Лицо под маской.

Ладно, не буду отвлекаться. Я решительно выдвинула средний ящик, тот, которого касалась на портрете герцогиня Лаура. Конечно, он был пуст. Это и неудивительно, я ведь осматривала все ящики и ящички туалетного столика, когда переехала в Ка"Виченте, а нынче вся моя косметика помещалась в левом, самом маленьком отделении.

Столик должен быть современником Лауры, ну, или несколько старше. Вряд ли старше намного, тогда антикварная мебель не ценилась, и в будуаре светской дамы, тем более — герцогини, должно было стоять все только самое новое. Насколько я помню, такой предмет мебели обязан был иметь некий тайник, вопрос только, как его найти. Итак, первое, что приходит в голову — двойное дно в одном из ящиков...

С первого взгляда никаких признаков двойного дна я не находила, хотя, кажется, простучала все и потянула за все возможные пимпочки. Достав средний ящик почти до конца — интересно, кстати, а почему это он не выдвигается полностью? — я внимательно осмотрела его стенки, и нашла, наконец, подозрительное место. На правой стенке, почти в углу, была дырочка, будто бы проеденная жучком. Скромный какой жучок, откусил чуть-чуть, поблагодарил и ушел... Я вытащила из волос шпильку и осторожно потыкала в этот жучий след. Есть! раздался щелчок, но дно ящика не отошло, вместо этого отскочила дальняя стенка. Вот почему ящик не выдвигался до конца: чтобы скрыть тайник!

В тайнике лежала небольшая коробочка из синего сафьяна. Я достала ее и с понятным волнением откинула крохотный золотой крючок. Внутри лежала брошь — веточка красной смородины с двумя золотыми листьями и рубиновыми ягодами. Влетевший в окно солнечный луч вспыхнул в ягодах так ярко, что я зажмурилась. Интересно, а можно ли найти сейчас где-то в Венеции красную смородину? Ужасно вдруг захотелось...

Открыв глаза, я еще раз посмотрела на свою находку. Пожалуй, я ее сегодня уже видела. Именно она лежала на туалетном столике Лауры. Получается, я на верном пути!

Интересно, почему герцогиня дель Джованьоло спрятала эту брошь в тайник и так в нем и оставила?

Ну, хорошо, один тайник обнаружился, значит, может быть и другой. Я задвинула ящик и открыла левую дверцу. Здесь у нас есть полка, на которой стоят мои баночки и флаконы, и небольшой ящичек сверху. Это все. После долгого осмотра здесь я не обнаружила никаких загадочных отверстий или чего-то еще несоответствующего. Будем считать, что это отделение свободно от подозрений?

Проверив правое отделение, я тоже ничего не обнаружила. Подергала за все резные детали. Понажимала на крышки обоих отделений, своими загнутыми краями имитирующие крышу пагоды. Поковыряла петли. Ничего.

Но брошь ведь была, вот она, лежит на столе! Значит, надо продолжать поиски.

В конце концов, я все-таки нашла второй тайник. Боковая плашка возле центрального ящика, переходящая в изящную изогнутую ножку, слева состояла из двух кусков дерева, а справа явно была цельной. После нажатия на верхний уголок этой плашки, точно на маленькую перламутровую птичку, открылось потайное отделение. И в нем лежали три письма.

Разумеется, письма были написаны на латыни. Благодарение светлым богам и лично Гигее, я, медик, этот язык знаю неплохо. Конечно, медицинская лексика отличается от повседневной, но понять что написано, я могу.

Старомодным почерком, коричневыми чернилами на слегка пожелтевшей и ломкой бумаге были написаны приветы и поздравления от некоего Ансельмо Виченте сестре Лауре. Ага, видимо, это брат нашей герцогини.

Поздравления со свадьбой, всякие пожелания, приветы от родных... В первом письме не было ничего такого, ради чего стоило бы беспокоиться давно покойной аристократке. Второе письмо, датированное 1793 годом, отличалось от первого сильно, и весьма: прошло пять лет после свадьбы, теперь брат рекомендовал Лауре немедленно разъехаться с мужем и обратиться в Совет судей за разводом, приводя в качестве причины его жестокость и явное безумие.

Прочитав третье письмо, я поняла, почему они были спрятаны. И еще порадовалась, что не успела никому рассказать ни об изменившемся портрете, ни о поисках, ни о находках. Третье письмо было написано практически сразу же после второго, через три дня, и было в нем вот что:

"Дорогая сестра, я буду краток. Дуэль освободила тебя от жестокого тирана, но я должен бежать: у Джованьоло много сторонников, и я окажусь в одной из камер Пьомби, не успев моргнуть глазом. К сожалению, я не успеваю забрать те дневники, о которых говорил тебе. Если тебе понадобится оружие против Клаудио Лоредано или его семьи, помни: никто из родственников убийцы не может занять выборную должность или войти в Совет. Это уничтожит Лоредано. Ты найдешь записи в моей конторе в порту, в кабинете. Нажми на плитку под левым настенным светильником. Прощай. Твой Ансельмо"

Вот так.

Получается, бесследно пропавший Винченцо Лоредано не имел права становиться дожем...

Я посмотрела на часы: почти час дня. Еще немного, и церемонная синьора Пальдини пригласит меня к ланчу. Эти письма никому нельзя показывать: такие секреты очень быстро убивают своих владельцев, а у меня несколько другие планы. Положив все три письма на столик, я сделала снимок на коммуникатор и вновь убрала их в тайник. В конце концов, три листка бумаги пролежали в секретном отделении столика без малого четыреста лет, полежат и еще. Полюбовавшись еще раз на брошку — смородину, я вернула ее в коробочку и убрала в сейф, туда же, где лежат изумруды Хэмилтонов и браслет рубинового стекла, так хорошо определяющий яды. Вот кстати: пожалуй, в ближайшее время мне лучше с этим браслетом не расставаться.

Я надела его на руку и почувствовала себя как-то спокойнее, даже не знаю, почему.

К ланчу приехала Франческа вместе с Чинцией, своей кузиной, двадцатилетней дочерью уже знакомого мне Пьетро; девушка была, к счастью, мало похожа на отца, потому что тяжелая челюсть и резкие скулы вкупе с длинным носом мало идут юным леди. Дамы отправлялись на вернисаж модного живописца и звали меня с собой. Подумав, я согласилась, но поставила условием, что кофе мы выпьем у меня. И, как оказалось, не зря: вместе с кофе, печеньем и взбитыми сливками горничная принесла несколько писем, в том числе — два приглашения. Я просмотрела оба и без слов протянула Франческе.

— Ну, прием в Ка"Торнабуони по случаю дня рождения главы клана пропускать нельзя, это понятно, — сказала она, читая второе приглашение. — А вот прием у Донато Брагадина... Тут надо все взвесить.

— Поясни? — попросила я.

— Ну, с одной стороны, Донато — один из нобилей, довольно сильный маг, представитель когда-то весьма уважаемой семьи. На последних выборах дожа, тридцать лет назад, он даже был соперником Винченцо Лоредано. Проиграл, правда.

— Это понятно, — кивнула я. — А с другой?

— А с другой — он просто подонок, — неожиданно резко ответила Чинция, нежный цветочек. — Я бы даже в воду не плюнула, если б он тонул.

— То есть, на прием не ходить? — настаивала я.

— Не ходи, — сказала Чинция. — Пусть он к Темному провалится вместе со своими приемами. Он же рассчитывает, что ты про него ничего не знаешь, и придешь. А на его приемах давно уже никто не бывает, кроме уж самой распоследней шушеры.

— Вот интересно, — повернулась к ней Франческа, — а откуда ты это знаешь, дорогая моя девица на выданье?

— Ой, да брось, Фран! Я ж не в монастырь заточена. Сесилия рассказывала... всякое. И, кстати, категорически не советовала даже близко подходить к Ка"Брагадин. Так что от этого знакомства тоже есть польза!

— Ладно, посмотрим еще, что скажет Пьетро о твоих подругах... — сердито ответила Франческа.

Пока дамы препирались, я думала. Донато Брагадин был соперником Лоредано на выборах дожа. Да, это было тридцать лет назад, но что эти годы для мага, живущего несколько сот лет? Может ли быть, что Брагадин как-то связан с исчезновением дожа?

И почему, тьма вас возьми, меня все время будто подталкивают к этой загадке?

— Ну, хорошо, — прервала я спор Чинции с тетушкой. — Я поняла, что одно приглашение отправляется в корзину, а второе я принимаю. Что положено надевать на такое мероприятие?

На вернисаж мы не пошли, о чем я нимало не пожалела: современное искусство не кажется мне интересным. Вместо осмотра "инсталляций из современных материалов", как было написано в проспекте выставки, дамы занялись инспекцией моего гардероба. Через час, вытащив все платья и заставив меня половину перемерить, они единодушно пришли к выводу, что ничто не годится для столь значимого приема, и нужно срочно заказывать что-то новое.

Тут уже уперлась я.

— Вот это платье от Баленсиага сшито перед моим отъездом из Бостона! — Я вытащила вешалку с обманчиво простым платьем цвета топленого молока. — И если вы скажете, что Флавиа сошьет лучше, я пойду и съем сырую рыбу!

— Ну, вообще-то это платье может и подойти... — с сомнением изрекла моя подруга.

Ее племянница с жаром возразила:

— Нет, ты не права, Фран! Платье в самый раз для большого приема, просто нужно продумать, с чем его надеть. — Сюда нужны золотистые топазы, — прищурившись, изрекла Франческа. — И какая-то яркая нотка, совсем небольшая. Найдешь, Нора?

— Поищу, — кивнула я, уже зная, что в качестве "яркой нотки" мне послужит найденная смородиновая брошь. Конечно, если не станет возражать герцогиня...

Дамы отправились по домам уже после ужина, проведя у меня почти весь день, а я пошла в кабинет и открыла почту. Раз уж пообещала Джузеппине рецепты из Нового света, надо исполнять. Поковырявшись в Сети, я не нашла на эту тему ничего хотя бы сносного, и тут меня посетила разумная мысль.

Вообще, что-то очень уж часто стали ко мне наведываться мудрые мысли. Интересно, это нужно считать признаком старости или просто венецианский воздух так благотворно действует?

Да, так вот, разумная мысль, пришедшая ко мне, была такова: матушка вот уже двадцать лет пеняет мне, что я все время и силы отдаю работе и не занимаюсь домом. Отлично! Я решила заняться домом! Вот пусть и найдет мне десяток-другой прописей по каким-нибудь необыкновенным блюдам нашей страны. Я знаю свою матушку: если ей обозначить цель, то все, не отошедшие в сторону с ее пути, будут просто растоптаны...

Уже в постели, почти засыпая, я подумала, что теперь мне не придется придумывать предлог для того, чтобы встретиться с Джан-Баттистой; ведь на празднике в честь дня рождения отца он уж точно будет? Значит, так и так через два дня мы встретимся...

Наутро появился Пьетро Контарини, вначале обозначившись звонком по коммуникатору, а потом и лично. Был он не в лучшем настроении, о причинах чего сразу же и рассказал мне. Едва синьора Пальдини принесла кофе и закрыла за собой двери кабинета.

— Я нашел девицу, — выпалил мой гость. — Всех на ноги поднял. Но нашел.

— Ну, так это же хорошо?

— Да если бы! — воскликнул он с досадой. — Она в монастыре авеллинок, куда не допускают посторонних ни под каким предлогом.

— Хм... А если отправить письмо?

— Им запрещены любые контакты с внешним миром. Нора, простите меня, но у вас есть что-нибудь... покрепче, чем кофе?

— Конечно! Келимас подойдет? Помнится, эту бутылку мы с вами начинали вместе... — если Пьетро Контарини хочет успокоить нервы спиртным еще до полудня, то кто я такая, чтобы ему мешать?

Я достала из бара и разлила по двум пузатым бокалам ароматный напиток; не могу же я не составить гостю компанию. Пьетро отпил большой глоток, зажмурился, глотнул еще, и вот теперь перевел дух.

— Дивный напиток! Ваши пациенты умеют быть благодарными, Нора, — сказал он, отставляя бокал. — Так вот, монастырь святой Авеллии находится в горах, километрах в сорока от деревни Фоллоне. Они живут почти исключительно плодами своего труда — огород, виноградник, пасека. Не употребляют мяса. Раз в месяц им привозят рыбу, муку, соль, в общем, то, что не вырастишь на территории монастыря; при этом все привезенное кладут в специальный ящик, выставленный за ворота. Дежурная послушница палкой с крюком протаскивает этот ящик, кладет в него деньги и выталкивает прочь. Как мне сказали, после этого ей положена суровая епитимья, неделя на хлебе и воде и ежечасные молитвы.

— С ума сойти! — я была искренне потрясена. — Неужели кто-то добровольно идет на такие... жуткие условия? Все-таки почитатели Единого, как мне кажется, чересчур суровы в своей вере...

— Да, идут, и именно добровольно... Еще каких-то пятьдесят лет назад в этом монастыре было более двух сотен монахинь и послушниц. Сейчас осталось пятьдесят шесть.

— Пьетро, я мало знаю о монастырских правилах... Есть же кто-то, кому должна подчиняться настоятельница монастыря?

— В принципе — да, есть. Архиепископ Венеции, Фриули и Альто-Адидже, монсеньор Паоло Гвискари, — мне показалось, или, называя имя, Пьетро скрипнул зубами?

— Как-то не услышала я в вашем голосе благоговения...

— Гвискари были противниками семьи Контарини еще тысячу лет назад. И с тех пор ничего не изменилось.

— Н-да, это может стать проблемой... Кажется, по правилам церкви Единого, любой, уходящий от мира, должен отказаться и от своих семейных связей? — я задумчиво подлила в бокалы келимаса.

— Должен, конечно. Только вот в реальности это редко случается. И уж точно Паоло Гвискари о своей семье не забыл.

— Понятно, — я встала и прошлась по кабинету, посмотрела в окно.

Мне ведь нет дела до вражды двух семейств нобилей. По большому счету, и до судьбы испорченного мальчишки Карло Контарини мне нет дела, и до юной женщины, запертой в холодных стенах монастыря — навсегда, навечно... Повернувшись к Пьетро, я решительно сказала:

— Вот что... Медики стоят над религиями, семьями и пристрастиями. Узнайте, кто лечащий врач Гвискари, и я попробую найти козу, на которой к нему можно подъехать.

Проводив гостя, я решила прогуляться и посмотреть, где же были конторы мореходов и купцов четыреста лет назад? Я знаю, что дож Джованни Контарини, предшественник Лоредано, примерно лет сто пятьдесят назад построил новый торговый порт, названный пышно Воротами Венеции. Сюда и перенесли причалы, якорные стоянки, ремонтные доки, склады и прочее, без чего не может жить один из самых крупных объектов морской торговли в Старом свете. Понятно, что туда же переехали и конторы торговцев.

Для территории нового порта был насыпан отдельный остров западнее Санта Кроче. Тут с названием не заморачивались, и новый порт размещался на Isola Nuova, Новом Острове.

По акватории нового порта мы проплывали, когда мне показывали город с воды, и где это, я помню. А вот где был старый порт?

— Синьора Пальдини? — позвала я негромко, спускаясь вниз.

Из кухни выглянула Джузеппини.

— Простите, синьора, она вышла. В храм пошла, с дочкой у нее совсем плохо, вот и решила помолиться Великой Матери...

— Я не знала... а что случилось с ее дочерью?

— Да не говорила она, но вроде бы роды были неудачные. Ребеночек сразу умер, а у дочки вот горячка родовая, и никто помочь не может.

— Я вас поняла. Спасибо, Джузеппина. Пожалуйста, когда синьора Пальдини вернется, пусть зайдет ко мне в кабинет, — я пошла к лестнице, потом приостановилась и вернулась на кухню. — Джузеппина, вы ведь отсюда родом, из Серениссимы?