Мое советское детство

Внутри пахло машинным маслом, гарью двигателя, немного картошкой из погреба — сырой, ежевичный запах — и еще дедовым куревом.

Дед аккуратно вырывал из газеты прямоугольники, они получались у него очень ровные, насыпал махорку и аккуратно скручивал цигарку, слюнявил и закручивал. А потом сминал ее пальцами с боков, как в кино про войну. Неровная, большая папиросина.

Не помню, почему именно так. А махорка, табак, что дед сам выращивал на мичуринском, хранился нарезанный в стеклянной литровой банке.

Я помню рев мотоцикла и гул ветра в лицо, когда мы мчались с дедом на мичуринский участок, так в Кунгуре называют огороды. Этот мичуринский был дальше, за Иренью, недалеко от развилки на Пермь и Суксун. Новый мичуринский (старый дед отдал моему дяде), рядом были соседи, а потом начались 90е, соседей почти не стало, люди побросали свои участки. А смысл? РОбишь все лето, не разгибаясь, а у тебя каждый день тырят то огурцы, то капусту, а потом ночью приезжают мужики на грузовой машине, загоняют ее на твой участок и бросают в кузов весь урожай. Воровские годы. В Кунгуре, где раньше даже двери не запирались, началось такое. Жизнь накренилась, и люди заскользили с нее, как пассажиры с палубы терпящего бедствие "Титаника".

Соседи в итоге плюнули. И только дед оставался last man standing. Хотя у него унесли из сторожки даже железную койку. Дед сколотил лежанку из досок, прибил ее к полу, а дверь сделал на секретном замке. Кроме обычного ключа, нужно было специальной металлической вилкой потянуть за определенный гвоздь. Сложная система тяг и рычагов разблокировала дверь. Дед не сдавался. В вестерне дед был бы седой упрямый шериф с лицом Клинта Иствуда (или Николая Крючкова). Только вместо "кольта" и "нагана" — дубина с гвоздями.

Мне нравилось ездить на мотоцикле. На мичуринском я обычно скучал, потому что даже развлечения вроде сожрать больше гороха, огурцов, смородины, ирги, малины и щавеля вперемежку с морковью не хватает надолго (то есть, не продукты кончаются, а место в ребенке), а собирать колорадских жуков — то еще развлечение. Они, блин, противные. Ходишь по жаре и складываешь их в банку с бензином (или керосином?). У деда была керосиновая лампа в домике.

Еще разводить костер весело, особенно когда стемнеет. И печь картошку. И есть ее, выковыривая сладкую мякоть пальцами из черной толстой корки, обжигаясь и дуя на пальцы. Это настоящее развлечение.

Сколько всего было. Жизнь была полна под завязку. События, друзья, огороды, походы в кино на РМЗ и в город, поездки по грибы-ягоды и в Полетаево-Плеханово, братья и сестры, игра в прятки и в вышибалу во дворе дедова дома — толпой на толпу, до последнего бойца. Стук мяча и вопли детворы. Домино на выкрашенном голубой краской деревянном столе во дворе. Там по вечерам играли мужики, стукали громко и кричали азартно "рыба!". "А это на погоны!" и прочее. Бабы играли в лото, звенели мелочью из банок и кошельков, ставили бочонки с цифрами на карточки.

Жизнь кипела. Хорошие были вечера.

Ало-закатные.

По-настоящему круто было спать на балконе. Даже в дождь, очень круто. Только я сильно боялся двухвосток. Говорили, что они забираются, когда спишь, тебе в ухо. А там и до мозга недалеко. И я ложился на бок, крепко прижимал одно ухо к подушке, а другое закрывал одеялом. И так, слегка тревожно, засыпал. Никто не забрался. Кажется.

Ну, я надеюсь.

Хорошо спалось на балконе. Хотя под утро, когда начинало рассветать и белый туман заполнял улицы, становилось вокруг холодно, а под одеялом сладко и тепло. Лежишь с холодным носом наружу, затянувшись одеялом по макушку и сопишь в две дырочки. Как в шнорхель у подлодки.

Однажды, еще до 90х, мы ночевали на старом мичуринском, на улице у костра. Кажется, с нами был Андрей Бочкарев, мой друг. Хотя, может быть, это ложная память. Может, это был Максим, Макся, Симоныч, как я его называл, мой сродный брат. Или как дразнил — Симонис, был один такой бывший банкир в романе Пикуля "Фаворит", изготовитель фальшивых денег. "Симонис" всегда выводило Максю из себя. А еще — Рэмбонатик, потому что он был маленький, весь такой крепко сбитый, с круглой рожицей с ямочками, боевой. Крошечный Рэмбо в общем. Макся дико злился, бегал за нами с Юлькой и орал грозно. Очень смешно.

Нет, это все-таки был Андрей.

Ранее утро, на границе сумерек. Мичуринские затянуло молочной пеленой. Кусты малины плавали в тумане, верхушки ирги растворились в сыром и белом. Словно весь мир вокруг исчез, остались только мы. Зябко. Мы сонные, сидели у костра, закутавшись в одеяла, и смотрели, как бьются язычки пламени. Дед отгреб угли и поставил чайник.

Хорошо было.

===============

На фото — я, дед и моя сестра Таня. Дед приехал к нам в гости в Вартовск, мы возвращаемся с прогулки. Снимал отец. Год 1986-87, наверное.

48. Борьба за борьбу

В школе, особенно в начальных классах, мы все делали потоком. Одному ходить на секцию — это скучно. Запишешься, занимаешься, делаешь успехи, а никто об этом не знает. Вот и сидишь как дурак со своим дзюдо.

Петя Глущенко так и сделал. В смысле, все пошли на классическую борьбу, а Петро — на дзюдо. Правда, у Пети было два брата, чуть младше. Они тоже пошли на дзюдо. Так что скоро ему стало, перед кем хвастаться.

— Ни одной пломбы! Врач сказал, что у меня зубы как у волка.

И улыбается. Зубы белые, ровные. Как жемчужины. Я сразу вспомнил, что таких рабов на алжирских рынках очень ценили.

Книги — это вообще бесценный кладезь знаний.

— Ага, зато у тебя очки.

Шах и мат, генетическая ошибка.

Сейчас Петя работает прокурором. Мы давно не виделись.

Так вот, борьба. Не знаю, как весть о Трое достигла наших берегов, но на борьбу мы собрались все. Кроме Пети. Хитроумный Одиссей таки остался дома (у Пети, кстати, было освобождение от физкультуры. Я от него в первый раз услышал слово "аритмия"). Занятия были почему-то не в спортивном комплексе, а в ПТУ-44, на Мира. От школы несколько остановок. И вот мы толпой идем записываться, все оживленные и радостные, аки ахейцы.

Остановка. Подъезжает автобус...

"Я список кораблей прочел до середины..."

Автобусы в то время — это было нечто. Оранжевый дребезжащий сарай, битком набитый народом. Вартовский общественный транспорт — это юность токийского метро. Когда в Японии жили одни северные великаны в одеждах из толстых шкур. У современных японцев есть специальная должность — "осия", для человека, который запихивает людей в переполненные вагоны. Северные великаны считали ниже своего достоинства пользоваться наемными "уплотнителями". Когда в автобус набивалось столько северных великанов, что еще одному великану не хватало места, он просто отходил на десяток шагов, разбегался и бил плечом. Автобус резко уплотнялся. На освободившееся место могли влезть еще два-три северных великана... Я тогда был скромным человеком. В общем, автобус подъехал, в него бодро ломанулись все мои одноклассники (и протолкались сквозь ётунов, и влезли!), и только я чего-то тормознул. Запоздало ткнулся в толпу раз, другой и отскочил, как мячик. Автобус вздохнул, закрывая двери, и поехал. Я остался на остановке.

Борьба уплывала от меня в хромом рыжем автобусе.

Я вздохнул и — побежал.

Помните фильм "Форрест Гамп"? Я его всегда смотрю как документальный.

Я тупой, но сильный.

Автобус ехал по дороге, а по тротуару параллельным курсом бежал я. Рыжий сарай хоть и хромал, как раненая лошадь, и медлил на остановках, все равно оставался быстрее меня. Как старик у Хемингуэя преследует свою рыбу, так я преследовал рыжий автобус.

Автобус остановился на остановке напротив ПТУ-44. Ребята вывалились из автобуса.

Андрей Башкирцев, мой лучший друг, огляделся. Все были на месте. Кроме меня.

— Не понял. А Диман где?

— Да вон он... бежит, — ответил Руслик. Он единственный оказался в автобусе у окна, и всю дорогу потрясенно наблюдал мой забег. Длинное лицо Андрюхи вытянулось еще больше. Прежде чем обрасти мясом на третьем курсе Керосинки, Андрюха был худым, как щепка. В то время в нем были только сарказм и кости.

Руслик и Андрей ждали меня на остановке. Все остальные рванули через дорогу, к зданию училища. Время поджимало.

И тут наконец подбежал я.

— Молодец, Диман, — насмешливо приветствовал меня Андрюха. — Марафонец, красавчик!

Я подумал, что сейчас помру. Дыхания не хватало, легкие, казалось, лопнут. Колени подгибались.

— Давай быстрее! — закричал Андрей. — Сейчас борьба начнется!

Так что я на секунду остановился, выдохнул и — побежал дальше. Как Форрест Гамп. Мы пересекли дорогу, ворвались в здание ПТУ, пробежали по коридорам (пэтэушники удивленно на нас оглядывались), спустились куда-то ниже, по длинному коридору, освещенному потрескивающими лампами дневного света, помчались за остальными нашими. Над головами у нас по потолку змеились кишки проводов, словно мы оказались внутри древнего чудовища. И вот — спортивный зал. Яркий свет, боксерский ринг занимает левую половину, справа — зал, застеленный синими матами. Посередине тренер. Борьба.

Мы успели.

— Слушай, а чего ты бежал? — спросил Руслик позже. — Дождался бы следующего автобуса и спокойно доехал...

— Ага, — сказал я. — Откуда я знаю, где выходить?

Руслик открыл рот. Похоже, такая мысль ему в голову не приходила.

— Так ты че, не знаешь?!

Я помотал головой. В радостном угаре (мы идем на Трою, мы идем на Трою!) я как-то вообще не догадался спросить, а где, собственно, находится эта Троя? И обнаружил я свое незнание, только грустно глядя вслед уходящему автобусу.

По легенде, герой и полубог Ахиллес бежал на войну тайком, переодевшись в женское платье. А прозвище у него было — Быстроногий...

В общем, как и я — тупой и сильный.

Прошло несколько месяцев. Осень закончилась, наступила зима. Нижневартовск стал белым и ледяным. Ударили морозы. Воздух сворачивался белыми ленивыми клубами, тяжело отваливался от выхлопных труб проезжающих машин.

На классической борьбе пришло время подведения первых итогов.

Тренер провел контрольное занятие. Борьба в стойке, борьба в партере, броски, захваты, "рычаг на плечо" и т.д. Руслик отлично, Ромка Новичков — очень хорошо, Андрей — неплохо. Зато мне тренер сказал, что я — лучший по технике. Я возгордился. Хотя звучало это несколько сомнительно. Как сказать ежику, что он технично летает. К тому моменту я начал подозревать, что классическая борьба — не мой конек...

Тренер раскрыл журнал. Провел пальцем, зашевелил губами. Затем поднял голову.

— Так, Нуриев, Башкирцев, Новичков... — он огляделся, увидел меня. — И вот ты... как тебя?

— Овчинников, — сказал я. Было обидно, что тренер не запомнил имя "лучшего по технике".

— Пойдете завтра на соревнование, — тренер закрыл журнал. — Готовьтесь.

Помню, я сильно волновался. Даже дыхание перехватывало и коленки дрожали.

Наступил день соревнований.

Мы прибежали, раскрасневшиеся, румяные, звонкие от мороза, как резиновые мячики. Разделись, переобулись в кеды — у меня были те, знаменитые "с футбольным мячом", в кедах можно было заниматься, пока не купишь борцовки. Оставили в раздевалке одежду и валенки, поднялись наверх. Соревнование началось. Народу было — тьма. Мальчишек двести точно. Кажется, это было какое-то соревнование между секциями борьбы.

Руслик победил в обеих своих схватках. И дожидался третьей. Андрей выиграл одну схватку, и проиграл во второй... Настала моя очередь.

Я вышел на ковер, не чувствуя под собой ног. От гулких ударов сердца в висках я почти оглох.

Мой противник, мальчишка, атаковал. Мы шлепнулись на ковер. В борьбе это называется переход в партер.

Не знаю как, но я ловко вывернулся и оказался сверху. От неожиданного успеха я растерялся. Я начал судорожно вспоминать, чему нас учили. Начал делать "рычаг" на руку, запутался, задергался... и тут меня уложили на лопатки. Финита.

Я встал, с трудом сдерживая слезы. Ненавижу проигрывать.

— Все нормально, — сказал тренер равнодушно, и я понял, что он на меня и не рассчитывал. — Молодец.

Это было обидно. Вторую схватку я проиграл гораздо быстрее. Меня бросили через бедро, затем прижали к ковру. Черт.

Руслик остался ждать третьего тура, а мы с Андрюхой спустились в раздевалку. Мне хотелось поскорее домой.

И тут судьба нанесла мне еще один удар. Добивающий. В беззащитную пятку, как несчастному Ахиллесу...

Я оделся, напялил ушанку... И взялся за обувь.

В раздевалке лежали тысячи валенок. И все одинаковые. Двести пятьдесят оттенков серого. Валенки — это была советская северная мода. На тысячу валенок попадались одни унты — и те большого размера, достались от отца-нефтяника. А так у всех — валенки.

И моих не было. Они пропали. То есть, какие-то другие были... валенок вокруг — завались десять раз... но именно моих не оказалось. Я на пробу надел первые попавшиеся валенки — нет, не мои точно. И ноге не так, и у моих оттенок серого чуть светлее. Я ведь помню! Я снял валенки, сунул на место, затем вытащил из битком набитого шкафа следующие... Опять мимо. Не мой размер. Я поморщился.

— Чего ты? — спросил Андрюха. Он уже оделся и обулся, и ждал меня. Я объяснил, в чем дело. Андрюха прищурился: — Ты уверен?

— Ага.

Что я, свои валенки в лицо не узнаю?

И я начал, как Золушка, проверять все валенки подряд. Авось подойдут, и я найду свои. Андрей мне помогал. Мы методично обошли все полки. Время шло, валенок становилось все меньше. Спускались другие ребята, искали в этом чудовищном складе валенок свои — находили, надевали и радостно убегали домой. А мы все искали. Спустился Руслик (третью схватку он продул), и тоже стал помогать.

Наконец, мы обошли все. Проверили всю раздевалку. Мои валенки исчезли, как не бывало... Я закусил губу. Да не может быть! Вы что, издеваетесь?!

Страшная догадка озарила меня — кто-то ушел в моих валенках. Вот сволочь. Разве так можно?! Это был жестокий удар. Я понял, что в этом мире почти наступившего светлого социалистического будущего, все еще существует черная несправедливость.

Только что в моей жизни были валенки, а теперь их нет.

— Кто-то ушел в твоих, — сказал Андрюха насмешливо. — Нет, Диман, ты точно уникум. То ты автобус потеряешь... А теперь у тебя еще и валенки свистнули!

— Надень любые, — посоветовал Руслик рассудительно. — Кто-то ведь так и сделал.

Я помедлил... Соблазн велик. Потом помотал головой. Я чужого не возьму. Ни за что.

Мы вышли из здания. Ярко светило солнце, как бывает в особенно морозные дни. Мороз врезался в нос, кожу на лице стянуло. Андрей и Руслик смотрели на меня с жалостью. Под моими тонкими резиновыми подошвами скрипел снег. Да уж. Пальцы начали подмерзать. Так и ноги можно обморозить.

Минус тридцать с лишним, а я в кедах.

Я вдохнул морозный воздух и побежал. Легко и раскованно, как Ахиллес.