Связующие нити

— Что у тебя случилось?

Мы стояли друг напротив друга, под тусклым, ещё не погасшим уличным фонарём, и её лицо стало казаться мне таким же — вот-вот отключат свет, и будут глубокие серые сумерки. Зарина развернулась и взяла меня под локоть:

— Пошли. Это у тебя уроки поздние, а мне на работу всегда к семи... у меня беда, Гретт.

— Какая?

— Глупая. Тупая. Не беда, а ничто.

— Скажи по порядку.

— Несколько лет назад, я стала замечать, что меня нет. Почти нет, очень немного где-то осталось. Скоро пятый год, как я в агентстве, мне здесь хорошо. Но именно благодаря должности Настройщика я обнаружила пропажу. Это с самого детства было, — мама спросит: хочешь, запишу на танцы? И я не знала, — хочу или нет. Хочешь на музыку? Хочешь на рисование? Хочешь на море летом? Хочешь к бабушке? А я не помню теперь, было ли вообще такое, чтобы я твердо знала — да или нет. За то я чувствовала, хотят ли это другие! Мама обожала цветы, всю жизнь мечтала стать профессиональным флористом, самой не удалось, и мечта перешла на моё будущее. Нет, даже слова уговоров или намёков не было, но она была так счастлива, когда я заявила о своём желании учиться на флориста, мне-то было всё равно, абсолютно, потому что я сама не знала, кем мне хочется быть, или кем мне не хочется быть...

Я слушала Зарину, которая стала идти со мной в ногу. Непроизвольно.

— Я понравилась парню, мы начинаем встречаться... а я не могу понять, — тот это или не тот, кто мне нужен, потому что кто мне нужен — я не знаю. Я не знаю, хочу или не хочу я создавать с ним семью, если мне замуж предложит, я не знаю, хочу ли я детей и очаг, или независимость и свободу. Я готовлю дома то, что любят есть родители, если я живу с мужчиной — я подстраиваюсь под него. Меня обожает начальница, меня обожают клиенты, я совершенство в глазах родителей и своего любовника, потому что я всегда такая, как им бы хотелось... у меня есть всё для счастья, но я не счастлива, у меня нет ни одной причины для горя, но мне очень грустно. И ладно бы я могла взбунтоваться однажды и заявить, — всё, не желаю я быть флористом! Хочу быть... я бы взбунтовалась, если бы у меня хоть раз возникло чувство ненависти к работе, и я бы поняла — не хочу. Или наоборот, возникло страстное чувство призвания к чему-то другому, и я бы могла заявить — хочу! Что мне с этим делать? Я в растерянности. Я не знаю, кто я, не знаю своих стремлений, желаний, вкусов, пороков...

— Ты жизнерадостная и неунывающая.

— Потому что это всем нравится. Я не могу при людях быть другой. Но если ситуация требует быть серьёзности, я буду серьёзной.

— А сейчас? Сейчас же ты не подстраиваешься, когда рассказываешь?

— Да. Но своего портрета я не вижу... я не человек, а зеркало...

Зарина готова была заплакать. Она внезапно остановилась, обняла меня, а потом перешла дорогу.

— Зарина!

— И никогда меня больше не спрашивай, ладно? — Крикнула она уже с другой стороны, поспешно удаляясь, — Не трогай меня, ладно?!

Дина

На следующую ночь выяснилось, что Зарина попросила у Вельтона отгул и он совпал вместе с выходным Нила, так что когда в дверях нашего агентства появилась посетительница, мы в первые секунды растерялись, — кому её приветствовать и успокаивать, пока Тристан, сидевший ближе всех к двери, не встал из-за своего рабочего стола:

— Вы кого-то потеряли?

— Да.

Странным образом эта молодая девушка была не похожа на всех, кто к нам приходил, — никакой неуверенности или выраженного отчаянья не было. Она зашла тихо, прикрыла за собой дверь, и все её колебание было лишь в том, что она не знала к какому столу нужно подойти. Ответив абсолютно спокойно на вопрос Тристана, она первая сделала шаг к нему, и огляделась в поисках стула.

— Проходите, прошу вас, — Вельтон показал на диван, — присаживайтесь. Мы вас внимательно слушаем.

Впервые в жизни у меня возникло ощущение, будто на улице разгар дня, вход у нас сразу с улицы, и контора у нас... по зарубежным турам, например. Настолько Дина, так она назвала себя, была спокойна. Я даже мельком подумала, а не ошиблась ли она адресом?

— Название вашего агентства на двери... вы спросили, и я поняла, что я правильно его истолковала. Да, я потеряла человека, и очень надеюсь, что с вашей помощью я смогу исправить ту ошибку, из-за которой наши пути разошлись.

— Расскажите нам всё по порядку, Дина.

— Два года назад в моей квартире раздался звонок...

Вельтон и Трис сели поближе, пытаясь заменить Настройщика хоть как-нибудь, но девушке он, видимо, был совсем не нужен. Она легко рассказывала, и даже чересчур спокойно, на мой взгляд, без волнений.

Два года назад в её квартире раздался телефонный звонок, и как только она взяла трубку и сказала "алло?", мужской голос сразу спросил: "кто это?". Дина возмутилась и ответила аналогичным вопросом. После минутного спора и допросов выяснилось, что мужчина звонил своим родственникам и не ожидал услышать чужого голоса, как оказалось, он случайно набрал другой номер, промахнувшись пальцем на одно деление телефонного диска. Взаимно извинились, и Дина положила трубку. А на следующий день этот мужчина вдруг позвонил в то же самое время, но на этот раз специально. Сказал, что у неё такой красивый голос, и он не может никак выбросить его из головы.

Я прислушалась, — действительно голос Дины был мягкий и грудной. Если закрыть глаза, то по такому голосу представлялась чувственная зрелая женщина, породистая, если можно было так выразиться не о внешних, а внутренних данных. Женщина-спокойствие, женщина-глубина... но внешне я бы дала ей не больше двадцати лет, и никакой красотой она не блистала, скорее наоборот. Лицо у неё было белым и круглым, и казалось полным ещё и потому, что черты лица были мелкими — рот тонкий и узкий выделялся только двумя острыми, вздёрнутыми вверх уголками верхней губы, столь же маленький носик с крошечными неподвижными ноздрями, и старательно подкрашенные глаза. Было видно, как макияжем она старалась удлинить их, вырисовывая длинные стрелки, увеличить с помощью теней, но они всё равно казались маленькими, и тонко-тонко выщипанные брови длинной своей дугой только подчёркивали это. В остальном же её фигура была стройной, но не выразительной, одежда была серой, и большая сумка через плечо — серая. А рыжеватые от хны волосы она стянула в хвостик-сосульку на затылке. Не смотря на свою некрасивость, мне нравилось её выражение лица, — оно было одухотворенным, тонким, и глубоко спокойным, с чувством собственного достоинства. В этой-то глубине и была прекрасная перекличка с бархатным голосом Дины.

Мужчину звали Нильсом, и, как оказалось, он жил не просто далеко, а в другой стране. Всегда звонил он, не давая обратного номера, потому что не мог допустить, чтобы девушка тратилась на эти немыслимо дорогие переговоры, но сам звонил часто, — через день, а то и на следующий. Дина поначалу чувствовала себя очень скованно, ей было неудобно, что Нильс выкидывал деньги на ветер, всё расспрашивая её, рассказывая что-то сам, и порой такие разговоры длились по вечерам и час и два, и три... они понравились друг другу. Она ловила себя на том, что не может дождаться назначенного часа, чтобы вновь поговорить с ним и услышать его голос, она очень переживала, когда откровенничала, или слушала о чём-то личном с его стороны. Это было понимание, это была привязанность, и всё было прекрасно, пока он, спустя три месяца их телефонного знакомства не сказал, что влюблён и хочет приехать познакомиться с ней по-настоящему.

— И тогда я сказала то, что не могу себе простить до сих пор... я сказала, чтобы он больше не звонил.

— Почему?

— Мало того, я два дня не снимала трубку, когда раздавался телефонный звонок, а потом сменила номер.

— Почему, Дина?

Девушке стало трудно говорить, я видела, как задвигалось её горло, словно сглатывая надёжно запрятанные горькие комки, и она опустила взгляд на свои руки, молча замотав головой.

— Вы сможете мне помочь? — раздалось с таким трудом после нескольких секунд гробовой тишины. — Вы можете что-нибудь сделать?

— Дать вам стакан воды?

— Нет. Ответьте мне. Если нет, то я пойду...

— А как вы нашли нас? — спросил Вельтон. — Как вы оказались здесь в четыре часа ночи?

Дина молчала. Упрямо смотрела вниз, потом в сторону, и ничего не говорила. Наконец Трис положил ей ладонь на плечо, и сказал утешительно:

— Если вы готовы, то мы попробуем вам помочь. Но сначала мы должны выяснить, есть ли связующая ниточка между вами, осталась ли она с его стороны, понимаете?

— Да.

— Вы сейчас можете ещё остаться у нас на некоторое время, чтобы начать поиски?

— Да.

— А ты, Гретт, готова? — Трис спросил, даже не поворачиваясь ко мне.

— Конечно.

Длинную куртку она не сняла, и сумку тоже не оставила, — в каморку зашла быстро, не задавая никаких вопросов и села на мой пуфик. Я не стала ничего поправлять и села на тот, на котором обычно привыкла видеть посетителей, а не себя.

— Дина, вам удобно так? Может, разденетесь?

— Мне удобно.

— Вам сейчас нужно свободно себя чувствовать, чтобы нормально настроиться на воспоминания, и никакие посторонние мысли не отвлекали.

Она вскинула на меня короткие накрашенные ресницы и сняла с плеча сумку, потом скинула куртку и с усилием заставила себя глубоко вдохнуть.

— Я свободно себя чувствую, я спокойна, — её голос прозвучал именно так, как она говорила, — что нужно делать?

— Сейчас вы сможете нарисовать свои воспоминания...

— Зачем?

— Это первый шаг к поиску.

— Что он даст?

Я положила себе на колени альбом и поближе придвинула материалы.

— Вам не нужно знать всего, что происходит у нас в агентстве, и как мы работаем, вам нужно только довериться нам, а мы постараемся найти вашего Нильса. Сосредоточьтесь на том первом дне, когда он ошибся номером и позвонил вам. Только помните — никаких шагов в сторону, никаких мечтаний, предположений, смешанных с чем-то другим мыслей. Даже если вы не помните подробно, это не страшно. Здесь вам нужно лишь вспомнить хоть деталь, а на бумаге отразится то, что ваша память, может, закидала временем. Вы готовы?

Дина медлила с ответом:

— А что вы можете нарисовать? Мой телефон? Или возможно изобразить его голос?

Если честно, я и сама не знала, что я сейчас буду видеть.

— Рисовать будете вы, своей памятью, а мои руки вас слушаться. Я не знаю, что это будут за иллюстрации. Так вы готовы?

— Готова.

— Сконцентрируйтесь. Закройте глаза, если вам так будет удобнее...

Она закрыла, а я потянулась к пастельным мелкам.

Всё же привыкнуть к этому чувству неуправления своими руками было невозможно. Я и не я одновременно выводили линии и растирали пятна. Я увидела первые очертания голубой комнаты, дивана и журнального столика, на котором стоял телефон. Потом я нарисовала на втором листе саму Дину, которая отражалась с трубкой у уха, взглянувшая на своё отражение в зеркале серванта, она улыбалась и была смущенна. Она выглядела очень женственно в это мгновение, её красила улыбка и внутренняя нежность. Рисунок за рисунком менялись цвета... всё та же пастель, но более тёмная, — то ночной вид из окна, то тёмный коридор. Дальше — уголь. Чёрно-белая ванная комната с маленьким высоко подвешенным зеркалом, чёрно-белая кухня, чёрно-белый зал, спальня, шкаф для одежды, зеркало на внутренней дверце, раздетая Дина в отражении, бурые пятна ожогов — бёдра и живот, искривлённое мукой её лицо, на котором застыло презрение и ненависть, обращённые на себя и на своё уродство... мои руки всё выбрасывали и выбрасывали из альбома листы, и тонкие палочки угля обламывались и крошились от нажатия пальцев, я так хотела остановиться, но не могла. И Дина, уже скрючившись на своём месте и обхватив голову руками, мычала от слёз.

Чёрная, непроницаемая улица, наше Здание, наша лестница, её сумка, открытая полностью, а на дне белая бечёвка, и... наша дверь с полоской света...

Дина глухо застонала, завыла, потом заорала в голос, а у меня потемнело в глазах, и крик её стал в этой темноте меркнуть.

Я долго не могла понять, что я прихожу в себя, а не просыпаюсь после сна. Это было настоящее беспамятство, потому что, когда я вспомнила случившееся, я не могла поверить, что это был не сон, и что это было недавно. Не просто недавно, а минуты две назад. Тристан сидел рядом со мной на диване в большой комнате, Зарина и Пуля успокаивали истерику Дины, Вельтон тоже был рядом с ней с моими рисунками в руках. Дверь каморки на распашку.

— Тебе лучше? — Трис одной рукой поддерживал меня под голову, а в другой руке у него был стакан с водой. — Перестань меня пугать, Гретт, почему нельзя без приключений?

— Всё хорошо.

— Голова кружится?

— Нет, — я села на диване. Мой обморочный сон проходил, и я уже стряхнула с себя ощущение длительного времени. — Ты видел рисунки?

— Нет. Что у вас там произошло?

— У неё срыв или... не знаю. Дина удавиться хотела.

Пуля что-то шептала девушке, тоже подносила воду, но Дина отворачивалась, долго всхлипывала, а потом начала говорить — торопясь и захлёбываясь в словах:

— Не могла я! Нельзя меня никому видеть... и знакомиться не надо! Это несчастный случай был в детстве... ну, какая же я теперь? Я тогда думала — какая же я дура, куда меня занесло, как я его-то обманываю и себя обманываю, ведь всегда знала, что крест на мне... я с таким уродством никогда... если только такого же найду, или хуже, чтоб мне не стыдно, не страшно было... а я забылась, я даже не подумала тогда, что он вдруг захочет приехать! А недавно я поняла, что не могу так жить. Всю жизнь без него. Всю жизнь в этой ненависти! Я давно решение приняла, я даже удивлялась, что мне так спокойно стало от радости, что скоро моя мука кончится... я всё приготовила, только я дома не хотела. Я свой лучший костюм одела, накрасилась, новые туфли купила. Я весь дом убрала... а здание это я знала, я недалеко живу, оно же заброшенное, никто не увидит, не появится случайно... я так решила, что мне очень спокойно стало... будто всего лишь мусор вынести нужно. Я почти, а тут вдруг полоска света от двери... и до меня дошло, что табличка, которую я видела внизу, про сожжённый мост, что это то самое. Последний шанс... попытка переступить свой ужас и всё ему рассказать, а не бросать трубку и не менять номер... будь что будет.

Она замолчала, и в агентстве снова наступила тишина. Мёртвая.

Трис поманил Пулю в сторонку, и что-то ей тихо сказал. Потом подошёл к Дине:

— Дина, теперь вы должны прийти к нам завтра. Давайте, мы вас проводим, вы подышите свежим воздухом, успокоитесь.

— Хорошо.

— Гретт, можно я возьму твою куртку на время?

— Да, конечно.

Он накинул её на Дину, оделся сам, и Пуля тоже. Остались только мы с Вельтоном, но через несколько секунд Трис вернулся, зашёл в каморку и вышел оттуда, роясь в сумке. Достал ключи.