Чиновник для особых поручений

— Силён! Ничем тебя не проймёшь!

— А то! — хитро подмигнул Барон.

Загремели 'кормушки', предваряя привычную процедуру обеда. По случаю воскресенья в мисках желтел отварной картофель. Барон, как обычно, пошептался с раздатчиком, взял свою порцию и уселся за стол рядом со Стасом.

— Теперь слушай сюда, Чалдон, — тихо сказал он. — Инспектор твой в больнице лежит — маслинку словил где-то, а делом твоим теперь Шульц занимается. Насквозь поганый легаш, это я тебе говорю. Значит, не сегодня-завтра тебя дёрнут. Запомни — ничему не верь. Иначе пропадёшь ни за понюх. Но и не дерзи зря, ты мне живой нужен. Вернёшься, тогда и поговорим.

— Понял, — негромко ответил Стас.

'Маслинку, значит? Вот это хреново. Такие вещи могут означать только одно — взялись за него всерьёз и не с просто так. Вот и думай, служба его тут замешана, алмазы или что-то третье? Кстати, вполне может быть, что причина не одна'.

Словно отвечая на его мысли, в замке повернулся ключ, и на пороге возник надзиратель Хайош.

— Херр Демидофф, прошу вас выйти.

Стас поднялся и вышел из камеры, по дороге обменявшись с Бароном понимающими взглядами. В комнате для допросов его встретил ослепительной улыбкой высокий мужчина лет тридцати пяти.

— Здравствуйте, господин Демидов.

По-русски он говорил с лёгким акцентом. И до тошноты правильно выговаривал каждое слово.

— Здравствуйте, — отозвался Стас. — Чем порадуете?

— Ничем порадовать вас не могу. Присаживайтесь, поговорим, может быть, вы сами себя сможете порадовать.

— Вот как? — удивился он, присаживаясь на привинченный к полу табурет. — Я начинаю чувствовать себя всемогущим.

Честно говоря, он не удивился бы, если бы увидел какого-нибудь сорокалетнего гнуса, у которого на жёлтом лице прописаны язва желудка и ранняя импотенция. Но, когда такую характеристику, какой наградил его Барон, положить на красавца с гусарской внешностью, становится неуютно. Ещё и глаза... такие добрые и сочувствующие, что хочется влепить между ними пулю. Не должно быть таких глаз у полицейского инспектора. Если, тем не менее, они есть, значит, мы имеем дело с редкой гадиной.

Шульц молчал, не прерывая размышления 'господина Демидова'. Видно было, что он, пользуясь затянувшейся паузой, в свою очередь, изучает того, кто перед ним.

— Почему вы молчите? — вдруг спросил он. — Почему не жалуетесь на несправедливое задержание?

— А что толку? — хмыкнул Стас. — Можно подумать, что меня выпустят, как только я пожалуюсь.

— Всякое случается, — пожал плечами инспектор. — Я буду вас спрашивать, вы будете отвечать. Я буду точно записывать ваши ответы, а вы потом, в конце допроса, их должны подписать. Вам понятно?

— Понятно.

— Ваша фамилия?

— Демидов.

— А, может быть, Сизов? — инспектор смотрел на него с улыбкой.

— Я уже сказал вам — моя фамилия Демидов.

Стас не выдал себя ни одним движением. Честно говоря, он чего-то в этом роде ожидал. Предал кто-то из своих, теперь он знал точно.

'Сука! Найду, блин, и порву, как Тузик грелку!'

— Итак, вы не хотите быть со мной откровенны? — Шульц говорил с сожалением, почти с сочувствием.

— С какой стати? — усмехнулся Стас. — Я не на исповеди, а вы не поп. Делайте своё дело.

— Да, — согласился тот. — Я, конечно, буду делать своё дело. Но, поскольку я немец, я буду делать его аккуратно и по-порядку. Вот, возьмите и почитайте.

Он достал из кармана и протянул сложенную в несколько раз газету. Это были 'С.-Петербургскiя в?домости' трёхдневной давности.

'...1 апреля 1912 года... выстрелом в голову с пяти метров... убит министр внутренних дел Российской Империи Столыпин Пётр Аркадьевич... убийца скрылся...'

— Я вам искренне соболезную, Станислав. Но факты, как выражаются англичане — это упрямая вещь. Вас никто не вытащит отсюда — это факт. И вы покойник, это тоже факт.

— Вот так сразу — покойник? Зачем же вы тут с покойником время теряете?

— Правильный вопрос, — улыбнулся Шульц. — Вы ещё не совсем покойник. У вас есть шанс.

— Вот с этого места поподробнее, если можно.

Шульц объяснил подробнее. Всё оказалось до ужаса примитивным. Ему нужно, выражаясь языком заведения, в стенах которого они находятся, ссучиться и начать стучать. Тогда он будет жить. Если нет — он труп. Если за убийство казнить не получится, удавят в камере, всего-то и делов.

— И кого же мне в молитвах своих благодарить? 'Де Бирс'? Или другая корпорация?

— Это не имеет никакого значения, — улыбка пропала с лица Шульца, словно её стёрли мокрой тряпкой. — Вы просто помните то, что есть дело, которое достанут из стола, если вы будете вести себя неправильно.

'А вот те хрен! — злорадно подумал опер. — С моими-то полномочиями, пожалуй, можно с вами пободаться. А обещать — не значит жениться'.

Глава 12. Эстонка из 'пряничного домика'

...Когда за спиной щёлкнул замок, он подошёл к столу и тяжело опустился на лавку. Барон, задумчиво раскладывающий пасьянс, поднял на него вопросительный взгляд.

— Вы-таки правы, коллега, редкостная мразь, — криво усмехнулся Стас.

— А то я его не знаю, — хмыкнул пахан. — Ну, что, готов насчёт поговорить?

— Как пионер, — и, сообразив, что пионеров в этом мире ещё нет, сразу поправился: — То есть, в смысле, как скаут.

— Ну, тогда слухай сюда.

План Барона был прост и нахален, как всё гениальное. Надо было отдать должное старому уголовнику — стратегическая составляющая в его прожекте была проработана на порядок глубже, чем в задумках Стаса по предотвращению революции.

— Я, пока ты тут парился, пробил за тебя всё. Вы с главным фараоном затеяли какой-то гешефт с алмазами. Говорят про какие-то новые копи. Так или нет? Только не свисти, сейчас не время.

— Убили главного фараона.

— О, как! — удивился Барон. — Туда ему, суке, и дорога. Сильно жёсткий был, подлюка, братва от него волком выла. Так, а что со стекляшками?

— А я знаю? — пожал плечами опер. — Я же месяц тут сижу, ничего не знаю. Рассказывай дальше. Пока я тут своего интереса не вижу.

— Алёша, ша! — осклабился урка. — Не спеши, как вдова под одеялом, будет тебе белка, будет и свисток. Вы оба такие себе умные, пошли копать алмазы. А вы подумали — куда вы их сбывать будете?

— Куда все прочие сбывают, туда и эти.

— Ага! Ты себе вообразил, что ты умней одесского раввина, только в Одессе-маме за то не в курсе. Туда, где берут один мешок, ты хочешь припереть десять и с какой-то стати полагаешь, что тебе будут рады?

— Да там ещё нет ни хрена, а ты мне уже про десять мешков толкуешь, — с досадой огрызнулся Стас.

— От, ты всегда такой догадливый или только сегодня? Стал бы тебе 'Де Бирс' эту подставу мастырить, если бы вы там впустую ковырялись. Я не удивлюсь, если ваши камешки уже на Привозе толкают. Ладно, всё это лирика. Слухай сюда. Если я тебя отсюда вытащу, ты меня в долю возьмёшь?

'Ну, и аппетит у него, — подумал опер. — Ни много, ни мало, сразу в долю'.

Видимо, что-то такое отразилось у него на лице, потому что урка дурашливо поднял перед собой ладони, как бы защищаясь.

— Только не надо меня ножиком зарезать!

— Извини, Барон, многовато просишь.

— А я и не прошу, — спокойно сказал тот. — Тебе жить осталось один понедельник, а ты за мошну цепляешься. Лучше быть богатым и здоровым, чем с маслиной в голове картошку снизу охранять. Тебя отсюда живым не выпустят, ты не понял ещё? Как сказал Карл Генрихович Маркс, нет такого преступления, на которое не рискнул бы капитал за триста процентов прибыли. И эти ребята титьки мять не станут. К тому же, я прошу жалких пять процентов. Причём, заметь, я тебе организую такую реализацию, что ты у меня на плече рыдать будешь.

— Не дождёшься, — хмыкнул Стас.

— Ну, не хочешь, не рыдай, — покладисто согласился Барон. — Короче, думай, голова, а то шапку продам.

Опер не опер, если не умеет думать быстро. О какой реализации говорил урка, дураку понятно — чёрный рынок. Но это значит, что они не будут ...ну, почти не будут зависеть от всех этих чёртовых корпораций. Потому что на данном этапе им важны только средства. Пока все эти пламенные борцы не начали в России кровавую свистопляску.

— Ладно, Барон. Согласен на пять процентов.

— Смотри, Чалдон. Если надумал меня 'прокатить', лучше сразу одумайся.

— Не пугай, а то сейчас обделаюсь. Что нужно делать?

— Тебе — ничего, — широко улыбнулся Барон. — Всё уже сделано.

...Дни тянулись за днями, однообразные и нудные. Раза два за всё время Барона вызывали на допрос. Последний раз, он вернулся страшно довольный, видно было, что его прямо-таки распирает. На вопросительный взгляд Стаса урка поманил его за стол. Когда они привычно уселись друг напротив друга, Барон тихо сказал:

— Меня ещё немцы по скачку тягают. Я сейчас им впарил, что тот 'почтовик' мы с тобой в двух выставили.

— Ты что, с дуба рухнул?!

Первым побуждением Стаса было дать сокамернику в морду. Своих проблем ему мало, чтобы ещё на ограбление почтовой кареты подписываться! Увидев перед собой лютые глаза, Барон инстинктивно подался назад.

— Эй! Ты чего, с башкой не дружишь? Думай, на кого рыпаешься!

— Я пока ещё не рыпаюсь, — спокойно сказал Стас.

Ему стало неудобно за свою вспышку. Совсем нервы ни к чёрту стали. Ясно же, что, если старый уголовник с таким победным видом сообщает о том, что 'пристегнул' его к чужому делу, значит, затеял какую-то комбинацию. Ещё через секунду до него дошло — какую именно.

— Добиваешься, чтобы нас вместе на этап дёрнули?

— Соображаешь, — осклабился Барон, и с оттенком восхищения добавил: — А ты, оказывается, чумовой! Я уж, грешным делом, за свой штакетник шуганулся . С тебя бы, конечно, как с понимающего, спросили, но фиксы-то жалко. Мне их большой мастер на Варшавской киче лепил.

— Очумеешь тут, — проворчал опер. — У меня и без твоих замуток излом да выступ...

— Ладно, не бзди, Чалдон, всё образуется, — к уркагану вернулась прежняя самоуверенность, он смотрел на сокамерника, скаля свои драгоценные фиксы.

— Тем и живу, — хмыкнул Стас.

Барон рассчитал всё точно. На следующее утро его вызвали на этап. Собирая свой 'сидор', он подмигнул Стасу:

— Будь здоров, Чалдон, не кисни. И на этом свете, даст Бог, свидимся.

А ещё через три дня, в начале Пасхальной недели, пришли за ним.

Православная Пасха, которая была накануне, 7-го числа, прошла серо и буднично, потому что, какой это праздник в камере? Правда, четверым русским, в том числе и Стасу, на обед принесли по куску застывшей сладкой каши. Как выяснилось, это был праздничный пудинг.

'Если эта мутотень для европейцев — праздничное блюдо, видать, ничего слаще морковки не видели', — ехидно подумал он, орудуя ложкой.

Тем не менее, праздничный обед был уничтожен без остатка, ибо организм настойчиво требовал калорий. Наутро, он только успел собрать ложкой невкусную кашу, как щёлкнул ключ в замке, и брякнул отодвигаемый засов.

— Херр Демидофф, приготовьтесь к этапированию. Время на сборы — семь минут.

Голому одеться — только подпоясаться. Ему, попавшему сюда, можно сказать, с улицы, собирать было нечего. Снова переходы по длинным коридорам, лязганье запираемых и отпираемых решёток. Перед самой последней дверью полицейский унтер, принимающий его, заставил его ещё раз раздеться. Он лично осмотрел каждый предмет одежды, даже кальсоны заставил приспустить, извращенец. Потом на Стаса надели кандалы и он вышел в сумрачный тюремный дворик, где его ждал 'чёрный ворон' — тюремная карета с зарешёченными окнами.

— Вперёд! — лающим голосом отдал команду унтер.

Перед тем, как запустить его внутрь, он поставил опера лицом к борту кареты.

— Сидеть смирно! Не разговаривать! — на ломаном русском 'объяснил' он правила перевозки. — Порядок понятно?

— Понятно, — хмуро отозвался Стас.

Все заняли свои места и карета, качнувшись, тронулась в путь. Лязгнули одни ворота, вторые, и они, судя по звукам, выехали на мощёную улицу. Унтер с ещё одним полицаем с надменными мордами сидели у двери.

'Прямо, воплощённый немецкий полицай', — с неприязнью глядя на унтера, подумал он.

В это время в зарешёченном окошечке возникло лицо кучера.

— Клим, настоящие фараоны хляют! — на чисто русском языке громко прошептал он.

— Ну, и чего зенки вытаращил? — отозвался 'унтер' на языке родных осин. — Гони! Шугной , быстро браслетки с него сними!

Второй 'полицай', достав из кармана какой-то крючок, поковырялся в замке и кандалы, посопротивлявшись для вида, расстегнулись. Карета, подпрыгивая, неслась по брусчатке. Стаса мотало из стороны в сторону, и точно так же скакали его мысли. Ни малейших угрызений совести он не испытывал. С чего бы, спрашивается?

Конечно, он не ангел, но с ним утворили, вообще, полный беспредел. Троцкого он, безусловно, решил убить. И пошёл на это вполне осознанно. Но не успел. Глотая, со стволом у виска, водку прямо из горлышка, Лев Давидович вдруг поперхнулся и, побледнев до синевы, стал валиться набок. Ему уже не было дела ни до водки, ни до пистолета. Храпя, как загнанная лошадь, он царапал скрюченными пальцами грудь, словно хотел выскрести засевшую там боль. И вдруг голова его бессильно упала на грудь, а взгляд стал стеклянным. Приложив пальцы к сонной артерии, Стас качнул головой.

— Что? Умер?! — с таким отчаяньем спросил Володя, словно он спасать его ехал, а не наоборот.

Как бы то ни было, сугубо с позиций закона их покушение недоказуемо, а смерть наступила от инфаркта. И на основании чего, его, спрашивается, столько времени держали в камере. Даже не допросили ни разу, что уж говорить про обвинение! Вот, пусть и не обижаются, если с ними сыграли по тем же правилам. Единственное, что его немного смущало, так это то, что задерживать, если что, его будут совершенно посторонние полицейские, которые ко всем этим делам — никаким боком.

'Бог не фраер, хорошего человека мне под пулю не подведёт', — подумал он и успокоился окончательно.

— А фраерок-то духовитый, — указав на него, засмеялся Клим. — В штаны не делает, в жилетку не плачется.

— Так, он же Чалдон, — пожал плечами тот. — Сибиряки, они все заводные. Одно слово, каторжанский край.

Резко повернув, карета остановилась.

— Шугной, доведёшь его до Инки-эстонки, а сам на хазу, — скомандовал Клим.

— Ага, — кивнул тот и, открыв дверцу, повернулся к Стасу: — Пошли!

Они быстро миновали несколько кварталов, время от времени переходя на соседние улицы, обошли скверик с фонтаном, затем свернули в какой-то тупичок, и остановились перед двухэтажным домиком, который так и тянуло назвать 'пряничным'. Такие обычно в детских книжках рисуют — под черепичной крышей, с высокой трубой, и по стенам вьётся плющ. Белоснежные занавески с цветочными горшками на окнах и крошечный садик с кустами ухоженных роз.

Вымощенная кирпичом дорожка привела их к невысокому крылечку, и Шугной вежливо стукнул дверным молотком. Через несколько секунд, словно их уже ждали (а, может, и ждали), внутри послышались лёгкие шаги, звякнул засов, и дверь слегка приоткрылась.