Черный, черным, по-черному

Нет, никаких следов! Только одинаковый почерк обеих акций мог послужить сигналом, понятным адресату. Собственно, так и вышло. Я уже готовился к третьей вылазке, — чтобы уж для особо тупых, — но тут явился долгожданный парламентер, некто Солдат, годом меня постарше.

В ожидании чего-то подобного, я оделся чисто и просто, и держаться старался в соответствии, спокойно, просто, без очевидного хамства и лишних понтов. Единственное, что оставил, так это пристальный, немигающий взгляд прямо в глаза, неотступно, и этого хватило. Он скоро начал мандражировать, этого не скроешь. Потел, и делал глотательные движения чаще, чем положено по физиологии.

— Гена хочет с тобой побазарить.

— Какой Гена? А то их до хуя. С каждым не набазаришься.

— Какой-какой... Боц!

И он уставился на меня с явным, но не слишком понятным торжеством.

А-а. Я припомнил что-то такое. Многодетная семейка с простой русской фамилией Боц, четверо братьев и блядина-сестра. В те поры я достаточно близко знал еще только одну семью, в которой имелось пятеро детей. Интересно, что личностью, некоторым образом выдающейся, стал третий брат, тот самый Генка. Старший, Толик, после службы на Дальнем Востоке устроился торговым моряком, и с тех пор не было о нем ни слуху, ни духу. Второй, Гришка, по слухам, уродился зверь-зверем, и, вполне закономерно, сел раз, второй, и, потом, так и заблудился между отсидками. А этого вот звали Геной. Согласно смутным слухам, непобедимый драчун. "Смутным" по причине того, что прежде наши интересы не пересекались, так что досье на него я не собирал, во всяком случае, целенаправленно. Ладно, теперь мои возможности по этой части несколько увеличились.

Дело в том, что все это время я действовал, как будто вокруг меня безвоздушное пространство, и нет ни единого живого человека, но, совершенно неожиданно, получил поддержку. Как-то раз, в период между приснопамятной сечей и отсидкой на балконе, ко мне подошел Васек, родители которого переехали из крупного райцентра Р. Его папу всего-навсего прислали на усиление областного руководства, тогда еще практиковались подобные вещи.

— Жень, там опять эти... Пошли пугнем?

Надо сказать, война изменила привычное течение жизни не одному только мне. Поток тех, кто привык оттягиваться в нашем дворе, сильно обмелел и грозил вот-вот пересохнуть вовсе.

Я кивнул едва заметно, и сказал очень ровным голосом.

— Иди. Пугни. А я постою рядом.

Он и приступил, в простом, но вполне солидном стиле, почти не позволяющем допустить ошибок. Понятно, что с поддержкой за спиной это сделать существенно легче, но я вдруг ощутил, что это относится и ко мне. Мне тоже стало легче и спокойнее, хотя, казалось бы, — ну какая тут поддержка?

— Так, пацаны, — хули вы тут делаете?

— А чо?

— А в чо! Двор тут чужой, вот чо, жлоб ебаный. За место проставляться надо, а то и по рогам можно.

Я, как и обещал, стоял рядом, молчал, и время от времени переводил взгляд с одного на другого. Один против десяти, что они не будут вякать, но левый все-таки начал открывать рот, и мне пришлось вмешаться.

— Так. Мы вернемся через минуту, и чтобы вас здесь не было. Вопросы есть? — Все-таки в моей памяти хранился некоторый запас заклинаний из более поздних времен, и произносил я их правильно, вроде бы и после паузы, но чтобы ответить не успели. Кивнул с удовлетворением. — Вопросов нет. Время пошло...

Мелочишка, но именно после этого эпизода я с удивлением понял, что все изменилось. Что бежать, как я делал это последние месяцы, вдруг стало невозможно. Структуру моей старой, циничной личности теперь образовывал оборот субстанций* новенького, с иголочки, организма. В соотношении, характерном отнюдь не для старика, а именно что для младшего тинэйджера, предпубертатного подростка, и против этого клинического факта возразить оказалось нечего. Если бы эти двое приняли вызов, я дрался бы до конца в прямом смысле этого слова, как говорится: победа или смерть. Такой вот элемент, — выражаясь медицинским языком, — "вторичной" утраты цинизма (понятно, частичной) оказалась для меня определенной неожиданностью. Точнее, — каждый раз оказывался. На самом-то деле ничего удивительного тут нет, по-другому и быть-то не могло, поскольку уж либо цинизм — либо мотивация, а любой здоровый ребенок представляет собой одну сплошную мотивацию. Правда, к сожалению, чаще всего идиотскую, но не в этом случае: у меня появилась армия, а это на самом деле очень серьезно. Да, из одного человека, но важен принцип, а лиха беда — начало. К нашему возвращению парочка заблудших, как и следовало ожидать, испарилась, а первый солдат моей армии, незабвенный, незаменимый, драгоценный, — остался. Так что ничего не поделаешь: многие вещи, нецелесообразные с чисто военной точки зрения, все-таки приходится делать исходя из соображений высшей политики.

* Если кому интересно, то нейромедиаторы, нейрогормоны, релизинг-факторы и гормоны просто.

Так о Генке Боце: мало того, что он был старше на два с половиной года, важнее, что с ним не решались связываться практически взрослые парни, по шестнадцать — восемнадцать лет. Талант у человека, ничего тут не поделаешь. То есть я прямым ходом шел в такую ловушку, что и не выбраться: разумеется, отказаться от "базара" никак невозможно, даже немыслимо, а в ходе переговоров нынешний глава клана Боц тонким слоем размажет меня по земле, стенам и прочим элементам ландшафта. Бежать, понятно, нельзя, но, в крайнем случае, придется. В еще более крайнем случае его придется убить, только надо заранее придумать, как именно. Впрочем, обо всем этом меня информировали спустя десять минут, наперебой, а пока шли нелегкие переговоры. Откуда-то появившийся Андрюха Шустин подошел поближе и слушал, хотя губы у него и дрожали.

— О чем мне с ним базарить?

— Ты пацанов обидел. Кое-кто до сих пор в гипсе.

— Сами виноваты.

— Ага. — Он удовлетворенно кивнул. — Генка так и сказал, что ты на это давить станешь... И приказал передать: не тебе одному решать, кто прав, кто виноват. Послушать надо, чего другие люди скажут.

— Мне, вообще-то, плевать, что он там говорил. И что люди скажут, тоже плевать, но ладно. Можно и потереть. Где?

— В котловане на Ратнера. В семь.

— Ага. И еще яйца в капкан сунуть. В семь, но на фабрике. А то опять, как в тот раз, приведет с собой кодлу в двадцать рыл.

— Он приказал передать: ты приходи, на тебя ему кодла ни к чему.

— В семь, но на фабрике. Иначе базара не будет.

— Ладно. Это, в принципе, по херу.

К этому моменту вокруг нас собралась уже порядочная толпа, и это было чем-то совсем новым. То есть раньше не происходило ничего, похожего хотя бы отдаленно. К Андрюхе подтянулись Птах, Роман, Сено, Палыч, Литвин, Юрок, братья Лелеки, Санчо и, понятно, — Васек. И подтягивались, как в классическом флешь-мобе, как будто уже вовсю существует мобильная связь, новые персонажи. Так же стали чуть поодаль, не вмешиваясь в разговор, и молча глядели. Так, что Солдат в конце концов занервничал.

— Я не причем. Только передать то, что приказал Генка. Его слова.

Я кивнул.

— Нормально. Это называется: "парламентер", их трогать не положено. — И с удовольствием добавил. — Пока они передают чужие слова. А вот если вдруг захочешь, пользуясь положением, хамить, то другое дело. Удавим, как крысу.

Что характерно, он даже и не попробовал возражать пацану младше себя, как-то там усомниться или показать гонор. Впору было возгордиться, — я определенно приобретал авторитет среди соответствующей категории населения.

— Так пусть не забудет, — пошутил я, — в семь. Ступай.

Он удалился, а потом ко мне подошел Андрюха. Он по-прежнему дрожал, но держался. Есть такие несчастные люди, совсем не храбрые от природы, но при этом стыд для них страшнее страха. Для них научиться воевать — вообще единственный выход, в противном случае их ждет печальная судьба.

— Я с тобой пойду.

— Тебе там нечего делать. Понял? Просто нечего.

— А я тебя не спрашиваю. Я тебе просто говорю, что приду, — и все.

— Тебе жить, — я пожал плечами, — только зря ты это.

— Не, — подтянулся поближе Васек, — я-то само собой. Сказать только не успел, думал, и так понятно.

— Мы тут с пацанами поговорили, — проговорил квадратный, очкастый Хоня, — в общем, мы тоже вписываемся.

— Вы че, — ебнулись? Вас там на куски порвут!

— Это тебя одного порвут. А нас усрутся.

— Меня пока что не порвали.

— Вот видишь. А с нами тем более не получится.

Я поглядел вокруг. Однако, как ни крути, три дома. Это когда они держались порознь и подальше, вроде никого не было, а когда собрались вместе, то получилось довольно-таки много. Толку, правда, с этого. Одного Гены с его несравненным понтом на все войско хватит. А, может, и ничего. И лишние свидетели, и для представительности неплохо. Ладно, если уж так вышло, ситуацию надо было брать под контроль.

— Так, — я деловито прищурился, как будто прикидывая что-то, — с голыми руками вам против шпаны делать нечего. Пойдемте со мной.

Сделать полноценный, по всем правилам, стальной кастет, — дело не такое уж и простое, и не быстрое, но я уже довольно давно разработал упрощенную технологию: лить из свинца, укрепив отверстия стальными кольцами, чтобы не защемило пальцы. И мы всей толпой отправились организовывать поточное производство. Шлифовать кольца, понятно, пришлось мне, — больше некому, — а вот с остальными операциями воинство справилось, заодно пригляделся, кто уж не вовсе безрукий. Так что оружие они получили. Не бог весть что, понятно, но полезно с точки зрения повышения психической устойчивости. Кроме того, поближе к вечеру, мы наведались на пресловутую "фабрику" и припрятали там запас кольев на всякий случай: то, что подготовка поля грядущей битвы есть дело рутинное, не делает его менее эффективным. Офицер, проявляя творческий подход к ведению боевых действий, не забывает при этом выполнять определенные правила, чаще всего прямо предписанные полевым уставом, а вот у вожаков, даже самых талантливых, с этим хуже. Подчиненные — выполняют, а вот подручные очень часто пьют, вмазываются, забивают на все, сваливают друг на друга и, по этому поводу, друг друга посылают. В заключение я сказал:

— Идти порознь и не больше, чем по трое, потому что мусорня не любит, когда пацаны ходят толпой. Они, понятно, козлы, но на это нюх имеют...

А на фабрике я настаивал тоже не просто так: обширные руины из красного кирпича, два этажа плюс обширный подвал под проломанным во многих местах полом, ни окон, ни дверей, лестницы обрушены, зато сколько угодно проломов в стенах. Идеальное место для тренировок по пар-куру. Я и тренировался, вот уже несколько лет. Как фабрику закрыли, — прям сразу и начал. Чтобы изловить меня там, им потребуется рота, причем половина вернется калеками, а человек десять — похоронят.

Мосчо IV: заметки о Личном Составе

Вой недобитых совков о недосягаемом совершенстве советской системы образования отчасти соответствует истине, но именно что отчасти. Любой общественный институт вообще и образование в частности есть не статус, а процесс. Может быть, самой коренной ошибкой большевиков, родовым пороком их подхода была попытка решить какую-нибудь проблему раз — и навсегда, создать вечные организационные формы отныне и присно, а так не бывает. Это так же невозможно, как навести чистоту, или искупаться, или поесть раз — и навсегда. Так сказать, — раз отмучиться, но зато уж потом ничего не делать и только пожинать плоды. А структурам свойственно "плыть", принципиально, поскольку они состоят не из гранитных глыб, а из живых людей, и еще для этого есть конкретные причины относящиеся к двум большим основным группам.

Во-первых, — меняется мир вокруг: меняются моды, подходы, люди, финансовые потоки, приходят новые идеи, время предъявляет новые вызовы, перекраивает распределение сил, ослабляя прежние центры и вытаскивая из ничтожества или полного небытия новые.

Во-вторых, каждое дело уже в самом своем начале содержит противоречия, как достоинства, так и недостатки, причем, если ничего не менять, первые со временем сглаживаются, а вторые, наоборот, имеют тенденцию расцветать пышным цветом.

Всеобщее, общедоступное, равное образование, — это великолепно. Величайшее достижение, позволившее советскому народу стать одним из самых образованных в мире.

Беда в том, что "всеобщее" с определенного момента начинает все больше обозначать "безадресное". Дело ведут так, как будто в нашей стране люди ДЕЙСТВИТЕЛЬНО одинаковы и не делятся на умных и глупых, подвижных и флегматичных, быстрых и медлительных, здоровых и больных, способных и туповатых. Да на мужчин и женщин, наконец. Как будто люди не обладают врожденными или рано определившимися склонностями к разным родам деятельности. Последствия такого подхода достаточно многообразны, но я веду речь об одном. К семидесятому-восьмидесятому году в СССР практически перестали встречаться достойные мужчины. Ко всем поляризациям нашего общества добавилась одна, небывалая в прежней истории, и оттого так и оставшаяся незамеченной.

Мальчики из "хороших семей" воспитывались, во-первых, в семье, где родители много чего хлебнули в молодости и в детстве и оттого ограждали единственного сыночка от всех трудностей, делали все, от них зависящее, чтобы вырастить его изнеженным, трусливым, нерешительным, вялым эгоистом. "Во-вторых" разумеется, была общеобразовательная школа. И еще формальные организации, в которые принимали всех, вроде пионеров и комсомола, а, как известно, всех — это, значит, никого. И решение всех вопросов, по возможности, через педагогов и администрацию. В нашей стране так долго, так направленно насаждали коллективизм, что людей уже буквально рвало от этих "общих интересов", под маркой которых им постоянно пытались подсунуть что угодно, включая любую мерзость, а индивидуализм, как положено, расцвел махровым цветом. Насколько я помню себя и пацанов своего круга, мы были трусливы, решительно неспособны противостоять ни малейшему давлению, будь то давление властей или шпаны, все равно, и, что, может быть, самое главное, абсолютно не умели объединяться на сколько-нибудь конструктивной основе. Это в Европах клубы, да партии, да ферейны, а у нас одно только сплошное "не ебет".

Прекрасно умели объединяться те, которых воспитывала улица, но они зато не имели надлежащего образования, отличались эмоциональной невыдержанностью, склонностью к антисоциальному поведению и конфликту с законами, имели дикие представления о доблести, а вот высоким интеллектом блистали редко. Такие, как Гена Боц, представляли собой редкое исключение. А еще они не отличались хорошим здоровьем и начинали курить лет с десяти. А курить вредно.

Общество практически полностью расслоилось на тупых хищников и беззубых умников-травоядных с тонкой прослойкой из циничных торгашей, вошедших в силу после перестройки.

Никакого третьего сорта мужской молодежи не было. Не было юношей храбрых, но образованных, умных, но стойких, физически развитых, но честных, могущих за себя постоять, но патриотичных и ответственных. Они не виноваты, никто не то, что не озаботился созданием системы, формирующей нормальных мужчин, разрушенными оказались все механизмы, которые делали это в традиционном обществе.