Королевство белок

Прутиком на земле Энкино нарисовал для него древнесовернские буквы. Энкино сказал, что многие буквы в середине слова пишутся иначе, чем в конце. "В древнейших свитках слова писались без пробелов, и по разнице в начертании букв распознавался конец слова", — пояснял он и называл Хассему на мертвом языке обыкновенные, каждодневные вещи.

-Слушай, Энкино, а что ты знаешь? — осмелился как-то раз спросить Хассем. — Помнишь, ты говорил, что мы ничего не знаем о себе, а ты знаешь?

Энкино с горечью произнес:

— Что все не так, как вам кажется. Я же вижу, каким кажется весь мир из этой кухни! А может быть, вся вселенная устроена иначе, чем вы думаете, и есть еще бесконечно много вещей, о которых вы даже не задумывались... разве это не... потрясает душу?

Энкино давно устал противостоять неутомимой кухонной вражде. Он все хуже, как бы через силу, справлялся со своей работой. Вдруг замирал с тряпкой в руке над большим кухонным котлом и смотрел в угол остановившимся взглядом.

Неожиданно умер господин, как говорили — в больших долгах. Вскоре началась распродажа имущества.

Хассему и прочим подросткам даже нравилось то, что стало твориться. Вся работа после смерти хозяина шла спустя рукава. Кухни кормили домашних рабов и прислугу, поэтому печи топились, и носить дрова, воду, мыть котлы было надо. Но управляющий стал нетребователен, надсмотрщики небдительны. Их будущая судьба оставалась такой же неизвестной, как и судьба остальных рабов.

— Лишь бы только не продали в каменоломни, — поделился с Энкино Хассем. — Вот бы какой-нибудь богач купил весь дом, со всеми вещами и рабами!

Так говорили взрослые.

— А тебе, может быть, повезет, — добавил Хассем, от всей души желая, чтобы так и вышло. — Вдруг тебя купит такой господин, которому не все равно, что ты умеешь читать. Может, он тебя сделает учителем, как был твой отец. Или, может, тоже захочет устроить театр. И ты уже будешь не только девиц играть: смотри, у тебя усы растут.

Оба приятеля бездельничали, пользуясь суматохой из-за распродажи. Они сидели во дворе у черного крыльца на разобранной почти до земли поленнице.

-Глянь, покупатель! — подтолкнул Энкино Хассем. — Пошли!

Управляющий привел с собой важного человека, толстого, холеного, в длинном, подбитом бархатом плаще, распахнутом на груди. Хассему нравилось глядеть на господ, как на павлинов за решеткой в саду, — павлинов привозили из Этерана. Хассем потащил Энкино на кухню, вслед за управляющим.

-Рабы любили своего прежнего господина? — расспрашивал управляющего богач.

-Да, господин, все молятся за него, — отвечал управляющий. — Все благодарны Вседержителю за доброту прежнего хозяина.

— По милости господина у них были пища и кров, — наставительно произнес покупатель. — Древний философ Сардоник писал: "Богатство и власть даются свыше самым достойным, чтобы они заботились о малых сих и учили их добродетели".

-Неправда, нет таких слов у Сардоника! — вдруг громко оборвал его молодой голос.

Вся кухня, и управляющий, и приценивающийся к покупке богач оглянулись на раба-посудомоя Энкино, который побледнел от гнева, точно задели его родного отца.

-Сардоник, — взволнованно произнес тот, — писал: "Есть одно только благо — знание и одно только зло — невежество. Философией надо заниматься до тех пор, пока не поймешь, что не существует разницы между правителем и погонщиком ослов", — Энкино внятно повторил те же слова на древнесовернском наречии.

-Что за тарабарщина? — господин с невыразимым презрением осмотрел Энкино с ног до головы. — Я не знаю, куплю ли я дом. Но этого раба я куплю! — добавил он с недоброй усмешкой.

Осеннее размытое солнце вставало над Анварденом. Оно так и не встало до конца, его затянули серые тучи. Хассем и Берест подошли к воротам богатого особняка. У хозяина с большим размахом готовилось пиршество. Кроме рабов, управляющему пришлось брать поденщиков. Береста и Хассема наняли на целый день. У Зорана накануне разболелась старая рана, и он остался в Богадельне.

На черном дворе Хассем на пару с Берестом пилили дрова: в господской кухне не остывали печи. Моросил легкий дождь. Пила ходила туда-сюда, на землю под козлами сыпались опилки.

Хассему не хотелось просить у Береста передышки. Он испытывал к нему невольную ревность младшего брата, поэтому упрямо пилил, хотя немела рука. Только когда очередное бревно было перепилено, Берест проронил: "Ладно, давай отдохнем". Хассем заметил: он щупает пилу. Сталь нагрелась. Если не дать ей остыть, пилу недолго сломать. Значит, и пильщикам пока можно устроить себе перерыв.

Хассем сел на чурбак, огляделся. Черный двор напоминал ему детство. Ему странно было думать, что теперь он не раб, а вольный. Вот они с Берестом закончат работу, получат плату и пойдут со двора. А потом отправятся на юг, как договорились с Зораном и с Иллой.

Взгляд Хассема остановился на худом высоком рабе со тяжелым чаном в руках: он вынес кухонные отбросы. Со стороны это выглядело странно: чернорабочий в грязной одежде, поставив у ног чан, замер как вкопанный и остановившимся взглядом смотрит куда-то в сторону.

— Энкино! — Хассем вскочил.

Раб обернулся не сразу, Хассему пришлось окликнуть его опять.

— Ты что, не слышишь! Энкино, это ты?

— Хассем? — беспомощно приподняв брови, точно не веря своим глазам, спросил раб.

— И правда, ты! — Хассем бросился к другу. — Ничего себе, встретились!

Берест остался сидеть на полене. Ему казалось, что молодой раб нездоров. В том, как он стоит, опустив руки, слегка сутулясь, было что-то надломленное.

— Бери свой чан, идем сюда, — Хассем потянул Энкино в угол двора, где стояли козлы.

— Вот, значит, где ты... — оглядывая приятеля с ног до головы, продолжал Хассем.

Он вспомнил надменного господина, который пригрозил купить Энкино. Несколько дней они с Хассемом ждали, выполнит ли он свою угрозу. А потом поверенный господина со своим собственным надсмотрщиком пришел за Энкино на кухню, и Хассему врезалась в память грустная улыбка раба-книжника, который только покачал головой.

Они не виделись два года. Хассем не сводил глаз со своего бывшего учителя. У Энкино было грязное лицо и грязные руки. Лохмотья, давно не знавшие смены. Беспокойный и в то же время угасший взгляд. Похоже, и здесь он делал всякую подсобную работу.

— Ты?.. Ты, Хассем?.. — проговорил Энкино, узнавая и не узнавая повзрослевшего за два года подростка, которому он когда-то пересказывал философов. — Что с тобой было?

Вдруг он заметил Береста и, растерявшись, даже попятился от чужого.

— А меня... тоже купили. Вот, он купил, — Хассем кивнул на Береста. — Но он ко мне хорошо относится, как к своему. У него сначала мастерская была, а потом мы разорились и теперь нанимаемся оба...

Берест приоткрыл рот, но только хмыкнул.

— При нем можно все говорить, — заверил Энкино Хассем.

— Некогда мне, надо идти... — вдруг отчужденно сказал Энкино.

— Энкино! Да ты что? — рассердился Хассем. — Ты сейчас уйдешь, и когда мы потом увидимся? Подожди хоть немного, ну... — и вдруг тихо спросил. — Очень плохо, да?

Энкино не ответил. Хассем молча смотрел на него и никак не мог понять, что же изменилось. Он забыл, что вырос. Раньше Энкино сам казался ему взрослее. Разница между ним, мальчишкой, и юношей Энкино с густым пушком пробивающихся усов над губой была ощутимее, чем теперь, когда у Хассема у самого появился черный пушок. И Энкино казался ему почти ровесником, поэтому с какой-то особой, незнакомой ему прежде остротой, Хассем ощущал его беззащитность.

— Хассем, — отрешенно произнес Энкино. — Ты взрослый... Твой хозяин, наверное, вправду хороший человек: ты смотришь почти как свободный. Мне некогда долго говорить: меня накажут... — и тихо пробормотал что-то на своем родном или, может быть, мертвом, непонятном Хассему языке.

— Только не уходи!

Хассем испугался непонятных слов друга и умоляюще схватил Энкино за рукав. Тот не пытался вырваться, его рука казалась неживой.

Берест услышал, что говорят о нем, и подошел. Энкино перевел на Береста измученный взгляд и вдруг упал перед ним на колени. В первый миг Бересту показалось, что у раба подкосились ноги от слабости.

— Господин, купи меня! Я вижу, что ты сам беден... Я тебе отработаю. Я вовсе не бесполезный раб, они все зря говорят! Меня заставляют делать то, на что я не годен. Я бы мог заработать... Я знаю три живых языка, господин, и два мертвых. Я бы мог переводить, писать на базаре прошения и письма для неграмотных. Господин, я бы нашел себе работу, я бы вернул тебе деньги очень быстро. Ты мог бы перепродать меня вельможе и выгадать на этом. Кто понимает, дал бы тебе хорошую цену за образованного раба! Господин, купи меня, я отработаю тебе все...

Энкино закрыл лицо руками. Берест догадался загородить его собой, чтобы не увидел никто со стороны. Он был ошеломлен этой внезапной развязкой.

— Да ведь я... — вырвалось у Береста, и он вовремя осекся. "Да ведь я сам беглый раб!" — готов был воскликнуть он.

Хассем обхватил Энкино за плечи:

— Увидят! Вставай!..

— С колен... не так просто... встать, — весь дрожа, невнятно сказал Энкино.

Берест, заслоняя обоих, настороженно оглянулся.

— Энкино, мой господин тебя купит, я его уговорю. Он купит, я знаю, ты только потерпи... — Хассем вспомнил, что уже не мальчишка, и силой заставил его подняться.

Но тут Берест опять встревоженно обернулся, а от кухни долетел пронзительный окрик:

— Где этот помешанный? Где его вечно носит?

Хассем сунул в руки Энкино чан:

— Иди скорей, а то влетит! Мой хозяин тебя купит, я его знаю, — повторил он еще раз. — Ты верь, ты потерпи еще немного. Я тоже ждал...

Хассем чуть не проговорился, что ждал спасения от Береста на каменоломнях. Но Энкино не слушал: он торопливо пошел на кухню, где кухарка уже бранилась вовсю.

Дождь становился сильнее. На улицах темнело. Берест и Хассем быстро шагали в сторону Богадельни по узким трущобным улочкам, по которым разносился то лай собак, то брань из ближайших окон. Ежась под холодным ветром, Берест говорил:

— Ну, ты дал, Хассем! Выходит, я твой господин — и должен купить этого парня? За какие такие барыши? Что ты наболтал-то ему?!

— А что надо было сказать? — Хассем опустил голову и глядя в землю. — Что мы оба беглые?

— Я не про то, — отмахнулся Берест. — А про обещание твое! Это, брат, не по нашей мошне. А ты сказал: держись, терпи, выкупим...

— Не надо, Берест. Этого ничего говорить не надо, — Хассем поднял на друга блестящие черные глаза. — Я знаю, что буду делать. Тебе оставаться не нужно, ты поезжай с Ирицей на юг без меня. Все правильно. Творец послал тебя, чтобы вытащить меня с каменоломен. А теперь он хочет, чтобы я поступил, как ты: помог Энкино. Ты — мне, а я — ему. Это через нас Творец освобождает людей. Мы пришли в чужой двор пилить дрова. Мы не искали Энкино нарочно. Это знак свыше.

Илла достала из угла потрепанный веник, зажгла фитилек в плошке и принялась бороться с паутиной. Пауков она боялась, но старалась громко не взвизгивать. Зоран полюбовался на нее немного, провожая глазами, и задремал. Он выздоравливал.

Когда с паутиной было покончено, Илла, поджав ноги, села возле Зорана. Он уже крепко спал.

Илла, подперев кулаком подбородок, думала: "И какого рожна мне еще надо? Считай, опять мне в жизни повезло, как с работой, как с жильем. Вон тетки все обзавидовались: даром что хромой и не молодой уже, а не пьет, не дерется, не ругается. И даже не сволочь, — тихо посмеялась давней шутке Зорана Илла. — Да и не старый он вовсе, если так посмотреть..."

Илла вздохнула. Ей хотелось понять, нравится ли ей Зоран хоть немножко? Девушка рассеянно погладила длинного Зоранова кота, который вытянулся в струнку на одеяле. Илла была молодой, бойкой, смелой, ей хотелось влюбиться так, чтобы сжималось сердце. Иногда ей чудилось, что у Зорана красивое лицо. У него мужественный широкий лоб (Илла с грустной улыбкой отвела ему со лба густую седую прядь), суровые брови и черная, без седины, борода. Люди с первого взгляда побаиваются его. Зоран похож на косматого сторожевого пса, псом уж он точно был бы очень красивым и мощным.

"Я его, похоже что, не люблю... — Илла покачала головой, пытаясь понять свои чувства. — А, наплевать. Ну ее, любовь эту, подумаешь! Вон мать отца любила, и что?".

Илла с Зораном не испугались, когда Берест рассказал, как они с Хассемом вырвались с каменоломен. Зоран и раньше догадывался, что его земляка не доброй волей сюда занесло. А Илла лишь восхищалась: в Богадельне всегда восхищались теми, кто не позволял страже засадить себя под замок.

— Мы с Хассемом заключили между собой договор не бросать друг друга, — произнес Берест. — Значит, и теперь мое дело не сторона. Хассем вон странные вещи толкует: через нас Творец освобождает людей. Ну, мне это запало в душу... Только как выкупишь раба? Больших денег поденщиной не заработать. Не на дороге же нам грабить! А раз так, Энкино остается одно: бежать от хозяина.

Хассем молчал. Он был согласен, что Берест, старший, ведет разговор за обоих.

-Ты, Зоран, отправляйся с Иллой на юг без нас, — продолжал Берест. — Спасибо вам за приют, за хлеб...

Илла хмыкнула:

— Завязнете вы здесь.

— Правда, — поддакнул Зоран. — А хуже того, попадетесь.

— Что скажете, можно парня в Богадельне спрятать? Тут, говорят, такие есть катакомбы, — никакая стража не сунется, — прикинул Берест.

— Нет, — покачала головой Илла. — В Богадельне закон: у нас беглых сразу выдают. И так облавы то и дело, а если бы к нам рабы повадились бегать, от нас бы давно мокрого места не осталось. Сюда ему лучше не появляться.

Берест помрачнел:

— Плохо. А если договориться в порту, чтобы нас взяли на корабль? Я бы Энкино привел к самому отходу. Вывел бы со двора, и сейчас же мы бы с ним в гавань...

Илла подумала немного.

— Вообще-то у нас тут есть контрабандисты. Они могут провезти тайком. Только у меня знакомых никого. Я поспрашиваю у ребят.

— Это если все пойдет гладко, — недоверчиво сощурился Зоран. — А если заметят да и схватят?

— Отмашусь! — Берест стиснул кулак.

У Ирицы взволнованно засветились зеленые лесовичьи глаза.

— Ирица, я не попадусь, — стал убеждать ее Берест.

Она только укоризненно покачала головой, глядя в его уверенное лицо.

Зоран задумчиво почесал бороду.

— Полюбила неугомонного, вот и мучайся с ним, — проворчал он. — Илла, видно, права была: ты ему построже скажи...

— Что сказать? — тихо спросила Ирица.

Повисла тишина. Берест посмотрел на Ирицу. Она ощутила, что он ждет.

— Я не стану тебя упрекать, что бы ты ни сделал.

Ирица заметила, как во взгляде Береста ярко блеснула радость. Он огляделся:

— Слышали?

Зоран в раздумье нахмурил косматые брови.

— Погоди, Берест. Дай и мне слово. Ты бежал с каменоломен. Да и я в свое время не добром покинул родные края: ускользнул от цепей и от плахи. Тебя я ближе узнал, ты парень хороший, а нам с Иллой такой попутчик нужен. Так что я тебе помогу, чем смогу. Подвернулся бы случай, я бы сумел заработать сразу много.