— Тогда слушай. Ты остаешься здесь и станешь ему учителем, другом и самым преданным телохранителем. И когда я вернусь — мальчик должен быть уже воином. Достойным своего отца. Понял ли ты меня?

— Но князь, а как же вик...

— То есть, ты не можешь справиться справишься с этим ? С самым ответственным и важным постом. Что ж... Значит, мне след искать другого нап...

— НЕТ! Князь! — Вальгерд прыжком вскочил со своего места на весле, ради которого он убил двоих и ранил семерых воинов, подбежал и склонился на колено перед своим князем. — Клянусь тебе, княже!

— Смотри, я тебе доверяю бесценное — честь учить следующего Седого Медведя. И его честь. Не набалуй его. И не смей умирать пока не сделаешь его достойным воином и князем! Ясно?

— Да, княже!

Вальгерд подхватил из под банки свой мешок и выпрыгнул за борт. Благо драккар стоял недалеко от берега, и воды было максимум по грудь. На этом торжественная часть была закончена, и корабли, а в поход решено было решено было идти на двух самых больших, под приветственные крики и пожелания удачи вышли в море.

Поход начался.

Море.

Далекому от побережья человеку трудно, даже невозможно, уяснить себе, что же это такое. Но северяне, морской народ. Море для них все. Они взращены морем, вспоены и вскормлены морем, они живут и умирают Им... И отлично знают, какое оно — Море. Если даже жители лесов и полей часто наделяют даже самый последний ручеек собственной душой, говоря — "вот вредный", или "добрый", то что уж говорить тогда про такую бесконечность?

Море.

Море многолико и непознаваемо. Оно может быть добрым другом: вот к побережью прибивается плавник, сети рыбаков полны даров, серебрящихся на солнце блестящей чешуей, китобои возвращаются без потерь, таща волоком за собой настоящие острова мяса и жира, а ушедшие в вик драккары возвращаются с богатой добычей. Море может быть нежным, как шелк — и вот выпавшего за борт в шторм матроса волны ласково, словно материнские руки несут несколько дней, чтобы без единой царапины осторожно положить на нагретый солнцем песок пляжа. И часто в разговоре северян мелькают слова — "море дало... море милостиво...".

Море.

Но море может быть и совершенно иным. И тогда берегись! Прозрачная синева, извечно спорящая своей чистотой с небом, внезапно оборачивается свинцом и сталью; тихий ветерок — бушующим штормом, а ласковая рябь волн — мощным тараном, способным срыть и накрыть собой кажущиеся вечными скалы. Пришло же время морю взять плату за свою доброту! И неожиданный шквал опрокидывает утлые рыбачьи лодчонки, разъяренный неудачно вошедшим гарпуном кит разбивает крепкую ладью в щепу, а скрывшийся в синеве двух океанов драккар навсегда уносит отцов, мужей и сыновей, и только рыбы могут поведать их дальнейшую судьбу...

"Море взяло" — печально говорят северяне.

Море.

Море своим поведением очень похоже на женщину. Бывает оно верным и постоянным как любящая невеста, способная ждать своего суженного годами, а бывает и совсем другим, изменчивым и непостоянным, как предательница, которая дарит свою любовь другому еще до того, как первые капли упадут с весел ушедшего в поход корабля.

Как любая женщина, море полно тайн. Поэтому только сухопутные крысы могут презрительно кривить в недоверии губы, смеясь над рассказами просоленных морских волков. "Это показалось! Да это привиделось! Да не может быть такого!" — скажут они, и будут не правы. Море огромно и таит в себе столько тайн, сколько не может быть на суше. И как женщина делится своими тайнами редко и только с избранными, так и море редко приоткрывает завесу над ними. И рождаются тогда легенды и поверья, способные пронестись сквозь бездну времен. Уж забудутся имена вождей и даже Богов, а приметы и сказания выживут...

И точно так же, как женщина, чье плохое настроение можно задобрить подарком, море любит дары. И летят после отплытия в воду кусочки хлеба и зажаренные целиком быки, бочонки пива и дорогие вина, любимые крючки и булатное оружие — в зависимости от богатства и важности похода.

Но бывают походы настолько важные, что требуют совершенно неимоверной удачи и покровительства морских богов. И жертвы тогда приносятся совершенно другие...

Этот германский купец вышел в море в недобрый для себя день. И как не старалась команда, но куда груженой товаром почти по самые борта ладье убежать от пусть тоже груженых, но созданных для скорости и погонь боевых драккаров. С двух сторон драккары охватили добычу, и вскоре на палубу стали запрыгивать первые северяне, соскучившиеся за годы мира по любимому развлечению. В надежде спасти свои жизни и выкупиться тем или иным способом из плена, тем более северяне относились к свои рабам не в пример лучше своих южных соседей, оставшиеся германцы бросили на палубу мечи. Но им не повезло. Сегодня викингам требовалась не добыча. Сегодня им требовалась жертва.

Пока северяне вязяли пленников, Максимус в очередной раз удивился своим искаженным представлениям о древности. О размерах судов, к примеру. Эта взятая на меч, не самая крупная в своем классе, торговая ладья была длиной метров двадцать, а шириной пять-шесть. Не авианосец, коечно же, но при желании, даже есть место где побегать. А ведь на судах похожего размера Колумб пересек атлантику... Облазив все что можно, князь из Киева подошел к князю Новогородскому.

— Ну и зачем это было делать князь? Или у твоих людей нет никакого удержу: увидели цель — и не могли отвернуть? — не выдержал задержки Максимус.

— Ты князя не кори, киевец. То не просто взяли. Для дела, — ответил стоявший рядом Гудред.

— Для дела? А какое дело может быть у нас сейчас, кроме того, что сказано было на берегу?

— Для этого дела как раз.

— Да? Не вериться что-то. Пограбить по дороге захотелось? Так и скажите. Только куда нам это грузить?

— Да погоди ты, не мельтеши, Максимус, — вмешался в разговор Гудред. — Добыча лишней не бывает. Воды взяли, еды немного, но не это важно. Важно следующее. Пленники.

— Для чего?

— Для жертвы Ньорду.

— Чего? Вы собираетесь

— Пусть те девять дней, что Ньорд живет у моря, с нами будет его благословение. Да и когда он в доме Скади, нас не покинет его расположение.

— Но ведь это глупость!

— Ты не разумеешь все так же, хоть и учился на волхва. Впрочем, по сей причине ты и не смог им стать...

— Да все не так... — зашелся Максимус, но Гудред не поддержал начинающуюся свару.

— Коли не веришь, то спроси у Чувствующего. Ему открыто Богами много больше, чем тебе.

— И спрошу! Слава! Что ты скажешь на это? Мракобесие?

— Нет. Они правы. Коли верят, в то, что творят, то это и будет. Истинная вера и молитва творит чудеса...

— Да ну тебя! Заладил... Вера, вера... По мне так все равно...

— Поэтому тебе никогда не стать настоящим волхвом. И дело тут не в богах, а в тебе самом. — подвел итог Гудред. Максимус поморщился — эта тема была у него несколько болезненной. Еще со времен экзаменов, проходные отметки за которые он зачастую получал не сам, а по поручительству друга.

На этом замолчали, так как началось жертвоприношение.

Началось оно с долгих молитв, сопровождающихся громкими ударами в небольшие барабаны, даже скорее не барабаны — а бубны, Максимус в них не разбирался. Неизвестно как поймав почувствовав нужный момент проводящий ритуал Аскель, прервал свое чтение, остальные так и тянули на непонятном Максимусу языке молитву, схватил ближайшего, дрожащего от предчувствия купца и... сунул ему в руки один из трофейных мечей. На освобожденном по центру драккара пятачке не было места для долгих танцев, так что у купца были все возможности если не убить, так хоть поранить своего врага. Но тот, к всеобщему отвращению, не воспользовался им. Этот купец вряд ли занимался морским разбоем. Бросив меч себе под ноги он свалился на колени и пополз к князю. Но пощады сегодня ждать не приходилось.

Глядя на то, как князь Аскель истово молится, как равнодушно режет глотку причитающему купцу, как скидывает полуживое, фонтанирующее кровью тело за борт, Максимус поймал себя на мысли, насколько изменился Александр. В этом мужчине: воине, князе, отце невозможно было найти прошлого хлюпика, бежавшего от бандитов в армию. Перенесенные испытания выковали из непонятной, рыхлой заготовки, булатный клинок. Но как железо уминается при ковке, так и тот парень, "умялся". Александра не было. Он умер, сгорел в горне судьбы. Теперь был только князь Аскель Хельгисонар по прозвищу Седой Медведь. Продолжая задумчиво наблюдать за разворачивающимся пред его глазами кровавым действом, Максимус подумал: "А насколько изменился я сам? Разве смог бы я раньше беспристрастно наблюдать за убийством? Верить, пусть и частично, во всякую бредятину типа наговоров, волхвов, Богов наконец? Участвовать в битве? Отдавать приказы казнить и пытать? Самому занимать пытками? Что же сделал с нами этот мир?..."

— Ааа! — Вернул Максимуса к действительности радостный крик викингов.

Наверное, Богам все же угодны храбрецы. Старший сын убитого купца оказался нормальным. "Пусть надежды на спасение нет, пусть я погибну, но хоть одного врага я с собой унесу!". Так он рассуждал, или же хотел отомстить за своего убитого отца, или просто не желал погибать подобно скоту на бойне, но меч он не бросил. Более того, он с яростью бросился на князя, не утруждая себя защитой. "Только нападение! Хоть царапину! А если выбьют меч, то зубами грызть буду!!!" Финала это не изменило. Хотя купеческий сын явно умел обращаться с оружием, князю северян он достойным противником не был. Но его храбрость обратила на себя внимание.

Неизвестно, что это было. Заплывшая сюда акула, касатка или какое-то неизвестное морское чудище, но только что вопивший и задыхающийся, чудом державшийся на поверхности воды, раненый храбрец германец мгновенно скрылся под поверхностью. Даже кругов на воде не осталось.

— Ньорд принял нашу жертву! — Торжественно провозгласил Аскель.

С оставшимися пленниками решили быстро. Ведь тащить с собой в дальний поход бесполезных рабов, которых надо кормить, и самое главное, поить, невозможно, а отпускать, чтобы они растрепали хоть кому-то о походе... Их "пожалели". Жалость выразилась в том что за борт они полетели не живыми, а мертвыми. Впрочем быстрая и легкая смерть от меча все же гораздо более милосердное дело, чем долгая и мучительная смерть в море. С купеческого судна перегрузили небольшую часть припасов, своих еще потратили мало, пробили дно и отправились дальше.

На ближайшие полтора месяца, которые драккары шли до бритов это было единственное значимое событие. А вот там ожидались хоть какие-то развлечения.

Как не считали капитаны, как пытались загрузить в драккары побольше пищи и прочих припасов, но без захода на Новую Британь, перебраться на другой континент не выходило никак. И если победить голод можно было ловлей рыбы, для борьбы с цингой было взято достаточно сушеной и моченой в меду, отличнейшей клюквы, то вода... Воду пополнить было никак. Вода — вот главная проблема в мореплавании на этом историческом отрезке времени. Пусть бочек и бурдюков с пресной водой, на дне которых для сохранности покатывались серебряные самородки, или если не было, крупные монеты с максимальным содержанием серебра, было нагружено столько, что драккары проседали бортами до критической отметки, а иногда и за нее, все равно воды хватало чуть больше чем на пол пути. А остров Новая Британь как самой природой был предназначен служить транзитным портом, связывающим восток и запад. Таким образом приходилось делать изрядный крюк, спускаясь в более низкие широты, пополнять припасы, и опять подниматься в более высокие, где по данным волхвов нашли себе пристанище русские. Плыть более коротким океанским путем — скажем так: спуститься на юг, там напрямую из западных портов Империи или Франков до Новой Британи, дозаправка у бриттов, опять по кратчайшему пути до западного материка, а там — подняться вдоль берега на север, по понятным причинам мог только сумасшедший.

Поход оказался для Максимуса на редкость утомительным. Это он осознал в полной мере уже дня через три после памятного жертвоприношения. Утомителен он был своей полной однообразностью. Погода стояла хорошая, ветер дул практически постоянно и почти в нужную сторону, так что работать веслами приходилось мало. Привычные к долгим походам и размеренной, неторопливой жизни (легко и просто посчитать насколько время, то есть расстояние между событиями, медленнее идет в деревне, где событий и их производителей людей мало, и быстрее — в городе), свободное время использовали с пользой. В основном — спали. А что, очень даже полезно для похода: больше спишь — меньше тратишь сил, а значит меньше потребляешь еды и воды. Когда не спали — то сидели молча или занимались полезной работой. Заняться же Максу было откровенно нечем.

Уже на четвертый день после жертвоприношения Максимус утомил своими метаниями команду флагмана настолько, что ему дали немного погрести. Чтоб умаялся. Ничего хорошего из этого не вышло. Здоровое весло, привыкать к которому как и к любой другой тяжелой физической работе желательно постепенно и с умом, уже через полчаса гребли, когда новичок с печалью решил оторвать одну руку чтобы с жалостью посмотреть на свои свежие крупные мозоли, коварно наказало его. Чуть не проломило Максимусу грудную клетку. Тот в последний момент смог увернуться, спася себе жизнь, но брошенное весло зацепило соседние, ритм правого борта сбился и драккар благодаря этому начал описывать пологую циркуляцию.

После смеха, обидных и необидных шуток, потирая синяк стертыми почти до мяса ладонями печальный Максимус отошел к расположившимся на носу Ярославу и Руфусу. Те тоже мучились, но только совсем по другой причине.

И у избранника Даждьбога, и у предводителя восстания рабов эта причина была одна и та же. Оба они оставили своих любимых далеко на восходе, а Руфус вдобавок — и недавно обретенного сына, которого успел полюбить и к которому успел привязаться. Судя по их виду, шуток те сейчас не воспримут.

Ярослав задумчиво вертел в руках ладанку. Выглядела та обычно. В простой серебряной оправе был заключен крупный красный, наверное полудрагоценный камень. Но ничего обычного в ней не было. Амулет Путника — редкий артефакт. Его почему-то могли делать только колдуны (это было одной из причин терпимого к ним отношения), и стоили они не так уж дорого. Но к колдунам никто из них не обращался.

Четыре таких амулета создал Ярослав. Знания, полученные от Богов, позволяли делать и не такое. Пальцы Ярослава постоянно бегали по поверхности амулета, как будто полировали его. Ласкали. Ведь в центре серебряной брошки была заключена настоящая часть его любимой Аленушки — капелька крови, с помощью силы превратившаяся в подобие рубина. А на шее оставшейся далеко жены — такой же амулет но с капелькой его крови. Такую же пару, только с их кровью, имел Руфус и Ольга. Ценны эти ладанки были не только, как объект памяти, но и как своеобразная связующая нить. Если владелец амулета умирал, то камень опять превращался в кровь и вытекал из формы, а несчастная половинка понимала, что суженного (или суженную) можно больше не ждать.