, опираясь о подлокотники:

— Опора всегда знает, что делать. Надо лишь засвидетельствовать падение моего брата, а с этим справитесь и вы.

Кровное дело, как и кровавое, всегда норовит извозить в грязи всех участников и тех, кто случайно окажется рядом. Понимаю, почему Роллене никак не могли найти напарника: никто не пожелал копаться в исподнем, пусть и герцогском, поскольку такие дела ничем не отличаются от палки, больно бьют с любого конца, за какой не возьмешься. Но мы уже взялись, и теперь главное, не отпускать раньше времени.

— Ваше вино, госпожа.

На столик перед маркизой поставили поднос с высоким бокалом, наполненным темно-золотой жидкостью, а слуга, очень молодой, изящно стройный и миловидный, почтительно подождал, пока хозяйка осушит поданную посуду и, возвращая, коснется его руки наигранно случайным жестом.

Мой рассеянный взгляд, провожавший юношу, не смог остаться незамеченным, и хотя разумнее было бы благопристойно промолчать, старая женщина по имени Аннелис высокомерно улыбнулась:

— Постель и титул не обязательно должны прилагаться друг к другу.

* * *

— Один приводит в свой дом любовницу, другая тешит себя молодыми слугами... Разве между ними есть разница? Они же совершенно одинаковы!

Таковы были первые слова, возмущенно выдохнутые Ролленой, когда наши спины и ворота дома Эгарт отдалились друг от друга на несколько сотен шагов. И я не мог не согласится со своей спутницей:

— Конечно, одинаковы.

— Но...

Кажется, сестра королевского мага сейчас находится в том замечательном промежутке времени, который обычно называют моментом истины. Что ж, это должно было произойти, теперь осталось только проверить, верные ли выводы сделаны.

— Какой тогда ей смысл обвинять своего брата? Ведь она в своей спальне занимается тем же самым, что и он!

Я улыбнулся.

Очень правильно думаешь, девочка. В самом деле, ни один представитель сей благородной семейки не имеет права нравственно ставить себя выше родственника, если судить сложившиеся обстоятельства простецким человеческим судом. Но если взять суд государственный...

— А ты слышала, что сказала маркиза напоследок?

Девушка подумала и кивнула:

— Да. Про титул и постель.

— Не согласна со справедливостью того утверждения?

Васильковые глаза взглянули на меня с мучительным непониманием:

— Согласна, только... Все равно это мерзко.

— Вражда между родственниками и не может вызывать иного впечатления, чем грязь.

— Я не о вражде! Какое право эта старуха имеет обвинять, если сама...

— Право первого, конечно.

Роллена удивленно нахмурилась и переспросила:

— Первого?

— Если в сражении участвуют две стороны, обладающие равными силами, то преимущество будет принадлежать той, которая первой начнет боевые действия.

— Даже если она действует со злым умыслом, а не во имя справедливости?

— В любом из возможных случаев.

— Но...

Девушка задумчиво опустила взгляд, рассматривая камни мостовой, по которой мы шли к дому герцога Магайон.

Вспомнила свои собственные поступки? Молодец. Не скажу, что хотел разбередить раны в твоей душе, но пожалуй, тебе будет полезно услышать то, что я скажу.

— Не нужно стыдиться желания выиграть.

— С чего ты взял, что я... — Последнее слово она испуганно проглотила.

— Бери пример с маркизы: она ни минуты не сомневается в праведности своих деяний.

— Почему-то не хочется следовать такому примеру.

— Ты хочешь успешно выполнить порученное Опорой задание?

Роллена кивнула, но голову не подняла.

— Тогда действуй без колебаний.

— Что же тогда следует делать? Прийти к герцогу и обвинить его? — Голос девушки на мгновение зазвенел ехидством.

— Э нет, обвинять нам не поручали. Никого. Слышала, что сказала старуха? Мы должны засвидетельствовать, только и всего.

— А что значит засвидетельствовать? Герцог может вообще отказаться говорить с нами. Или сказать, а потом заявить, что мы все выдумали. Или...

А ведь верно... Заявление маркизы не легло на бумагу и не оказалось подписанным всеми заинтересованными сторонами. Теперь мы точно так же придем к дядюшке Хаку, послушаем, поболтаем, если нас не выставят сразу же после первого оброненного слова, но что дальше? Нас будут допрашивать с пристрастием, дабы восстановить ход дела и получить доказательства истинности событий, которым мы стали свидетелями? Но откуда уверенность, что мы не словчимся соврать? Пресветлая Владычица, неужели во всем происходящем снова возникает то, чему я не могу найти объяснений? Только не это! Я больше не хочу испытывать страх.

— Думаю, на сей счет нужно волноваться не нам, а Опоре. Если там посчитали, что мы справимся с заданием, значит, приняли меры, чтобы установить истину.

— У меня от твоих слов мурашки по коже, — призналась Роллена.

— Знаешь, у меня тоже. Но на боязнь у нас сейчас нет времени, потому что...

Мы уже пришли на улицу Проигранной Зари.

Наследное владение рода Магайон летом выглядело лишь чуть привлекательнее, чем зимой, и только благодаря усилиям густо-зеленых плетей дикого винограда, причудливыми узорами вольготно расползшегося по каменным стенам. Главный вход слева и справа обрамляли два узких черных полотнища, висящих, судя по всему, еще с похорон, потому что изрядно поседели от пыли и солнечных лучей, не всегда бывающих ласковыми. Герцог по-прежнему носит траур? Как-то скорбь не вяжется с появлением любовницы, грозящей стать законной женой. Он должен был бы распорядиться избавиться от напоминаний о горе, а вместо того словно махнул рукой на мир вокруг себя. Неужели его страсть так сильна, что не позволяет уделять внимание ничему иному? Но тогда в нашем свидетельстве нет никакого прока, ведь человек, облеченный могуществом и властью, все равно поступит по-своему... Ну, Борг, попадись ты мне, услышишь много нового о себе!

Здешний привратник тоже принадлежал к ветеранам, но держался бодрее и много суровее, чем тот, что охранял покой маркизы Эгарт. Правда, явление королевского орла подействовало не менее эффективно: нас пропустили без продолжения расспросов. Но на сем сходство посещения домов двух близких родственников и закончилось, потому что явления герцога мы прождали не менее четверти часа, дыша холодной пылью в зале с занавешенными густой кисеей окнами.

Дядюшка Хак пришел побеседовать один, без слуг и охранников, наверное, догадываясь, о чем пойдет речь, и благоразумно не желая выносить лишний сор из родных стен. Длинная домашняя мантия, окантованная черными лентами, печать грусти на стареющем лице, пальцы, свободные от колец... Хм, странно. Обычно аристократы обожают увешивать себя драгоценностями, и уж тем более ни на миг не расстаются со знаками своего положения и с личной печаткой. В прошлую нашу встречу герцог сверкал перстнями не хуже, чем первая придворная красавица, что же заставило его изменить привычкам? Ага, суставы выглядят немного увеличенными. Дядюшку Хака мучают отеки? Тогда понятно, почему он не рискует сдавливать пальцы металлическими оковами. Только не рановато ли? Он ведь еще не настолько стар, даже любовницу завел... Кстати о любовнице. Мы же пришли сюда не праздно проводить время?

— Доброго... — Роллена не успела закончить приветствие: герцог запахнул полы мантии, сел в единственное кресло и сухо спросил:

— С чем пожаловали?

— Дело защиты крови, доу. — Девушка опять не удержалась и поклонилась, хотя уже с намного большим достоинством, чем в прошлый раз.

— Позвольте угадаю! Моя престарелая сестренка никак не угомонится? Можете передать ей мои наилучшие пожелания поскорее сдохнуть. Бесится от того, что ее больше не приглашают ко двору и поэтому решила напоследок напакостить всем, до кого доберется?

— Доу, заявление маркизы было рассмотрено Опорой трона и принято к расследованию. Мы пришли сюда, чтобы засвидетельствовать...

— Засвидетельствовать мое падение? — Герцог зло расхохотался и тут же мгновенно избавился от малейших следов улыбки на лице и во взгляде. — И кто призван быть свидетелем? Простолюдин, желающий выслужиться, и девица, даже не умеющая выговаривать слово "честь"?

Роллена покраснела. Благодарение богам, что в сумерках залы краска, залившая лицо девушки, смотрелась не столь ярко, как при дневном свете, но суть произошедшего от отсутствия солнечных лучей не измениялась. Дядюшка Хак намеренно оскорбил мою спутницу.

Действовал подобным образом с целью поскорее избавиться от нашего присутствия? Посмотрел и справедливо решил, что ни девушка, ни я не сможем оказать сопротивления? Расчеты, может быть, произведены верно, однако не учтено одно важное условие задачи. Мое неприятное удивление.

Не могу сказать, что хорошо знаю герцога, но все наши встречи убеждали в том, что Магайон — человек чести, пусть временами излишне суровый и взбалмошный. А теперь получается, что братец если и ушел от сестры, то не дальше соседнего угла комнаты? Не могу поверить. Герцог выглядит и ведет себя так, будто постоянно чувствует угрозу, и это очень странно. Кто может представлять опасность для столь влиятельного дворянина? Думаю, даже король не решится напрямую велеть дядюшке Хаку распрощаться с мыслями о женитьбе. Нет, что-то здесь не так. Мужчина, сидящий напротив нас и напряженно ожидающий развития событий, а не наслаждающийся зрелищем униженной женщины, готов сражаться и оборонять... Но что именно? Неужели свою любовь? Неужели неизвестная девица настолько его покорила? Я хочу на нее посмотреть. И поскорее!

— Нет ничего дурного в том, чтобы честной службой зарабатывать уважение. Но бить противника не своим, а услужливо подставленным руками блудливых лицемеров оружием, постыдно. И не для того, кто принимает, а для того, кто наносит удар.