История вторая: Самый маленький офицер

— ... Следующая остановка — "Улица Забольской вольницы". "Улица Забольской вольницы" — следующая остановка, — ухватил остаток фразы диктора Сиф, выплывая из созерцательных раздумий. Улица Забольской вольницы... какое жизненное совпадение, если подумать!

Пора выходить, свернуть на эту улицу и войти во двор третьего дома по левой стороне через ближнюю арку... Трамвай затормозил, Сиф встрепенулся и встал у двери, придерживаясь одной рукой за поручень.

— Остановка "Улица Забольской вольницы". Двери открываются, уважаемые пассажиры, не забывайте свои вещи в вагоне! Следующая остановка... — Сиф не дослушал диктора и выпрыгнул, как только дверь отъехала в сторону. До поворота на нужную улицу оставалось метров десять, но так уж кто-то решил поставить козырёк остановки.

Улица Забольской вольницы была не улицей даже, а улочкой, с односторонним движением — правда, поди разбери, в какую сторону, — с машинами по обочинам и большими, развесистыми липами вдоль домов. Наверное, подумалось Сифу, когда липа цветёт, здесь царит совершенно умопомрачительный запах...

Было тихо, даже прохожих немного. Сиф свернул на эту улочку и неторопливо пошёл вниз, разглядывая дома — улица шла чуть под уклон. Липы зашелестели, словно переговариваясь между собой о неожиданном прохожем, воробьи, взъерошенные нахальные пичуги, оживлённо заголосили-зачвирикали, возбуждённо взмахивая крылышками и наскакивая друг на друга, если им казалось, что их не слушают. Рядом важно прохаживались голуби, по-гусиному переваливаясь и изредка басовито вскурлыкивая. "Ну неужели я такой выдающийся прохожий?" — с усмешкой подумал мальчик, в глубине души довольный учинённым, пусть и воображаемо, переполохом.

Третий дом был восьмиэтажным длинным корпусом с продуктовым ларьков на первом этаже у самой арки — словно неведомый волшебник перенёс сюда отдел ближайшего универмага, втиснутый в пространство "пять на пять шагов". Просто чтобы ему, волшебнику, после очередного волшебства за хлебом было ходить недалеко.

Сиф помедлил у этого магазинчика, размышляя, не купить ли, как порядочный культурный гость, какой-нибудь тортик размером этак в половину колеса любимой машины, но сообразил, что вовсе не знает вкусов Тиля. Да и вообще, к боевому товарищу положено заявляться с алкоголем, крепость которого прямо зависит от крепости дружбы. А в таком случае покупать придётся... Покупать придётся то, что ему никто в его возрасте не продаст.

На этом Сиф прервал свои размышления, и без того простояв с видом постигающего тайны нирваны буддиста у ларька приличное время, и решительно свернул прямо в арку.

"Третий подъезд, пятый этаж, направо и прямо ломиться в дверь", — повторил про себя указания друга мальчик, отыскивая взглядом нужную дверь. Третий подъезд спрятался за настоящими джунглями жасмина, кокетливо подмигивая из-за кустов обитой деревом дверью. В вожделенной тени зарослей расположилась скамейка и клумба с цветами, в эту пору — мелкими и рыжими, проказливо лезущими наружу, словно кипящая вода из кастрюли.

На скамейке сидел пожилой человек в светлом костюме, с виду — старичок-интеллигент из тех, что похожи на седую осеннюю реку, полную своей, неизвестной и непонятной молодёжи жизни. Впрочем, такие люди и не чураются с детьми посмеяться — конечно, если шутка будет того достойна.

Старик, закинув ногу на ногу, читал газету, рядом к скамейке была прислонена изящная трость — назвать её палочкой язык не поворачивался.

Сиф остановился перед подъездом, соображая, что не знает кода. Ждать же у дверей, пока кто-нибудь войдёт или выйдет, было неприятно-глупо. Дилемма...

В задумчивости, пытаясь решить соткавшуюся из воздуха и обрётшую вид подъездной двери проблему, Сиф застыл, по привычке, незаметно перенятой у командира, читая объявления. Тут старик поднял голову и поинтересовался твёрдым, но учтивым голосом уверенного в себе человека:

— Что привело сдария кадета в наши края?

Сиф вздрогнул и обернулся. Может ли этот пожилой человек с совершенно седыми волосами быть ему знакомым?.. Нет, лицо не вызывает никаких воспоминаний, да и причём тут кадеты?

— Не подпрыгивайте на месте, — старик улыбнулся очень радушно, словно добрый и важный хозяин гостю. — Видел я таких: погоны под курткой спрячут — и бегом с занятий в город.

— Простите, но я не кадет, — недоумённо возразил Сиф, помимо воли проникаясь к старику уважением.

— Не кадет, говоришь? Некадеты, сдарий мой кадет, не щеголяют в столь юном возрасте армейской выправкой и не чеканят шаг, словно на плацу.

— Но я, правда, не кадет! — Сиф не удержал улыбки. Действительно, куртку на погоны набросил, но выправка и шаг не зависят от одежды — если, конечно, то не драные хиппейские джинсы и цветастая рубашка, в которых волей-неволей Сиф превращался в безмятежного Спеца.

А сейчас ведь под курткой рубашка форменная — вот и прокололся перед стариком, только тот не так понял.

— А кто же тогда? — полюбопытствовал старик, поднимаясь со скамейки и протягивая руку за тросточкой, которая, как назло, укатилась почти к самой клумбе. Сиф наклонился, поднял её и протянул невольному собеседнику. "Пожилых людей надо уважать, Сиф, за их опыт и разум, а не презирать за физическую немощь", — нередко напоминал командир, многозначительно поглаживая пряжку ремня. Раз получив "по всем фронтам тяжёлой воспитательной артиллерией", мальчик больше никогда себе не позволял улыбок насчёт слеповатости или слабости стариков. К тому же в этом старике чудился Сифу вовсе не пенсионер, проводящий всю свою оставшуюся жизнь на лавочке, а подтянутый забольский офицер средних лет — поди разбери, отчего.

— Кто же юный сдарий такой погонистый, если не кадет? — ещё раз спросил старик, благодарно принимая трость, и намеренно-ворчливо добавил: — И не вешайте мне лапшу на уши, что это было не неосознанное проявление уважения к чинам. У сдария кадета даже лицо немедленно стало подобающее уставу.

Сиф улыбнулся ещё шире:

— Сдарий офицер весьма проницателен, но я настаиваю, что я не кадет, — он развёл руками и, решив, что терять нечего, снял куртку. — Честь имею служить в армии Российской Империи.

И пристукнул отсутствующими у кроссовок каблуками. Старик заинтересованно поглядел на погоны:

— Ого! Если память мне не изменяет, то передо мной, согласно знаками, стоит фельдфебель?

— Не изменяет, ваше благородие, — Сиф с ухмылкой употребил русское обращение без перевода.

— Ну, тогда прошу прощения, сдарий фельдфебель, — отозвался старик и представился с лёгким кивком: — Ивельский, Стефан Се́ргиевич, капитан инженерных войск в отставке.

— Лейб-гвардии фельдфебель Иосиф Бородин, — кивнул в ответ Сиф. — Но позвольте попрощаться: меня ждёт друг, а опаздывать... — он скривился.

— В таком случае идёмте, — Ивельский достал ключи и открыл дверь. Сиф возрадовался своей удачи и поспешил войти следом за стариком в полутёмный, словно в воздухе разлили чернила, подъезд.

— Здесь молодёжь у нас разбила лампочку, но не волнуйтесь, не споткнётесь, — старик толкнул следующую дверь и придержал её, пока Сиф заходил. — Сдарию фельдфебелю на какой этаж?

— На третий, — мальчик счёл, что скрытничать смешно и неразумно.

— Вот как? — удивился Стефан Сергиевич и даже остановился.

— А что в этом такого?

— Ничего, ровным счётом ничего, — пробормотал старик, но удивление не спешило сходить с его лица. — Ах, впрочем, неважно. Не слушай чудака-старика, он задумался о своём. Вот и лифт, прошу, — только он это произнёс, как, словно по волшебству, распахнулись двери лифта. Сиф и его новый знакомый вошли, и Ивельский нажал третью кнопку. Сиф обратил внимание, что пальцы у старика длинные и будто ломкие — точь-в-точь ветки засохшего дерева.

Лифт взмыл вверх, и вскоре оба офицера — русский мальчик и забольский пенсионер, стояли уже на этаже. Ивельский вновь издал тихий удивлённый возглас, когда Сиф решительно повернул направо и попробовал дверь, закрывающую вход в уголок с двумя квартирами. Закрыто.

— Экий вы шустрый! Здесь ключ нужен, — Стефан Сергиевич больше не выказывал удивления, словно смирившись с происходящим. — Подождите секунду, нужный найду.

И действительно, старик уверенно загремел большой связкой разнокалиберных ключей. Секунда — нужный найден, дверь распахнулась.

За дверью оказался закуток, в котором стояли лестница-стремянка, пара лыж, старый велосипед с местами ещё оставшейся красной краской на корпусе, и растрёпанный, словно им сражались с горными троллями, веник.

Дверь, ведущая в квартиру прямо, была распахнута настежь — заходи, как к себе домой. Ивельский остановился у первой, внешней двери и с хитринкой в глазах принялся наблюдать за Сифом, который, поколебавшись, шагнул внутрь.

— Уверены, что сюда? — старик зашёл следом.

Сиф кивнул, разглядывая вешалку, на которой висели чёрная ветровка и того же цвета джинсовый пиджак. Наверняка сюда.

В единственной комнате дверь на незастеклённый балкон также была распахнута, и солнце затопляло помещение, превращая пылинки, плавающие в воздухе, в золотые искры, отчего вся комната казалась полной блёсток, какие остаются в руках, когда потрогаешь позолоченную шишечку на рождественской ёлке.

Отгородившись от вошедших и всего прочего мира большим мольбертом, у балкона стоял человек, от которого видны были одни ноги в широких спортивных штанах — разумеется, чёрных — да макушка. На полу, в пятне солнечного света, валялась лимонно-жёлтая тряпка непонятной формы. Слышался шорох угля по бумаги: шорк-шорк, шух-шух-шух — и всё. Рисующий, казалось, вовсе не заметил гостей.

— Тиль? — неуверенно позвал Сиф, чувствуя, как ёкнуло где-то в районе живота: неужели он в гостях у Тиля?!

Шорох прервался, затем мольберт с грохотом обрушился, и глазам вошедших предстал сам художник.

Он был без рубашки, подставлял яркому солнцу голую спину да шею, над которой волосы всё так же небрежно были стянуты в хвостик. Завидев, кто это позвал его, Тиль порывисто перешагнул через поваленный мольберт — и обхватил-обнял мальчика, сгрёб в охапку:

— Сивый, нашёлся, наконец... — шепнул он радостно, отчего Сифу стало как-то жарко внутри, и, наклонившись, властно, с правом старшего брата чмокнул в лоб.

Сиф попытался вывернуться, но куда там! Несильные, казалось бы, руки художника держали крепко, не отпускали — и захотелось Сифу расслабиться, уткнуться в плечо вновь обретённому другу, ведь так спокойно было в этих объятьях! Его отрезвила не мысль даже, так, смутное воспоминание: много-много лет назад "родной полковник", который тогда ещё полковником не был, тоже прижимал к себе, но совсем не так. Тогда руки старались спрятать его от всех возможных опасностей, обхватывали, не держали — поддерживали. Тиль же обнимал так, словно ощущал свою полную власть: моё, мол, не тронь никто, мне принадлежит — и дать никому не дам!

— Пусти, — прошептал Сиф, попытался оттолкнуться, но Тиль лишь посмеялся, крепко ухватившись за запястья — откуда только сила взялась!

— Не вырвешься, Сив, не исчезнешь никуда больше.

— А что это нарисовано? — вытягивая шею, чтобы увидеть, мольберт, спросил Сиф, неловко попытавшись сменить тему.

— Рано пока знать тебе. Подожди чуток, — и с прежним смехом Тиль толкнул офицерика на диван, строго наказав: — Не шевелись, мне рисунок окончить надо. С натуры оно удобнее.

— Да-а, — задумчиво подал голос забытый Ивельский. — Значит, к тебе всё-таки сдарий фельдфебель пожаловал.

— Ко мне, Стефан Сергич, — отозвался Тиль, довольный донельзя, словно кот, выклянчивший недавно себе вкусный кусочек и теперь сыто и благодушно мурлычущий. — К кому ж ещё!

— Дверь только к себе изредка закрывай, — строго пожурил старик, тоже не сдержавший улыбки. — Мало ли, что случится.

— Ах, с вами в соседней квартире мне спокойно, как за десятком таких дверей! — сказать, что Тиль льстит, не поворачивался язык, уж слишком умильное выражение лица у молодого человека было. Даже старик перестал ворчать, вздохнул, бросив странный взгляд на сидящего Сифа и вышел, прикрыв за собой в квартиру дверь.

— До свиданья! — вдогонку крикнул было мальчик, но Тиль недовольно к нему подскочил:

— Я же просил: не шевелись!

— И долго мне так сидеть? — поинтересовался Сиф, глядя, как Тиль снова ставит на ножки мольберт.

— Совсем чуть-чуть, — отмахнулся художник, поднимая с пола уголь, и жалобно объяснил: — Мне только набросать пару черт — и всё!

И действительно, не успел Сиф разозлиться со скуки, как мольберт был аккуратно отставлен в сторону, и Тиль, отложив уголёк в сторону, поднял с пола замеченную Сифом ещё вначале лимонно-жёлтую тряпку, оказавшуюся длинной яркой футболкой. Скомкал её в руках, да так и не натянул — не до неё было Тилю, жарившемуся только что на солнце.

— Всё, — объявил он весело. — Хватит. Потом докончу.

Сиф неуверенно поднялся с дивана и потянулся: всё-таки, сидеть неподвижно, пусть и недолго, тяжело. Тиль лишь фыркнул смехом и сел рядом, потянув Сифа за плечо, чтобы откинулся на спинку дивана:

— А ты не больно-то и вырос. Сколько тебе уже?

— Пятнадцать, — помрачнел юный фельдфебель, касаясь одной из самых болезненных своих тем. Поэтому и выпалил резко: — Сам знаю, что года на три меньше дашь!

— Ну, три-не три, но год-полтора — точно. Не обижайся! — и, завладев правой рукой мальчика, Тиль принялся играть с пальцами, забавляясь происходящим, как ребёнок.

— Отпусти! — Сиф сердито выдернул руку. — Просил же беспокойные руки держать в карманах!

— Ты про лицо говорил тогда... — принялся оправдываться Тиль. — Что, руку тоже трогать нельзя?

— Я не люблю, когда меня начинают трогать и теребить, как настенный ковёр с бахромой!

— Ишь ты как, — надулся Тиль, отворачиваясь. — Стараешься тут, рисуешь до боли знакомую рожу...

Бормотание становилось всё неразборчивее, под конец Тиль уже чуть слышно бубнил себе что-то под нос, но понять нельзя было ни слова. Сиф подрастерял свою сердитость и неуверенно, словно готовую взорваться мину, тронул отвернувшегося художника за плечо. Взрыва не последовало, но это Сифу тоже не понравилось: похоже, Тиль совсем разобиделся.

— Эй, ну ты что! — испугался Сиф. — Я же не нарочно, я же не знал, что тебя это так заденет. Ну Ти-иль... — он принялся его тормошить, под конец нашёл руку художника — узенькую ладонь, загорелую только с внешней стороны — и, затаив дыхание, вложил-всунул в неё свою, с трудом сплёл пальцы... И ладонь Тиля с неожиданной силой сжалась, так что Сиф даже охнул.

— Сив, не пропадай никогда! Без тебя плохо, — зашептал Тиль, даже не поворачивая головы.

— Не пропадаю, — растерянно пробормотал мальчик. Ему захотелось потрогать лоб Тиля, показалось, что у того жар. Уж больно горячо он говорил, словно забывшись в бреду.

— Смотри! — Тиль вскочил, едва успев разжать руку, иначе бы дёрнул Сифа вперёд, и, подбежав к стеллажу у стены, схватил какую-то папку. Всё так же рывком, стремительно вернулся, оттянул резинки назад, раскрыл папку и высыпал содержимое — листы бумаги — прямо на диван. Это были наброски углём, на светло-бежевой бумаге. Лица, взгляды... И со многих листов на Сифа глядело его собственное лицо — только злое и совсем детское.