Заклятые супруги. Золотая мгла

Он отнес меня на кровать, а я запрокинула голову и глядела на плавающий перед глазами балдахин. С каждой минутой сердце билось все тише и ровнее, а вот мысли словно взбесились. Это было волшебно и так умопомрачительно-сладко, что внутри все сжималось при одном лишь воспоминании. Но вместе с тем неправильно, стыдно — так быть не должно! Вдвойне стыдно, потому что с ним.

— Тереза.

Я глубоко вздохнула и повернулась к нему. Анри был так близко, только протяни руку — и коснешься груди. Я сжала пальцы, во избежание. Надеюсь, холод в моих глазах по-прежнему дышит льдом, а не плещет жалкими прохладными лужицами, в которых плавают остатки гордости.

Он мягко взял меня за подбородок и поцеловал. И я подалась навстречу, как уличный котенок за лаской, покорно приоткрыла губы, впитывая сиюминутную нежность. Презирать себя я буду потом, равно как и ненавидеть его. Эту битву я все равно проиграла. Но проиграть битву — не значит проиграть войну.

14

На набережной мало людей, если не считать рабочих с верфи, да постоянно снующих туда-сюда грузчиков. Скрипят телеги, слышна ругань, чьи-то крики, звон бьющегося стекла. Расшатанные сваи подпирают платформу, соединенную с берегом еще более хлипким мостиком. На ней сиротливо валяется искореженная пустая коробка, которую только чудом не смыло в Бельту. Чуть поодаль — строительные леса, за нашими спинами тоже. Черепица крыш полыхает на солнце, двухэтажные домики — все как над подбор, выстроились в опасной близости от воды: наводнения в Лигенбурге случаются часто.

Постоялый двор, таверна, лавка стекольщика — все угрюмые, тряпичные навесы истерлись и выгорели, вывески изъедены ржавчиной. Квартиры здесь совсем крохотные, жилье вряд ли дорогое — строительный шум, пыль от проезжающих экипажей с моста и возможность утром проснуться с залитым водой полом тоже сказывается на цене. Пронизывающий ветер с реки сбивает послеполуденный жар, я приподнимаю подол, чтобы не испачкать на отсыревших, покрытых копотью, плесенью и Всевидящий знает чем еще камнях.

— Ты удивительная женщина, Тереза.

Я внимательно взглянула на него, но Анри, похоже, наслаждался жизнью. Винсент после такого покрутил бы пальцем у виска и посадил меня под замок. И правда — кому еще могло прийти в голову потащить мужа на прогулку в портовый район? На нас постоянно косятся, причем некоторые явно не с самыми добрыми намерениями — благо что сейчас день, но его это не смущает. Похоже, в мире не существует ничего, что может смутить или раздосадовать моего мужа. Ну, это мы еще поглядим. Часы тикают, приближается время расплаты, милорд.

— Смотри.

Анри остановился, привлек меня к себе и указал в сторону моста. Под каменными сводами плескалась вода — темно-синяя, со вспененными бурунами, с пляшущими искрами бликов. Чуть поодаль ряды домов — аккуратных, не в пример тем, что выстроились вдоль набережной, а сразу за ними возвышался купол Миланейского собора. Шпили построек, что разбросаны справа и слева от него, помпезно блестят, но сам собор поразительно светлый. Даже несмотря на яркое солнце, сияние это неброское, безмятежное. Оно струится вокруг, окутывая его мягким прозрачным коконом.

Наверное, нет ничего более странного, чем стоять в объятиях Анри де Ларне на набережной, слушать ругань извозчиков и наслаждаться видом собора. И все-таки мы так стоим.

— Послезавтра мы приглашены к барону Мэррингу.

Поразительно. Он в Энгерии чуть больше двух недель, а его уже приглашают всюду, куда только можно. Как ему это удается?

— Очередной бал?

— Не только. Будет большой прием по случаю помолвки его дочери с Грэгори Вудвордом.

Граф Вудворд снова женится? Впрочем, уже несколько лет прошло, как он овдовел. Если правильно помню, леди Айрин Мэрринг достаточно милая и не любит распускать сплетни. Меня прямо раздирало от любопытства: круг энгерийских джентльменов — что-то вроде тайного общества. Попасть туда можно, но для этого недостаточно титула и хорошо подвешенного языка, сложнее только приблизиться к нашим истинным леди — хотя и это ему тоже удалось. Чем он их берет?

Солнце слепило глаза, и я невольно вспомнила о печати. Полукруг и лучи — похоже на солнце, садящееся за горизонт. Или наоборот восходящее?

Все-таки Анри де Ларне удивительный человек — согласно нашему договору, запросто мог заставить отдать ему письмо, вскрыть и ни слова не сказать о том, что внутри. По крайней мере, Винсент поступил бы именно так.

Я достала конверт из ридикюля, поддела пальцами тонкую печать, и в руках у меня оказалась карта "Любовники". Гадальная, на которых предсказывают судьбу впечатлительным и верящим в это особам. На картинке в саркофаге подземелья сплетались две фигуры — женщина, прикованная цепями, и мужчина, сжимающий ее горло так, что по идее должен уже сломать "возлюбленной" шею. Иссиня-черные тени расползались по стенам, играя на бледной коже женщины кровоподтеками.

Лица Анри я видеть не могла, но кольцо его рук стало стальным.

— Что скажете?

— Необычное представление о любви.

Я хмыкнула и повернула карту светло-серой рубашкой вверх.

"Уже совсем скоро, Те-ре-за".

Слова были написаны тем же небрежным почерком. Вот только я безо всяких алхимических изысканий могла сказать, что вместо чернил использовали кровь. Впрочем, выяснить это в любом случае уже не удастся: стоило мне прочесть, как карта и конверт обратились в пепел, который я брезгливо стряхнула с перчаток.

— Никакой оригинальности.

— Ты о чем?

— О рассыпающихся письмах, разумеется. Их было два.

Анри резко развернул меня лицом к себе.

— Когда ты получила первое?

— За пару дней до бала, на котором вы обманом вынудили меня стать вашей женой.

Уголок его губ едва уловимо дернулся.

— Я никогда тебе не лгал. Ты уже была моей женой, оставалась только одна небольшая формальность.

Формальность? Вот, значит, как.

— Правды вы мне тоже не говорили, — я вырвалась и отступила. — Зачем я вам, Анри? Вы знаете, что это за печать, верно?

Глаза его потемнели — верный признак раздражения. Если он сейчас скажет: "Вы мне интересны", — я утоплю его в Бельте.

— Наши родители заключили договор, который мне ничто не мешало расторгнуть. Но потом я увидел тебя и понял...

Я закатила глаза. Вот сейчас он заявит, что влюбился, очарован, сражен — нужное подчеркнуть — а меня стошнит. Ничего, здешним улицам хуже не станет.

— ...Что с тобой никогда не будет скучно.

Гм.

— Хорошенький повод сломать мне жизнь.

— Ты не выглядишь поломанной, — он критически оглядел меня со всех сторон. — И даже погнутой слегка.

— Для вас это шутки? Вы должны были меня спросить! А в идеале — начать ухаживать, как любой достойный джентльмен.

— Тереза, я хотел жениться задолго до того, как мои кости истлеют в сырой земле.

— Разумеется! Вы же привыкли сразу брать, и ничего не давать взамен.

— Так уж и ничего?

Щеки вспыхнули, я указала ему в сторону Мортенхэйма.

— Там вся моя жизнь. Хорошая ли, плохая, скучная, грустная или веселая, но моя. Вы выдернули меня из нее просто потому, что вам так захотелось. И надеетесь, что я стану вас уважать?

— Полукруг с лучами — печать человека, с которым мне приходится вести дела. Семейная... или правильнее будет сказать, клановая.

Я, уже набравшая в грудь побольше воздуха, чтобы высказать все что о нем думаю, осеклась. Прищурившись, Анри смотрел через мое плечо — туда, где в собственном свете купался Миланейский собор. На небе стягивались редкие кудри низких облаков, края которых казались нарисованными из-за сияющей солнечной каймы.

— У него есть сын, которого раздражает сам факт моего существования. Этот малый не совсем в себе.

С губ сорвался недоверчивый смешок. Не совсем в себе? Да чтобы прислать такое, нужно быть совсем не в себе. Сын его делового партнера настолько тронулся умом, что шлет мне письма с грязными намеками?

— Хотите сказать, меня преследуют из-за вас? Он не в себе, но до сих пор на свободе?

Ненормальным в наше время быть страшнее, чем женщиной в Энгерии. Истории о клиниках для душевнобольных чудовищнее самых изощренных бульварных ужасов, причем в отличие от последних, ужасы там творятся реальные. Не думаю, что в Вэлее дела обстоят иначе.

— Он — псих, но псих продуманный. Его отец очень влиятельный человек, а Эрик — его единственный сын. И наследник.

Так вот как зовут моего ненормального поклонника. Миленько.

— Не переживай, он тебя больше не побеспокоит.

Колесо проезжавшей мимо телеги попало в выбоину, брызнула грязь. Извозчик разразился руганью. Я даже покраснеть забыла — не отрываясь, смотрела на Анри. Лицо его напоминало маску, отстраненное и жестокое, точно выточенное из камня: холодные глаза, уголки губ опущены. Неожиданно он перевел взгляд на меня — тяжелый, невыносимый, от которого кровь в жилах стынет.

— Надеюсь, я удовлетворил твое любопытство. А теперь давай вернемся домой.

О том, чтобы подняться в спальню, и речи не шло. После ужина я сбежала в гостиную: если понадобится, буду сидеть здесь до тех пор, пока его время не кончится. На улице было проще. По крайней мере, там я отвлеклась на письмо и не вспоминала каждые пять минут о случившемся перед зеркалом. Как по телу шел жар, как я тянулась за поцелуем. Не думала, что мне отчаянно хочется снова почувствовать на своем теле бесстыжие руки мужа. И не презирала себя за это.

— Не против, если он будет жить с нами?

От неожиданности я вздрогнула. На плече у Анри сидел утренний котенок с видом особы королевских кровей. Пушистый клубок, такой же нахальный, как мой муж. На вид уже месяцев пять, но по довольно топорщившимся усам не похоже, что он рвется на волю.

— Решили его приручить?

— Захочет остаться сам — останется.

Похоже, к котам у него отношение, как к женщинам. Ну или к женщинам, как к котам.

— Я буду звать его Кошмар, — фыркнула я.

— Кошмар?

— Ну да. Первое, что вы сказали, когда его увидели.

— Парню повезло, что мне на ум пришло именно это слово.

Кот посмотрел на меня сверху вниз — еще бы, с такой высоты, спрыгнул сначала на спинку дивана, потом на пол и отправился по своим делам. Анри же приблизился и устроился рядом со мной, на подлокотнике. Первая шпилька упала мне в руки в тот же миг, что и первая прядь волос — на лицо.

— Что вы делаете?

— Разбираю твою прическу. Твои волосы сводят меня с ума.

Он освобождал тяжелые пряди одну за другой, позволяя им свободно падать на плечи, на грудь и струиться вдоль спины. Когда с прической было покончено, слегка потянул за волосы, заставляя запрокинуть голову, провел пальцами по моим губам.

— Когда переедем в Вэлею, будешь ходить только так.

— Ноги моей не будет в Вэлее, милорд.

— Это мы еще посмотрим.

Голос его звучал хрипло, глаза потемнели. Щека вспыхнула под легким ласкающим прикосновением, а потом Анри подхватил меня на руки. Я рванулась — слуги еще не спят, нас могут увидеть — но он держал крепко.

— Я умею ходить!

— А мне нравится носить тебя на руках.

Да меня за всю жизнь столько на руках не носили, сколько за последние дни! Даже если вспомнить детство и многочисленных нянек. Сейчас лестница казалась мне бесконечной. Его близость отзывалась сумасшедшим стуком в висках, с каждой ступенькой сердце колотилось все сильнее. А уж когда мы оказались за порогом спальни, припустило галопом.

Анри усадил меня на кровать, положив руки поверх моих. Теперь он смотрел снизу вверх, я же точно обратилась в камень, отделилась от своего тела и наблюдала за тем, как он медленно снимает с меня туфли, как обводит пальцами лодыжки, разминает ступни. Легкая щекотка сменилась чем-то донельзя приятным, мягким, томительным. Поглаживания и сильные, массирующие движения.

— Тереза...

Только не мое имя, только не вашим голосом! У меня же мозги отключаются.

Я всхлипнула, когда его руки скользнули выше, под нижние юбки и кринолин, издевательски-короткой лаской прошлись от колена до голени. Если его пальцы так обжигали даже через чулки, что будет, когда он меня разденет? Я и впрямь смотрела на него — глаза в глаза, от откровенного бесстыдного взгляда все внутри полыхало.

— Усиленная ладжера, — хмыкнул он, пальцами повторяя контуры защитной татуировки на щиколотке. — В чернилах есть ваша кровь, верно?

Я вздрогнула. Кровь некромага вообще бесценная штука — заклинания на ней творятся самые мощные и опасные, потому как любое плетение обретает десятикратную силу. Защитный узор армалов Винсент наносил мне лично, чтобы спрятать магию. У ладжеры несколько разновидностей, моя — самая сильная и напоминает бабочку.

— Откуда вы так много знаете, милорд?

— У меня мало друзей и много свободного времени.

Анри поднялся, увлекая меня за собой, мягко развернул спиной к себе. От первого щелчка застежки я вздрогнула точно от удара хлыста, а он продолжал меня раздевать. Неспешно, одно за другим: платье, нижние юбки и кринолин оказались на полу. Корсет Анри просто отшвырнул в сторону.

— Подними руки.

Я судорожно сглотнула и закрыла глаза. Желание влепить ему пощечину и выставить вон не шло ни в какое сравнение с желанием подчиниться. И да, я не могу сдаться — особенно сейчас, когда осталось всего несколько часов! Я никогда не проигрываю!

Я медленно подняла руки, а он потянул наверх нижнюю рубашку, прикосновение подшитого края к затвердевшим соскам прошило острой томительной дрожью. Сорочка отправилась за корсетом, Анри медленно опустился вниз, стягивая с меня панталоны и чулки. К счастью, сейчас я стояла в стороне от зеркала и не могла оценить весь ужас своего падения. Только обхватила себя руками, прикрывая грудь и вздрогнула, когда губы обожгли поясницу.

А меня уже подтолкнули к кровати, заставляя лечь на живот. Пальцы пробежались вдоль позвоночника и вернулись к основанию шеи — лаская, разминая, поглаживая. Мышцы под его сильными руками расслаблялись, подчиняясь какому-то неведомому волшебству. Покрывало холодило разгоряченную кожу, дыхание Анри обжигало. Когда он сжал мои ягодицы и скользнул пальцами по внутренней стороне бедер, я вздрогнула. Желание податься назад и потереться о его руку заставило с силой сжать зубы. А потом... меня перевернули на спину.

— Вы издеваетесь? — спросила я, когда увидела в его руках ленты. Должно было прозвучать возмущенно, насмешливо, саркастично, но только не так, как прозвучало... О-о-о, мой голос звучал чересчур порочно: слишком низко для женщины, глубоко, точно исходил не от меня, а от моего низменного желания.

— Пока нет, — глаза его потемнели. — Думала, я тогда шутил?

— Мы договаривались не делать ничего, что может быть неприятно!

— Не сделаю, пока сама не попросишь.

Я подавилась ответом и только смотрела, как мои запястья обвивает шелк. Сейчас мне даже в голову ничего не приходило, ничего такого, чтобы достойно отплатить ему за все. Одна рука к одному столбику кровати, другая — к другому. Такой раскрытой, обнаженной и беззащитной я не чувствовала себя никогда.