Гении неба

— А, одним хулиганом меньше! Энди, верни нож и закрой, пожалуйста, дверь. Дует.

Дамы как-то незаметно оказались за столом, на отведенных им местах, у глухой стены.

Облапив свою Тьелу, янки начал обучать ее пить водный раствор этанола.

Я же захлопнул дверь, метнул Дэвов нож в стену и вернулся на свое место. Приятель покосился на дрожащее лезвие в десятке сантиметров над головой, с иронией заметил:

— Спасибо. В самый раз. Ты пушку положи поближе, мало ли кто еще придет на огонек.

Прихватив пистолет, я утвердился за столом рядом с Талассой. Ей было страшно. Дикий, первобытный по меркам Майи мир, ночь, пир варваров, справляющих собственные поминки, да Крюков в придачу. Мне даже показалось, что с фантомом Дэв переборщил. Я заглянул под пушистые ресницы Талассы: конечно, страшно. Тогда, чтобы как-то сгладить ее испуг, я поднялся, простер руки вверх:

— О грозный Один, благодарим тебя за этот день, даруй нам и следующий!

Возле дома зашумела машина. В двери постучали. Дэв сразу протрезвел:

— Энди, приготовься. Это за мной. Девочки, наверх и не выходить, пока не позовем. Сидите там, что бы не происходило. Ясно? Марш. Быстрее!

Тем временем я сунул под ткань на камине в компанию к лучемету с лазерным резаком пистолет Стечкина. В двери постучали. Дэв открыл, держа наготове нож. Впрочем, входящему ножа не увидеть, так как лезвие мрачно поблескивало сзади запястья правой руки. В проеме показался посольский шофер, то ли Сэм, то ли Фред. Он сообщил Дэву:

— В Москве начался военный переворот. На подступах к городу — танковые колонны, судя по всему, к вечеру они будут уже в городе. Сэр Райт велел, если здесь неспокойно, или если вы того пожелаете, увезти вас в посольство. Можно с русским. Кажется, здесь в России, началась гражданская война. Завтра в Москве могут разгореться уличные бои. В любом случае сэр Райт просил вас немедленно связаться с ним. Вот радиотелефон.

Шофер протянул Дэву увесистый агрегат с толстеньким поросячьим хвостиком покрытой пластиком антенны.

— Привет, дядюшка, это я, — сообщил приятель в коробку, — Нет, здесь все очень даже тихо. Мне кажется, что в своем посольстве ты в большей опасности. Ну подумай, кому сейчас нужна местная глушь? Ни одного солдата, чего бы им здесь делать, рыбу ловить?

Дал трубку водителю, тот выслушал и почтительно сказал:

— Да, сэр? Это правда сэр. Здесь нет решительно никого, кроме Дэвида, его приятеля, э... Видимо, они не одни, но к военным это не имеет отношения. Да, сэр. Неподалеку от дома разбита палатка, возможно — оттуда. Нет, сэр, больше никого. Да, сэр. Слушаюсь, сэр.

Сообщил Дэвиду:

— Сэр Райт велел оставить вам радиотелефон. Вы должны и выходить на связь дважды в сутки, утром и вечером. Кроме того он оказал, что если вы не в полной безопасности или считаете нужным, то я останусь здесь в качестве охраны.

— Вот уж чего тут не нужно, так это охраны, парень, — сказал я, продемонстрировав водителю в окно палатку, — Вон она, и охрана, и связь, если меня не хватит. Так что он укрыт как... швейцарское золото. Как атомные установки. Как император Японии.

— Точно, — подтвердил Дэв, — Мы тут с девчонками отдыхаем в полной безопасности, а были бы в Белокаменной, так что — удержали бы нас в посольстве?

Всем своим видом шофер недвусмысленно сообщил, что удержали бы.

— Езжай себе. У нас все в порядке. Пусть дядюшка не волнуется, — сказал Дэв. Проводив качающего головой Фреда, мы подошли к палатке. Там по прежнему горел фонарь. Нос Картошкой выглянул на звуки шагов:

— В курсе новостей?

— В курсе. Какие ваши инструкции? — поинтересовался я.

— Приглядывать за вами. Если что — защищать. Убедить вас оставаться здесь. Твоя знакомая может что угодно творить сейчас в столице. Да и вообще... — замялся он, — Похоже, завтра начнется штурм правительственных зданий, сам понимаешь, что это такое... Мы пока что в стороне. Противоречивые инструкции. Твоя родственница дала команду: "никаких активных действий до прояснения обстановки". Такие вот дела.

Начал накрапывать дождь. Мы перебросились еще парой уже незначащих фраз и повернули к дому. Там все было по прежнему. Мягко перебирал на записи гитарные струкы Френсис Гойя, дамы послушно отсиживались наверху.

— Вот у тебя страна! — вздохнул Дэв, — Чего делать будем?

— Пока что отдыхать. В этой мясорубке всем будет не до нас. А вообще надо рвать когти, Дэв. Чем дальше, тем лучше. Сам понимаешь: встала на дыбы ядерная держава, народ озверелый, дела совершенно непредсказуемы.

— Угу, веселиться, мрачно проворчал Дэв, — Во влипли: там Интергал, здесь революции всякие...

— Сами в том и виноваты. Эй, Тьела, Талааса, отбей тревоги! Спускайтесь.

Теперь боялись уже обе.

— Что произошло, куда вы ходили? — на два голоса опасливо спросили они с лестницы, не особо спеша вниз.

— В стране революция, — мрачно объяснил Дэв, — Завтра мятежники собираются штурмовать город. На улицах возводят баррикады. Будет куча трупов. Дерьмовая планета, слишком много крови. Но это будет завтра. Пока еще у нас сегодня. Здесь еще не воюют. Еще тихо. Давайте же есть, пить и вообще веселиться, друзья. Пока мы все еще живы.

— Пир во время чумы, — проворчал я, подставляя стакан Дэвиду, — А, ничего, девчонки, мы не отдадим вас вонючей солдатне. Уж лучше я сам, как положено гостеприимному хозяину, вам глотки перережу, если другого выхода не останется. Хорошо, что мы в таком укромном месте, иначе мы уже не сидели бы так спокойно.

Талааса зябко прижалась к плечу:

— Спасибо. Ты рассердишься?

— На что?

Она мотнула головой:

— Энди, ведь я выросла в совсем другом мире. Мне как-то одновременно и страшно, и спокойно рядом с тобой. Мне говорили, что ты жестокий, недоверчивый. Грубый. Теперь я понимаю, почему ты такой. Нет, я не хочу тебя задеть. Да, ты такой. Но зато ты не врешь, как многие у нас. Ты честней. Ты не притворяешься, и если тебе что-то не нравится, то это видно по твоему лицу. Сразу же видно. Дэвид сказал, что в знак уважения здесь принято пить в честь того, кого... кто тебе нравится. И я пью за тебя, Энди.

— Пью за тебя, Талааса. Мне очень жаль, что мы встретились по чужой прихоти.

— Будь жив и здоров, — отозвалась она, со страхом и надежной глядя через пушистые ресницы, — Если бы что-то зависело от меня, я... Я бы все отдала за тебя, Энди, но... Ничего я не могу. Прости меня. Просто прости...

— Не понял тебя, Ты начала — и не договорила, — прошептал я ей, — Это нечестно. Если знаешь, то расскажи.

Она подняла на меня жалкие глаза, полные слез, слабо покачала головой:

— Не надо, прошу тебя. Мы бессильны изменить то, что произойдет. Ты должен пройти через страшное, и даже ценой жизни я могу лишь немного изменить твой путь... Раньше я думала: "Зачем это делать — он погибнет так или этак, но все равно погибнет." Теперь, узнав тебя, я думаю иначе. И я обязана дать тебе самый крохотный шанс, если смогу. Уцепись за него. Пожалуйста, смоги!

— Что это ты такое говоришь? — нахмурился я, — Во-первых ты должна жить! Да я же...

Она не хотела меня слушать, и мне пришлось замолчать, поскольку ее ладошка прикрыла мой рот:

— Только запомни, что этот путь лишь немногим отличается. Тебе все равно придется тяжело. Но у тебя будет свой, крохотный, шанс. Это значит, что все не напрасно. И еще, Энди! Пойми, смерти нет. Есть выполненная миссия в бесконечной Игре. Я еще не раз повстречаю тебя. Правда, в другом теле, ну да что такого? Но тебе и правда нельзя больше оставаться здесь, разрываемом между Террис и Майей. Тебя съедят не те, так эти!

Подняла виноватые глаза:

— Что у вас делают о теми девушками, которые нравятся? Если только я не требую невозможного...

— Не требуешь. Сядь ко мне на колени. Да, так. Теперь положи руки на плечи.

Она почти ничего не весила. От прикосновения я почувствовал, что плыву куда-то в горький розовый туман счастья, обнял ее поникшие плечи, провел рукой по мокрой щеке, приблизил ее лицо к себе, потерся щекой о ее щеку и стал собирать губами соленые капли слез с глаз, лица и губ. Она замерла как зверек, отдаваясь неумело — послушно в мою власть. Еле слышно прошептала:

— Ну почему, почему за миг счастья мы должны платить годами ужаса и боли? Тебе хоть немного хорошо со мною? Я не очень противна? Я ждала тебя, если по вашему, долгих десять лет. И дождалась. Я такая старая... Мне уже целых семь циклов.

— Ты прекрасна, — прошептал я, пряча лицо в ароматных густых ее волосах, — Совсем тебя растрепал.

Она тихонько рассмеялась, отстранилась:

— Только не ври, хорошо? Ах, да какая разница! Даже если я кажусь тебе отвратительной, я заслужила прикосновение твоих рук, твоего лица!

Прижалась щекой:

— Нет, не слушай меня! Иначе ты проклянешь меня, не сейчас, позже, потом, после смерти.

Судорожно обняла за шею:

— У нас осталось так мало времени. Прошу тебя, подари мне немного счастья. Люби меня, как ты любил Хайру. Если только это можно. Пусть лучше это будешь ты, чем... Нет, не слушай меня, делай же что-нибудь, делай со мной — ведь потом будет поздно. Ты, наверно, думаешь, что я пьяная или сумасшедшая? Нет, просто я очень давно ждала тебя. Именно такого. Я просто так давно люблю тебя, и такое счастье — видеть тебя на самом деле, чувствовать твои сильные и самые нежные на свете руки... Это наша первая и последняя ночь...

Мы не заметили, когда Дэв с Тьелой покинули нас и перебрались наверх, для нас уже не существовало ни их, ни революций, ни Террис, ни Майи... Ничего.

— Я соглазилась бы пройти в тысячу раз больше, чем прошла, я вынесла бы без единой жалобы все — ради этой последней ночи...Никто, никто, нигде и никогда не ласкал бы меня так, как ты. Ты плачешь? Не надо. Не время. Люби меня, я помогу тебе снять эту куртку, я не умею ничего, поэтому ты сам говори, что нужно делать, хорошо? Люби меня, ведь ты первый и последний мои мужчина. Делай со мной все, что хочется, все, что хочешь... Ведь завтра нас уже не будет, тебя — здесь, а меня — совсем...

И я тоже сходил с ума, я покрывал поцелуями ее тело от ног до головы и обратно, я стискивал ее и замирал, прежде чем совершить то, тайное, делающее девушку женщиной...

То всхлипывая, то прижимаясь в порыве нежности, она все шептала:

— Никто, никогда и нигде... Никто, никогда и нигде, любимый, не дал бы больше, чем дал мне ты... Как странно — и больно, и хорошо... Нет, никто и никогда... Нигде не был и не будет, как ты...

— Молчи, — прошептал я: — Время слов кончилось. Ласкай и целуй меня. И молчи. У нас так мало времени и так много любви, что мы не можем не превратить каждый миг в вечность... Что слова? Словами не передать ничего, они бессильны, а твой поцелуй как самое лучшее на свете, он жизнь и смерть, горе и счастье; мрак и свет...

— Так будем же ласкать друг друга, — отважно прошептала она, — Ведь этот миг уже никогда не повторится...

Так кончились слова, и потеряли друг друга, растворились друг в друге нескладный землянин — подросток и девчонка совсем неизвестного происхождения, остались сплетенные тела и горечь счастья. Только дрожь обостренного желания по коже и прерывистое дыхание, только бешеная дробь сердец под монотонный стук капель по стеклу. Только летящие мгновения, растягивающиеся в вечности экстаза...

Меня всегда грызет совесть, что сколько бы я не дал ей тогда, все равно я дал мизерно мало. Ведь за ее верность она получила всего три часа счастья. За добрый десяток лет — три часа. И без колебаний пожертвовала за них всем, что у нее было. Она созналась уже под утро. Я просил ее не делать такой глупости, я угрожал ей, — все бесполезно...

Когда серым забрезжил рассвет девятнадцатого августа одна тысяча девятьсот девяносто первого года, она обняла меня и жарко зашептала:

— Прости меня, сейчас я причиню тебе боль. Очень большую боль, но так нужно. Я люблю тебя и буду любить во всех воплощениях. Найди меня, когда ты станешь свободным, и я стану тебе кем ты захочешь. Прощай, любимый...

В спину вонзилась ледяная металлическая игла, взрыв боли прокатился по телу, парализовал и взорвал Вселенную. Настала смерть...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ГЕНИИ НЕБА.

D: > ... RAGONFIG.SYS

"...Месть была невозможна. Хотя, конечно, это одно из высших наслаждений жизни, причем, как утверждают эксперты, холодная месть всего приятней на вкус."

"Из воспоминаний Ийона Тихого" Станислав Лем.

Р

астрепанные чахлые облачки повисли над серо — синей пустыней, контуры чуть дрожали в потоках сухого теплого воздуха. Чуть выше облаков, примерно в пяти километрах от унылой безжизненной поверхности планеты расстилалась незримая, неощутимая мысль. Холодная, лишенная эмоций и прошлого.

Этой мыслью был я.

Сейчас у меня не было ничего материального, но я как-то ухитрялся видеть, слышать и даже различал запахи.

Планета пахла нежилым. В этой голой, обветренной плоскости не могла существовать никакая жизнь — я знал подобные миры, опустошенные миллионы лет назад и с тех пор бесконечно кружащие по своим орбитам наподобие выброшенных жестянок из-под пива. Я не удивился этому своему знанию. Затем пришла другая мысль: "Раз я здесь, то внизу что-то еще осталось."

Тогда то, чем я оказался, плавно перетекло на три километра ниже.

Детали приблизились, и все стало ясно. Широко раскинув руки, словно обнимая бесплодную пустыню, ничком на песке лежал человек. Лежащий внизу человек — это тоже был я, точнее — мое тело. Я узнал себя, и обрушился вниз, вливаясь в плоть...

Помрачение закончилось. Преодолевая одеревенелость мышц, я поднялся на ноги и хмыкнул, оглядев мертвый пейзаж:

— Что же, немедленная кончина, сударь, нам не грозит. Гран мерси и на этом.

— На здоровье, — отозвался голос ниоткуда.

Он был как шум осыпающегося песка, странный, нечеловеческий шелестящий шепот. Он говорил по-моему. По-русски. Это встряхнуло — раз он знает язык, то, значит...

— Кто ты? — спросил я.

— Тари, — прошелестела пустыня. Голос шел отовсюду, но не рождался в моих извилинах, как было бы, если бы этот или эта Тари оказалась телепатом.

— Ты далеко от меня? Где ты, Тари?

— Я везде.

Так начались наши разговоры, наводящие тоску да головную боль,

Тари смог воспринять мой язык, но понимание шло с трудом, поскольку моему собеседнику никак не удавалось приспособиться своим нечеловеческим мышлением к понятной для меня системе. На "притирку" понадобилась долгая неделя, стоившая нам с этим невидимкой порядочной нервотрепки. Все же на восьмой день мы стали вкладывать в слова одинаковый смысл. С тех пор, насколько он, Тари, стал человеком, настолько я человеком быть перестал.

День проходил за днем, я научился не думать о пустом желудке, а жажду утолял в небольшом чистом озерце, показанном неподалеку невидимкой. Мы все лучше понимали друг друга. Мы болтали. Постепенно как-то незаметно я рассказал ему всю свою жизнь, Его терпения и памяти с избытком хватило на мое рваное повествование с бесконечными отступлениями. Однажды выяснилось, что у него есть синтезатор со стандартными юнивер — входами, тогда я вложил в терминал свои программы, и вскоре стал получать необходимые простенькие инструменты, вроде микровизора и манипуляторов. Дал он также и исходное сырье, которое я у него попросил. Как только все необходимое очутилось в моих руках, я начал работать.