Еврейское счастье военлета Фрейдсона

Коган перевел дыхание после такого долгого спича, а я вставил свой вопрос.

— А Кутузов?

— Этого отвергли за то, что Москву сдал. Плохой пример. Вообще весь список пока под вопросом в ГлавПУРе. Копья ломают по каждой кандидатуре. Но сама тенденция... Кроме него и в ЦК партии свои списки есть. Оттуда как раз продвигается вопрос даже об учреждении ордена Александра Невского.

— А Семилетняя война? Наши войска тогда Берлин вроде брали? — затушил я папиросу, докуренную практически до мундштука, и бросил её в урну.

— Но командовал ими тогда Фермор##, — возразил политрук. — Признали не патриотичным его увековечивать. А из ЦК возражают против кандидатуры Дмитрия Донского. Упирают на то, что татары теперь за нас воюют. И этот военный национализм, похоже, расползается по всему свету. Американцы, к примеру, всех своих японцев посчитали ''пятой колонной'', даже потомственных граждан, даже ветеранов своей армии — героев первой мировой войны. И всех в концлагерь. Без суда. У нас мало того, что всех немцев, даже коммунистов, из действующей армии убрали в тыл. В самом тылу из гражданских немцев создают трудовую армию и отправляют в Казахстан.

$

$

## Ф Е Р М О Р — Фермор Виллим Виллимович (1702-1771) сын выходца из Шотландии, русский государственный и военный деятель, граф, генерал-аншеф,

$

— Мальчики, отбой. Разошлись по койкам, — в дверях появилась сердитая нянечка.

— Сей момент, — заверил её я.

— Всё. Разбегаемся. А то меня уже врачиха заждалась, — закруглил нашу встречу Коган. При этом не то проговорился, не то похвастался.

— Это какая? — усмехнулся я. — Костикова?

А сам подумал: вот, что значит, в армии иметь отдельную жилплощадь. Пусть даже без окна.

— Нет. Шумская. Их завтра-послезавтра на фронт отправляют. Так, что у нас с Машей может быть сегодня последняя ночь...

Тут я вспомнил, что не рассказал политруку о том, как слезно просил Туровский дополнительных врачей и как ''три больших ромба'' пообещал оставить в госпитале один экипаж эвакуационного санитарного поезда.

— Парень, ты не представляешь, какую ты мне важную новость принес! — расплылся Коган в дурацкой улыбке. — Я — к Туровскому... — и побежал, закинув в урну недокуренную папиросу. Только каблуки застучали по метлахской плитке.

Грех завидовать.

Однако завидую.

Сонечка в госпитале так и не появилась.

$

$

$

6.

Утром вся палата, включая пришедшего брадобрея, радостно, взахлёб, обсуждали окончательное освобождение Калуги от немцев.

Цирюльник наш только незлобно поругивался на нас за то, что смирно не сидим.

— Сами порежетесь о бритву, вертясь и челюстью щёлкая, а ведь подумают, что это я квалификацию потерял.

А радоваться было чему. После, казалось бы, уже выдохшегося контрнаступления под Москвой всего два дня потребовалось Красной армии, чтобы вычистить этот город от оккупантов. Пленных взяли кучу, техники навалом... О чем своим неповторимым голосом поведал нам по проводам диктор Левитан.

— Левитан личный враг Гитлера, — просветил нас Айрапетян. — Точно говорю. На нас немцы такую листовку с неба бросали. Сулили кучу денег тому, кто его приведет к ним. Один он двух дивизий стоит. Он и ещё Илья Эренбург, который каждую свою статью начинает и заканчивает фразой: ''Убей немца!''.

А я подумал, что эти личные враги Гитлера также оказались русские национал-большевики. Причем перестроились они раньше ЦК партии и ГлавПУРа.

До завтрака, под радио-аккомпанемент из черной тарелки русского струнного оркестра народных инструментов, мне неожиданно выдали новый ненадеванный халат и новую смену белья. И теплые войлочные тапочки подшитые кожей. Высокие — до щиколоток. Что удивительно сразу пару. Значит, гипс всё же планируют снимать.

По такому разведпризнаку я и сам догадался, что сегодня меня будет терзать очень большое начальство. Что также было активно обсуждено всей палатой. Только вот ведомственная принадлежность такового начальства вызвала разные мнения вплоть до экзотических.

— Стоп! А вот и не подеретесь, — прикрикнул я на раздухарившихся сопалатников. — Кто будет тот и будет. А если бы, как Коля предположил, что приедет к нам сам товарищ Сталин, то переодели бы всех, а не только бедного еврея Фрейдсона, которого одного во всем новом и хрустящем и поставят пред очи большого начальства.

— Резонно, — ухмыльнулся Айрапетян.

— Согласен, — кивнул опытный Данилкин. Его версия была, что разбираться с Ананидзе приедет сам Берия, ибо тут рядом.

Тут нам и завтрак принесли. Плотный. Кроме овсяной каши с порцией сливочного масла был омлет из ''яиц Черчилля''. И дополнительно кусок умопомрачительно пахнувшей копченой конской колбасы на дополнительном куске хлеба. Что только утвердило нас всех в приезде сегодня в госпиталь ну очень высокого начальства, которое выше просто высокого. Ибо самое высокое начальство за колбасу для раненых похвалит, а просто высокое её отберёт, так как ''не положено'' утвержденной раскладкой пищевого довольствия Санупра РККА.

В палату заглянул Коган. Нашел меня глазами и прикрикнул.

— Давай, собирайся и ноги в руки. А то нам маякнули, что тетя Гадя уже выехала.

— Кто-кто? — не понял я.

Остальные мои сопалатники тоже, смотрю, ничего не поняли.

— Чирва-Коханная. Гедвига Мосиевна, — четко выговорил политрук. — Член комиссии Партконтроля ЦК. Ласково — тетя Гадя.

— За что же так женщину плохо обозвали? — возмутился майор.

— Это не женщина, а стальной карающий топор партии, — ухмыльнулся Коган. — Чирва — её фамилия. Коханная — партийная кличка ещё дореволюционная. Так, с двадцатых годов её и пишут через тире. Официально.

Ранбольные только головами покрутили. Но оставили справку без комментариев.

— Сначала покурить надо, — заявил я, выходя в коридор.

— У комиссара в кабинете покурим, — отмахнулся от меня политрук единственной рукой. — Чирва — это сурово. Считай, что весь политсостав госпиталя без выговора не останется. Безотносительно твоего дела с Ананидзе.

— Но комиссар сказал, давеча, что выговор не приговор, — напомнил я.

— Так-то оно так... — Коган взъерошил отрастающие волосы. — Да только вот... Не хотелось бы. Ты-то что... всего гипсом помахал, а я стрелял в госпитале. Из неучтенного пистолета, между прочим.

В кабинете комиссара госпиталя за столом сидели не знакомые мне полковник и старший батальонный комиссар в авиационной форме с вышитыми нарукавными знаками лётчиков. Петлицы голубые, у полковника кант золотом вышит. А вроде как просветили меня уже раненые в курилке, что в действующей армии все должны по приказу перешить знаки различия защитного цвета.

Полковник уже в возрасте. Сходу года не определить, но ближе к полтиннику. На груди у него орден Красного знамени и медаль ''ХХ лет РККА''. Как мне объяснил Данилкин, у которого такая же медаль, что она совсем не юбилейная. И давали её только тем, кто действительно прослужил в Красной армии двадцать лет. С 1918 года.

Старший батальонный комиссар был лет тридцати или сильно моложав. На груди ордена Красной звезды и Знак почёта. Выше них маленький красный флажок депутата. На левом рукаве выше локтя вышитый золотом и серебром знак лётчика. Ну и алые комиссарские звёзды как полагается.

Оба комиссарских посетителя мне улыбались. Хорошо так.

''Поживем ещё'' — подумал я, а то Коган по дороге успел застращать.

— Явились, не запылились, — госпитальный комиссар проглотил вырывающийся из глотки мат. — Тебя, Коган, только за смертью посылать. А вы старший лейтенант Фрейдсон никого из присутствующих здесь не узнаете? — сразу взял он быка за рога.

— Нет, — ответил я, — Никого кроме вас, товарищ полковой комиссар. А должен?

— А вы его узнаете? — повернулся Смирнов к авиаторам.

— Узнаю, — ответил старший батальонный комиссар. — Даже свидетельствую, что этот человек и есть капитан Фрейдсон Ариэль Львович. Адъютант старший второй эскадрильи нашего истребительного авиационного полка ПВО столицы.

— Я так же, как заведующий кадрами московского корпуса ПВО, подтверждаю, что этот человек Фрейдсон, — твердо сказал полковник.

Чую, у Смирнова с души камень свалился. Морщины на лице разгладились.

— Тогда товарищи подпишите акт опознания, — комиссар госпиталя подвинул им лист с отпечатанным на машинке текстом.

И повернулся к нам, сказав с облегчением.

— А вы, товарищи, садитесь. Можете курить.

Усевшись, я вытащил из кармана непочатую пачку ''Норда'' и неторопливо стал обрывать ей угол.

— Ариэль, а куда ты дел хорошие папиросы, которые мы тебе перед Новым годом привезли? — старший батальонный комиссар прищурил левый глаз.

— А вот это, товарищи, — взял слово Коган. — Мы и должны обязательно выяснить. Товарищ Фрейдсон после клинической смерти ничего не помнит. Но вы-то должны помнить, что вы привозили ему в гостинец. Потому, как тут налицо мародерство, то есть кража у мертвого командира Красной армии.

Полковой комиссар Смирнов, молча, подвинул ко мне по столешнице раскрытую пачку ''Казбека'' и хрустальную пепельницу с тремя изломанными ''бычками'' в ней. А Когану сказал, что тот успеет ещё выяснить, куда делись элитные папиросы из моей тумбочки.

Я не стал на этот раз кочевряжиться. Угостился.

У ''Казбека'' табачок оказался легкий и на вкус с кислинкой, что щипала язык. Мне не понравилось. Но так как пачку от меня не убирали, то я, исполнившись нахальства, вторую папиросу просто прикурил от первой. Курить хотел. А с утра не удалось.

— Товарищи, а не напомните вы мне любезно, когда это я капитаном стал? — спросил я между двумя папиросами у военлётов. — В указе о присвоении мне звания Героя Советского Союза от двадцать седьмого декабря я именуюсь старшим лейтенантом. Двух недель не прошло.

Ответил старший батальонный комиссар.

— Просто по обычному летному бардаку. Представили тебя на капитана вместе с представлением на орден Красной звезды в середине ноября. За октябрьские бои. Потом был твой ночной таран. Все летчики твоей эскадрильи как один подтвердили, что твой парашют сгорел в воздухе, и ты упал на землю. От такого не выживают. Так, что и посмертное представление к Герою, которое мы направили наверх, и эти представления ходили по инстанциям одновременно. Но параллельно. Указ вышел раньше. А звание и орден пришли в полк первого января. Мы позвонили в госпиталь — нам сказали, что ты снова помер. И мы по тебе вторично поминки справили в полку. А теперь вот вызвали нас на опознание ''воскресшего Лазаря''. Так-то вот. Долго жить будешь, Ариэль, примета есть такая. Кого раньше времени похоронили — тот долгожитель. А тебя мы хоронили уже дважды. Конечно, надо бы перед строем полка у развернутого знамени, но... обстоятельства не за нас. Товарищ полковник... — повернулся комиссар к своему спутнику.

Тот положил на стол планшет, вынул из него бумаги и невзрачную картонную коробочку.

— Вот, Ариэль Львович, вам копия приказа о присвоении вам воинского звания ''капитан''. — И передал мне машинописный лист с печатями. — На основании него вам поменяют командирское удостоверение.

— А это от меня, — комиссар из своей сумки вывалил на стол полный комплект как голубых петлиц с уже прикрученными шпалами и крылышками, так и зеленых, защитного цвета. И на гимнастерку и на шинель. Не забыл и нарукавные нашивки летчика. Золотой канителью шитые, не эрзац какой. И добавил, — Уголки на рукава, увы, отменили.

Я поднялся. Сказал внезапно охрипшим голосом.

— Служу Советскому Союзу.

Опять-таки Коган, как мой светлый ангел, вовремя подсунул мне Устав Внутренней службы РККА от 1937 года, где прописывалась именно эта формула благодарности военнослужащего за похвалу или награду. Новая Конституция СССР 1936 года упразднила квазисословное деление населения страны на граждан и лишенцев. Соответственно формула 'Служу трудовому народу' устарела и не вписывалась в новые реалии.

— Не садись пока, — придержал меня полковник.

Потом сам как-то вытянулся. Посуровел лицом.

— От имени и по поручению Верховного Совета Союза ССР вручаю вам, капитан Фрейдсон, заслуженную вами награду за защиту московского неба от немецко-фашистских стервятников осенью сорок первого года — орден Красной звезды.

И протяну мне через стол эту картонную коробочку.

Пожал мне руку.

— Поздравляю вас с высокой правительственной наградой.

Я опять обязался служить Советскому Союзу.

— А вот звезду Героя вам будут вручать в Кремле. Когда? Скажут заранее. Можете садиться.

— Вот ещё, — старший батальонный комиссар протянул мне два длинных железных ключа с бородками на медном кольце. — Ты перед вылетом всегда оставлял дежурному по аэродрому ключи от своей комнаты. Держи.

— И где она — моя комната? — спросил я тупо, до боли, зажав эти слегка тронутые ржавчиной ключи в кулаке.

— В Москве. На улице Радио. Совсем недалеко отсюда. Вот точный адрес. — Он передвинул ко мне по столешнице сложенный вчетверо листок, вырванный из школьной тетрадки в клеточку.

— Я знаю, где это, — встрял Коган, прочитав, что там написано.

— Вот ты его тогда и проводишь, — припечатал комиссар госпиталя.

Инициатива в армии всегда имеет самого инициатора.

В голове застучала мысль о том, что у меня есть жильё в Москве. То есть у Фрейдсона есть жильё в столице. И прописка московская. Вау!!! Это круто для летёхи. То есть уже капитана. Но получал он комнату в лейтенантских чинах.

А вообще я был всем этим настолько ошарашен, что даже не раскрыл коробочку с орденом. Спохватился, что пора полюбопытствовать хотя бы из вежливости. Под сверкающей новенькой красной прозрачной эмалью серебряным орденом в коробочке лежала бордовая орденская книжка. В ней написано красивым почерком на первой странице в три строчки ''Фрейдсон Ариэль Львович''.

На второй странице ''Красная звезда'' и номер. Номер совпадал с тем, что был выгравирован на самом ордене ниже винта. И дата награждения — 01.01.1942.

— А-а-а-а-а-... — протянул я.

— Старую твою орденскую книжку, куда были вписаны твои ''Веселые ребята''## мы не нашли. А сюда их вписать никто номера не знал. Помнили, что только наградили тебя им в тридцать восьмом году, после командировки в Китай. Прости уж. — Развел комиссар руками.

— Она у него здесь, как и орден, — успокоил всех Коган.

$

$

## В Е С Е Л Ы Е Р Е Б Я ТА — жаргонное обозначение ордена ''Знак почета''.

$

— Ну что? Будем расходиться? — это комиссар госпиталя занервничал и стал смотреть на часы.

— Один момент, — показал ему открытую ладонь старший батальонный комиссар. — Ариэль, твой меховой комбинезон и унты мы отсюда забрали еще в начале декабря. Этим вещам летать надо, а не в госпитале пылиться. Вот там, у двери, в вещмешке привез я тебе бурки, галифе и гимнастерку. Чтоб было в чем не стыдно из госпиталя выйти. Бурки черного фетра. Белых не нашли. А парадную шинель ты дома держал. Ключи я тебе отдал. Теперь всё, — и протянул мне руку для пожатия.

Потом той же рукой хлопнул себя по лбу.