Воробышек. История "дорогой мамочки"

* * *

Свадьба отгремела, молодые, отгуляв положенные дни увольнения, вернулись к месту службы. Зигибранд перевёлся поближе к жене. Сын уже отработал обязательный контракт и теперь мог бы вернуться домой, но Ава... Зигги-старший проявил понимание.

Время идёт неумолимо. Алонсо, как некогда Флавий, уходит спать в свои комнаты. Вителлия Севера Секунд отозвал в Империю. В приказном порядке. Так и сказал:

— Это приказ, консул. — И только тогда Вителлий Север отправился на присланный за ним императорский линкор.

А поначалу сын пытался воззвать к голосу разума и элементарной порядочности. Вителлий Север смотрел на отпрыска оловянным взглядом и повторял:

— Я в отпуске. Могу отдыхать, где пожелаю. — Раздобыл-таки Секундовское разрешение на отпуск и машет им перед лицом сына. Наконец, Секунд, не выдержав, высказал отцу всё, что он о нём думает.

— Отец, не кружи, как стервятник над герцогской семьёй. Это неприлично, пойми. Герцог де ла Модена-Новарро достойный враг, хороший друг и надёжный союзник. Дай ему уйти, отец.

Кресло в переговорной полетело в стену. Консул, побагровев, вперился в голоэкран, рыча:

— Что ты понимаешь, щенок!

И вот тогда я увидела не сына консула, а внука Кассия Агриппы. Ледяное спокойствие, окутывавшее моего отца, теперь ограждает сына. На зарвавшегося военного смотрел Император.

— Это приказ, консул. — И Вителлий Север пришёл в себя.

— Слушаюсь, мой Император. — Поворот кругом и строевым шагом консул покинул переговорный пункт.

Эту беседу я увидела уже после отбытия барона Луция. Висенте показал мне запись, прежде чем убрать её в спецхран.

* * *

Сегодня под утро я проснулась от звона гитарных струн. Вбежала в комнату Алонсо. Муж растерянный сидит в кресле, его гитара валяется на полу. Вспомнила, как точно так же сидел Флавий, уронивший письменный прибор. Значит... Уже всё. Всё. Моё сердце сковано льдом... Вдох... выдох... Наконец, голос повинуется мне.

— Алонсо...

Муж улыбается. Пошевелил пальцами руки, расслабленно лежащей на подлокотнике.

— Хотел спеть тебе, удивительная, — и не смог удержать гитару. Прости.

* * *

И опять я сидела на полу, держа мужа за руки. Смотрела в синие глаза, и заливалась слезами. Черти в глазах Алонсо рисовали мои портреты. На них я улыбалась. Я старалась изо всех сил, но... не получалось. Императору Флавию я улыбалась, а его кузену, вот, не могу. Слишком большая часть моей души занята им. И ещё я старательно подбирала слова для вопроса. Я не хотела спрашивать, но... надо. Сдавленным голосом начала:

— Алонсо...

И молчу. Ну не знаю я, как об этом говорить! Не могу. Не хочу!

— Удивительная, ты меня пугаешь. Что случилось?

Смотрю на мужа, мягко улыбающегося мне, и, плюнув на всё, начинаю говорить, не пытаясь подбирать слова.

— Алонсо, мы никогда не говорили об этом, но теперь... Если надо позаботиться о... ну... ты понимаешь... Скажи мне, пожалуйста. Я клянусь, что выполню.

— Миранда... О чём ты?

И я кидаюсь головой в омут:

— Я о женщине. Или о женщинах. Ты не думай, я не в претензии. Двадцать восемь лет, это очень много. И даже четырнадцать, — тоже много. Если надо обеспечить им комфорт и безопасность, то, пожалуйста, скажи мне. Я не буду соваться к ним, просто прослежу за тем, чтобы наш Тито выполнил обязательства семьи.

Улыбка Алонсо становится по-детски беспомощной.

— Миранда, тебе ни к чему об этом думать. Не надо, поверь мне.

Мне больно, но я всё-таки говорю.

— Алонсо, я не причиню им вреда. Я хочу выполнить свой долг по отношению к тебе. Я твоя жена и...

Опять улыбка. Насмешливая. Только смеётся мой муж, похоже, над собой. Длинные пальцы сжали мои ладони...

— Нет других женщин, Миранда. И никогда не было. Не беспокой себя.

И я поверила мужу. Поверила сразу. Но не могла остановить свой язык:

— Но... почему?!

— Потому что кабальеро должен хранить верность. Своей стране, своему роду и своей жене. Такую клятву мы приносим, становясь взрослыми.

— Двадцать восемь лет... Мне непонятно...

— У вас другие традиции, Миранда. Ваши реалии долгое время не позволяли подобного. Когда речь идёт о выживании человечества, как вида, то верность — преступление. Впрочем, нас считают холодными.

Попыталась не впасть в истерику. Холодный Алонсо! Мужчина, рядом с которым моя кровь кипит. Даже сейчас, когда мы прощаемся. Но... времени слишком мало. А вопросы множатся.

— Клятва? Ты хочешь сказать, что все наши дети клялись хранить верность?

— Кроме стражей. Клятву младших примет Алберто.

Злиться нельзя. На уходящего — нельзя. Сыну тоже не выскажешь... Муж прав, — не буду думать об этом. Мужские заморочки.

Алонсо улыбнулся мне и... пальцы его разжались. А я не могла встать. Так и смотрела на заострившиеся черты, которые даже смерть не смогла испортить, и боль разрывала моё сердце. Боль и чувство вины...

Наши сыновья подняли меня с пола, закутали в шаль и увели на женскую половину. Я не могла произнести ни слова, находясь в каком-то оцепенении. Наши дочери усадили меня в кресло и заставили выпить чашку чая. А я продолжаю погружаться во мрак. Алонсо... Мой Алонсо... Никогда больше я не загляну в синие глаза... никогда черти в них не будут дразниться... Никогда. Никогда. Никогда...

Как больно!..

Медика я к себе не подпустила. Незачем. Привела себя в порядок, переоделась в траурную одежду имперской принцессы и вернулась в комнаты мужа. Тито с тревогой посмотрел на меня, потом успокоенно кивнул и продолжил решать организационные вопросы. Мальчик абстрагируется от горя, погружаясь в дела. Что ж, не самый худший способ.

— Мама, как быть со склепом? Там до сих пор...

Я поняла о чём пытается сказать мне наш первенец. Там до сих пор прах клона.

— Оставь, как есть, Алберто. Твой отец любил море и небо. Подготовь ему место на скале. Я покажу, где.

Мы ни разу не брали с собой ни одного из наших детей. Там, куда Алонсо отнёс меня на руках в первый день моего пребывания на Модене, мы всегда были только вдвоём.

Сын хотел что-то сказать, но передумал. Почтительно склонился, выражая согласие.

А потом мы об руку с первенцем стояли в большом зале, рядом с гробом, принимая соболезнования от друзей, от врагов, от любопытствующих...

Ритуал уничтожения печати герцога Алонсо Мигеля Ксавьера Морадо де ла Модена-Новарро... И перстень с печаткой тоже уничтожен. Отныне вся документация герцогства подтверждается печатью герцога Алберто Гарсии Мигеля де ла Модена-Новарро.

Наконец, мой муж обрёл своё последнее пристанище. На нашей скале выстроена небольшая беседка. Так называемый моноптерос — круг колонн, поддерживающих крышу. И там, под плитой, в которую вплавлен его офицерский кортик, урна с его пеплом. А вокруг только небо. И вечный шум моря внизу.

* * *

Три недели спустя я стояла рядом с сыном в главном зале повелителя Маноло. Смотрела на пятилетнюю копию Алонсо и меня переполняла ледяная ярость. Словно со стороны я услышала свой бесстрастный голос:

— Муж сказал, что у него не было других женщин.

Женщины высоких семей Союза заулыбались сочувственно. Адвокат, сопровождающий женщину с ребёнком, произнёс мягко, как говорят с больными:

— Разумеется он сказал это. Герцог очень любил свою семью.

Барон Зигмунд, присоединившийся к нам с Алберто, взял меня за локоть. Я не стала вырывать у Зигги свою руку. Зачем?

— Мне нужны доказательства. Не повторяйте слова. Я требую генетической экспертизы.

Кто-то из дам сказал: "Хоть бы не позорилась". Маноло шевельнул пальцами. Медик повелителя шагнул к съёжившемуся ребёнку. Его обижали? Откуда такой испуг? Стоим. Ждём. Зигги шепчет:

— Принцесса, зачем тебе это? Вернись домой к близнецам. Всё уже прошло...

Вернувшийся медик объявил:

— Отцовство подтверждено. Это сын ныне покойного герцога Алонсо де ла Модена-Новарро.

Торжество на лицах адвоката и женщины... Насмешливые улыбки дам... Мужчины приняли индифферентный вид. Появились ли у меня сомнения? Ни на мгновенье. Я сказала, перекрывая голосом начавшиеся разговоры:

— Продолжай.

На недоумённый взгляд медика поясняю:

— Скажи, кто его мать.

Тишина. Нет, ТИШИНА. И возмущённый возглас пришелицы:

— Да что за издевательство! Она же помешалась от горя!

Я молча смотрю на медика.

— Такой анализ я не делал, герцогиня. Придётся подождать.

— Я не тороплюсь.

Эта тварь опять закричала:

— Я не намерена терпеть этот фарс! Пришлю номер счёта, на который будете перечислять содержание для сына герцога!

И высоко подняв голову двинулась к выходу из зала. Адвокат с извиняющейся улыбкой откланялся и пошёл вслед за своей клиенткой. Мелькание чёрных теней. Острозубый демонстрирует им клыки в радостной улыбке. Высокие семейства зашептались. Послышались торопливые шаги. Медик вбежал в зал с потрясённым выражением лица. Маноло вопросительно посмотрел на него.

— Это... это...

— Говори. Скажи нам, кто мать ребёнка.

— Матерью этого ребёнка является герцогиня Миранда де ла Модена-Новарро. И это не ребёнок. Это клон Висенте де ла Модена-Новарро — второго сына герцога Алонсо.

Прыжок Зигги, протестующий вопль адвоката:

— Повелитель обещал нам безопасность!

Киваю на вопрос в глазах Алберто. Мальчик не усомнился в отце. Алонсо воспитал хороших детей. Алберто пошептался с Маноло... Герцог Осуно де Тельес-Хирон шагнул в центр зала. Тишина. Ожидание. Маноло чётко произносит:

— Я не нарушу обещания.

Адвокат успокоился, а женщина снова начала улыбаться. Рано обрадовались. Повелитель продолжил:

— Отправить их в Империю. За клонирование брата Императора Нового Вавилона они ответят по имперским законам.

Законник хлопнулся в обморок. Грамотный. Законы знает. А женщина растерянно хлопает глазками. Отвернулась от них. Смотрю на клон своего сына, о котором все забыли. Маноло спрашивает:

— А с этим что?

А перед моими глазами окровавленные руки Вителлия Севера, разрывающие тело моего клона, простреленная голова клона Алонсо... кровь... кровь... кровь. Не хочу!

— Пусть герцог Лопе свяжется с отцом Генрихом.

— Его Святейшество очень загружен, герцогиня.

— Пусть попросит пять минут для лямбды.

Пять минут нам выделили. Исключительно из за любопытства секретарей главы Церкви. Сигма-два в белом с золотом одеянии очень импозантен. Мягкая улыбка. Глаза сияют. Преклонив колено, прошу:

— Мне нужна помощь, Ваше Святейшество.

Твёрдая рука подняла меня. Спокойный голос произнёс:

— Слушаю тебя, дочь моя.

Я быстро пересказала произошедшее. И высказала просьбу:

— Я не хочу, чтобы ребёнка уничтожили. Не знаю, есть ли у клонов душа, но я видела, что они способны любить. Пусть ребёнок уйдёт из этого мира, но останется жив. Пусть он примет постриг. У вас же есть дети-монахи?

Сигма-два задумчиво кивнул. Потом улыбнулся.

— Не ожидал от тебя такой доброты, лямбда.

— Старею, наверное.

Его Святейшество расхохотался, возвращая нас во времена юности.

— Всё шутишь. Я одобряю твоё решение. Ребёнок будет жить и учиться в монастыре. А там посмотрим, куда его направить.

— Спасибо тебе.

Прошептала, склонившись в прощальном поклоне. Пять минут прошло и секретарь нетерпеливо переминается в дверях.

Ребёнка забрали порталом. А я, вернувшись в зал приёмов попрощалась с семьёй Повелителя фразой:

— Очень плохо, Маноло, что ты поверил неизвестной авантюристке и не поверил своему дяде-герцогу.

Милочка же одарила мужа многообещающим взглядом. Мне его уже жалко. Дочь сделала закономерный вывод, что Маноло судил ситуацию по себе.

Вернувшись на Модену, содрала с себя придворное одеяние, переоделась в комбез и берцы и, вызвав платформу, отправилась в рыбацкую деревушку. Оставила платформу висеть рядом с таверной и полезла на скалу. Алонсо шёл легко, несмотря на то, что держал меня на руках. Я же практически ползу, цепляясь руками, ничего не видя перед собой. Глаза застилают слёзы. Рыдания пока удаётся сдерживать. Какая неимоверная жестокость! Вся боль утраты вернулась. Я лежала, обняв плиту, под которой покоится урна с пеплом моего мужа и рыдала. Так горько и безутешно я плакала только в первую ночь на Модене. Когда поняла, что ройх не прилетит. В ту ночь меня, обессилевшую от слёз, с крыши унёс Алонсо. А сегодня меня уносить некому и я отключилась, лёжа на каменном полу.

Лёгкий ветер с моря шепчет "Миранда". И в шёпоте этом — боль.

Меня нашли Феле и Дани. Когда я проснулась, дети сидели рядом со мной на скале, а внизу бушевал шторм. Погода... на Модене бури не редкость, но такое буйство стихий случается не чаще раза в шестьдесят лет. Я забыла о штормовом предупреждении, — было не до того. А вот Феле... Феле всегда "видит". Малыш сказал Даниэлю, что маме плохо и дети прошли ко мне дорогой теней. Если бы не Дани, я возможно не очнулась бы. А так... обморок перешёл в глубокий сон, а после пробуждения я следила, чтобы дети не подходили к краю скалы. Волны с грохотом бьют в камень, Линтвар развлекается, нарезая круги над бушующим морем, сумеречные коты недовольно фыркают,отстраняясь от брызг, а призраки тихо шушукаются за моей спиной.

* * *

Живу на Модене. Вителлий Север попытался меня забрать, — уговаривал Тито, что мне лучше сменить обстановку, чтобы пережить горе, но сын, как ему консул ни давил на психику, оставил решение за мной. А я решила, что вернусь в Империю, когда дети отправятся в Академию. Как раз срок вдовства окончится и приличия будут соблюдены. Не хочу сейчас думать о мужьях и браке. В моей душе — пустота. Соблюдаю распорядок дня, исполняю обязанности герцогини, — Тито пока не обзавёлся супругой, а учитывая традиции семьи Алонсо, я его не тороплю. Пусть выбирает по сердцу. Потом не переиграешь. Ребёнок успокаивает меня, говоря, что это просто — после заключения брака других женщин рассматриваешь только, как объект восхищения и защиты. Прецеденты в семье были. Не знаю... Мы слишком разные. Я всего лишь дорогая мамочка, неспособная, в благоприятный для зачатия период, противостоять инстинкту продолжения рода. К счастью, инстинкт чистокровных — мудр.

Лорд Этан, навестив Тито, выразил нам соболезнования. Поскольку высокий лорд Бездны с этикетом знаком не понаслышке, ко мне он не приближается и не заговаривает со мной. Только изысканный поклон-приветствие. Все разговоры через детей. Но роза красуется на моём подоконнике, как и раньше, демонстрируя неизменность планов лорда-протектора.

* * *

Явились Зигибранд с Авой и Зигфастом. Дарри и Траинн в человеческом облике, а драконы, теперь ясно видимые мною вокруг них, стучат хвостами в волнении. Хорошо, что это всего лишь аура. Иначе от герцогской резиденции мало что осталось бы — дракончики уже выросли. Что такого могло произойти?

— Мама, завтра начинаются Драконьи игры. Прошу, окажи нам честь, позволь сопровождать тебя.

Растерявшись смотрю на детей. С драконами мы теперь в родстве и не явиться на эти самые игры будет невежливо. Судя по поведению Дарри и Траинна, это что-то значимое. Идти никуда не хочется. Но, вероятно, придётся.