Мастер Харрунга, лекарь из Приозёрья

Мирра говорила, что это, дескать, перебор. То, что я со всеми стараюсь быть хорошим и в доску своим. Пить вместе с Курриби, вести задушевные речи с Магго, ругать мастершу Виндвелли. Потому что здесь, в Первой, так полагается. И даже хочу быть лучше всех — ибо не просто ее отчитываю, но еще и перевоспитывать пытаюсь. Все это — слишком, меня и без того, мол, все тут полюбили.

— Так уж и все? — спросил я.

— Да кажется, все, кто могли. Кроме тех, которые не умеют. Вроде Амби. Или дворян наших — Арнери с Городди. Кому никто не нужен. Или кто с виду мил, а близко не подпустит. Как Чилл и Таюрре... А остальные — все. Магго, Баланчи, Талдин. Исполин — так просто тобой не нахвалится. И даже Змий высказался однажды, что на операциях тебя предпочитает... Кайран вот тоже проникся. А по части молодежи — так с ними можно и лучше поладить, но только порознь. А то Дани, Таморо и Чабир друг перед дружкой стесняются.

Я тогда подумал еще, спросить ли про Никони. Который, не иначе как от большой любви, меня на свинье верхом как-то рисовал. На здоровенном таком хряке, с подписью: "Мы сдюжим".

Спрашивать я не стал. А то услышал бы еще в ответ, что это все от ревности. А коли так — значит, и ревновать он право имеет. Или бы — того хуже — принялась бы Мирра его защищать. Нет уж, на хрен.

Хитрая ты, Мирра — про всех вспомнила. И про Магго, и про Исполина, и про Камато. И даже про Чангаданга. А сама — что же? Так же, как остальные? Или — не так? Или совсем не так?

— Значит, говоришь, все?

— Я-то? Я тоже тебя люблю. Очень-очень. А ты как думал!

И ведь правду сказала. А главное — совсем даже не страшно. Любить, мол, люблю, но всяких жертв там или глупостей — этого не надо. И терзаться мастеру Харрунге не стоит. Пусть живет, как живется, с семьей. Работает, выпивает иногда, в гости заходит — вот как сейчас.

Что это, кстати, за тень в палате маячит? С четверть часа уже, поди. Опять Буно. Баланчи куда-то по административной части умотал, а ученичок его без дела остался. Вот по лечебнице и слоняется.

"Буно! Эй, Буно! Не стой порожним"... "Делом, говорю, займись"... "Ну, ты у нас хирург — вот и давай"... "Мужику у окна дренаж дерни. А на второй койке — новенький. Мы в вену попасть не можем — венесекция нужна"... "Набор на стерильном столике"...

Выгодное отличие школяров от сотрудников. То, что сестра или доктор воспримут как тягостную обязанность, детишки выполняют с радостью и охотой. А как же — серьезное дело поручили! Так что работай, Буно. Нам — в помощь, тебе — в удовольствие. И Баланчи пусть не сердится. Сам — свалил, а парень скучает.

"Ну, в чем заминка?"... Да, братец, разрез у тебя, и впрямь — "тово"... "В следующий раз бери на полпальца латеральнее, ладно?"... "Ничего, отведи в сторону"... "Вот. И действуй"... "Что опять не так?"... "Чего? Никогда не делал?"... "Ясненько. Ну и что? А сегодня сделаешь"... "Надо ж когда-то начинать"... "Вену найти не можешь?"... "Вот она, маленькая и тоненькая"... "Подведи под нее лигатуры"... "Молодец. И продолжай"...

Возможно, Мирра сказала бы, что я завоевываю еще одно сердце. Пытаюсь снискать любовь Буно из Черных Раков. Знать бы еще, что с этой любовью делать. В наставники я не хочу, к чему мне такая морока? Так что я парня не прикармливаю и не сманиваю. Просто использую иногда ко взаимной выгоде.

Мастер Капагури оживился. Он в последнее время что-то сник. Меньше стал разговаривать. Не такими уж и занимательными оказались эти "новые ощущения". Когда у тебя из живота трубка торчит, а сиделка в нее бульон на обед заливает. Поначалу почтарь долго к этому приглядывался. Потом изрек: "Надо же, как просто!". И добавил, подумав: "Хорошо у вас тут". Хорошо-нехорошо, а завтра мы его в палату переведем. Вполне себе окреп дядька. Насколько это возможно, конечно, с таким недугом.

"Ну что, мастер, завтра прощаться будем?"... "В отделение поедете. А там и до выписки недалеко"... "Что? О чем думаете?"

— Да какой фигней я, извините, всю жизнь прозанимался!

А на физиономии при этом — ни капли сожаления. Даже наоборот — удовольствие.

— Вот, говорят, людям всего Столпа Земного для жизни мало, а на самом-то деле... Ну, вот я, например. Только и делал, что письма по нужным адресам раскладывал. Те, которые пришли, — чтоб отдать, другие — чтобы отправить. Ведь малость, если подумать.

— Да как же малость? Иные, может, всю жизнь те письма ждут! — это Телли не утерпела. Жених у нее где-то в Чалбери работает. Пишет, наверное, редко.

— Да тысяча народа по Почтовому двору бегает. Мешается, путает все на свете. Сортировкой, якобы, занимается. Прямой и обратной. А письма... Они если и доходят, то уж помимо нас. Случайно, можно сказать. А все равно работаешь — счастье...

Капагури еще немножко помолчит. То ли задумался, то ли устал. Потом продолжит:

— А уж страсти какие! Вот за те же ящики. Гильдия посыльных-то как возмутилась, когда их развесили! Так то — гильдия, а почта — служба Коронная. Несколько лет воевали. Сошлись, наконец... А ведь кто-то еще и по городу переписывается. Проще письмо написать, чем в гости зайти. Да-а...

За то время, что он у нас, почтарь перестал бриться. Зарос уже даже не щетиной, а бородой. И седых волос в ней куда больше, чем на голове. Посмотришь — так лет семьдесят можно дать.

— А иной ругаться придет — чего это мои письма не доходят? Он уж и с уведомлением посылал, а все — нет. А как они дойдут, когда он туда чертежи вкладывает без гильдейской печати? Личным порядком нельзя — у нас ведь тоже предписание. Оно конечно, если б там чего было — его бы уж вызвали, куда надо. Но все равно — самодеятельность какая-то механическая. Нечего... Вот пришел один такой. Вроде, не безумный, должон понимать. Объяснять начал: это, мол, мой батюшка для вас же старался. Про телеграф-то про тот. Для облегчения почтового дела. А вы тут держитесь за то, что умеете, ничего нового знать не хотите! И парень-то — не дурак. Ругается он со мной, и вижу, что понимает — теперь-то уж точно не дойдут, только хуже сделал. Но не сдается, продолжает. Потому что накипело...

Что ж ты, дядя, так разволновался? Нельзя тебе. А с другой стороны — чего нельзя-то? Тебе теперь все можно, если оно тебя хоть на час счастливым сделает. Но ты, мастер, все равно лежи, не вскакивай. А не то капельник выскочит. Работа у меня такая — следить, чтоб тебе хуже не стало. А про "лучше" уж тут говорить не приходится.

— Ну я и спрашиваю: в чем тут суть-то? Как она, махина эта, работает? Тот мне объясняет — ничего не понятно. Я так и говорю: а яснее нельзя? А он мне, вместо того чтобы пуще злиться — где, мол, вам, служакам необразованным, чего разобрать в таком тонком вопросе, — сознается, что и сам ничего не понял. Батюшка его там чего-то наизобретал, да и помер, а бумаги остались. И он их в дело пристроить хочет, чтоб не пропали. И что на меня нашло — сам не знаю, но я сказал: давайте для начала сами разберемся, вместе, то есть. А то — кто его знает — может, оттуда, куда вы это шлете, вам не отвечают не по вредности, а по неясности. Соврал я ему. Не стал говорить, что письма и вовсе никуда из Ларбара не ушли. А парню-то мое вранье кстати пришлось. Ухватился он за эту мысль, говорит — давайте.

И вновь на лице улыбочка у мастера Капагури. Я, признаться, сперва подумал, что он каяться перед нами решил, про тот случай вспоминая. Так нет — вполне себе доволен. Ну и хорошо, продолжай тогда.

— И принялся я на старости лет математику да высокую механику изучать. Чтобы в махине той разобраться. И парень оказался толковый. Даже мне, при моем невежестве, за несколько лет сумел всю эту премудрость растолковать... И знаете, куда мы это пристроили? Не в какие-нибудь политехнические конторы или ученые общества. А в Дом Печати! Там сыскались горячие ревнители этих дел. Денег не обещали, но заверили, что будут продвигать. И статейку даже в "Доброхоте" дали. И про мастера Тоги, и про его штуковину... Ну ладно, я вас, небось, отвлекаю...

Это он увидел, как меня Телли зовет, чтобы обезболивающее списать. Пока я сейф открывал да в тетрадке писал, почтарь молчал. А как освободился — снова заговорил:

— Вы вот думаете, поди, чего я все про воеводу Тоги рассказывал? Так он моего парня пращуром оказался. Мы и это с ним изучили, пока в его отцовых делах копались. А как же — предков-то надо знать! Я ведь что понял — отец его с ним про это вообще не толковал. Только о махине. Так мы уж сами. Сплошные семейные тайны... И главная из них — их здешний дом городской. Тем самым зодчим построенный, что Устроением стихий увлекался. Я про него тоже говорил, может, помните? Вот вы представьте: мне за пятьдесят и Тоги около сорока, а мы с ним, как мальчишки, по старым постройкам лазали. Все изучали, что еще от тех Двенадцати Домов осталось и уцелело. Они ж не просто так — городское Равновесие хранить должны. Мы с ним даже на карте Ларбара эти домовые чертежи раскладывали да примеряли — как оно работать могло. Я за всю почтовую службу так хорошо город не выучил, как тогда. Вот и вышло, что насчет Ларбара не скажу, а меня те здания приводили к полнейшему удовлетворению стихий. Одно слово — наука... И ведь Тоги мне не родня, не выпивали мы вместе. И чего другого не подумайте. Интерес!

— А он вообще знает, что вы здесь? — Телли возвращается с лекарством. — А то напишите, а я и отнесу.

Я, между прочим, тоже не замечал, чтоб к почтарю кто-нибудь еще, кроме родственников, приходил. Если уж там такая дружба была — мог бы мастер Тоги и обеспокоиться.

— Да он уехал из Ларбара. Уже год почти как. Время-то идет, а у него тут служба больно скучная была. Нашел местечко повеселее. И дом оставил, и чертежи. Да-а... Зато деньжат на обустройство выручил. На новом месте-то надо... Я ж ему, перед тем как сюда идти, написал. Но вот дойдет ли письмо — не знаю. Почта — дело такое, ненадежное...

Время за болтовней совсем незаметно летит, а мне еще дневники вечерние писать. И кто там сегодня главным по корпусу? Надо бы разузнать, не намечают ли они чего. Хотя — как тут узнаешь? Только что все тихо, а потом глядишь — привезут кого. Впрочем, если на данный миг никого нет — лучше воспользоваться случаем и перекусить. А то мало ли. И Тварин с ними, с дневниками, потом напишу.

А мастер Капагури, оказывается, тот еще гусь. Мог бы сердце свое и собственными детьми занять. Так нет, ему заботы господина Тоги подавай, а на родню можно и рукой махнуть. Выросли, мол. Тоже вот, чудно. Вроде, любить мы своих любим, без этого — как же? А дела их нам, получается, совсем без интересу. Живы, здоровы — и ладно. Ведь если подумать — я ж ни одного яллиного приятеля школьного не знаю. Или, например, учителя, что больше всех нравится. Или предмета, скажем, любимого...

Мы на выходных ходили с Ялли в Двоебожный храм. Там зверушек ученых показывали, представления всякие. Я думал, ему понравится. А он меня вдруг спрашивает: "Пап, а зверям — им самим выступать хочется?". Я говорю: "Некоторым, наверное, хочется". А он и отвечает, что сам бы, пожалуй, не захотел ради конфет всю жизнь кривляться.

Та-ак, ну вот и поужинал! Хирурги объявились... "Мастер Арнери, чем порадуете?"... "Ничем? Боюсь даже поверить"... "Да спит ваш почтарь. Умаял нас разговорами своими"... "Тогда — чаю?"... "Что поделаешь, ваш брат к нам редко просто так, без дела заходит"... "Но у вас пока тихо?"... "Да уж, молчу!"... "Сахару сколько?"... "Не надо? Выгодно вас в гости приглашать"... "А меду?"... "Липовый. Из Тримакки прислали"...

А вот от меда благородный господин не отказывается. Правда, у нас блюдец не имеется — так что придется по-простецки. Ложкой из общего горшочка. Но ничего, не побрезговал. Ну что, сейчас про рыбную ловлю начнет задвигать? Я и не припомню, чтоб мы с Арнери когда-нибудь вот так общались. Правда, мне его дружка, господина Городди, пару раз — во, как хватило! Если и этот такой же, надо будет срочно какое-нибудь дело неотложное изобрести. Хотя Райачи — молчун.

Неловкое у нас какое-то чаепитие получается. Кипяток быстро прихлебывать не выходит, значит, о чем-то говорить все же надо. Да в конце концов, мало ли у людей тем для разговора? Дети у нас, как-никак, одного возраста, и сами мы — ровесники.

— Вы ведь, Тава, тоже здесь учились, в Ларбаре?

— Да, могли и встречаться. Я в девятом году закончил. А Вы?

— Двумя годами позже. В одиннадцатом. Поступил позднее.

— Да, дворянская школа. Но все равно — почти одно время. Значит, и Чамианга помните, и мастера Ходакку, и Мумлачи, да?

Арнери осторожно ставит на край стола горячий стакан. И почему-то с ответом медлит, словно, и впрямь, вспоминает.

— Помню.

— Забавно, правда?

— Что именно?

— Ощутить коллегами тех, кто когда-то представлялся грозным учителем. Не так уж они на деле и страшны.

— Иногда еще страшнее, Ваттава. Если на деле...

— Да бросьте! Исполин не так плох, как иные о нем говорят.

Действительно, почему бы двум лекарям за чашкой чая не посплетничать о начальстве? Или — есть опасение, что беседой этой на площади Ликомбо заинтересуются? Мастер Арнери — человек, видать, осторожный. Потому, должно быть, и обдумывает каждое слово.

— Профессор Мумлачи, напротив, очень хорош. Особенно, если сравнивать с тем, что было.

Интересно, это он про Нираирри, что ли? С чего бы Арнери так не любить старика? Или Райачи, как благородному, неприятно было, что им командует грамотей из простонародья.

— Покойный мастер Чамианг не в счет. То есть, я не то говорю... В счет, конечно, но как раз наоборот. При нем уже стало лучше, а Мумлачи продолжил... Невнятно, да?

— Продолжил — что?

— До него, до Нираирри, тут было... Не так совсем было, как сейчас. Много хуже. Как не должно быть в больнице, в Университете, вообще, в любом сообществе. А профессор Мумлачи... Мне казалось, нам при нем удалось избавиться от всей этой мерзости окончательно. Понимаете, Тава, мне действительно так казалось. До смерти мастера Чамианга.

Что-то уж он очень разнервничался. Обычно в таком состоянии человеку требуется выпить. Только что ж мне ему — спирта накатить? Не, благородные господа спирту не кушают, им, поди, "Фухиса" подавай. А нету! Так что, Арнери, придется уж по-трезвому. Ты ж не чаи сюда распивать пришел, а поплакаться. Ну и давай — Харрунга послушает, жалко что ли.

— Вы же видите, что творится? Все опять, все заново началось.

— Вы имеете в виду Кайрана, Чангаданга, Баланчи? "Трешечники" в последнее время как с цепи сорвались. Того и гляди — перегрызутся. А мастер Чилл трепыхается и наотрез отказывается подавать на третий разряд: "Чтобы они все на меня — нет уж, не надо!"

— Это тоже, но главное-то — расчеты. По любому поводу вычисления: кто чей Заступник и кто чей Сподвижник. Вы же слышали, наверное, что говорят? "Тронуть Таморо нельзя — он побежит к Ходакку." Зато кое-кто уже не побежит. Те, чьим заступником был мастер Нираирри. "Давайте уберем Амби или мастершу Виндвелли — их теперь никто не прикроет." Все как при Варакко.