— Да что случилось-то? — две пары глаз неотрывно и с тревогой смотрели на меня, ожидая чего угодно, но явно не того, что я сказал.
— Предчувствие, и всегда сбывается. Снаружи — опасно, может, даже смертельно.
И тут в дверь заскреблись, раз, второй, тихо так, почти на грани слышимости, и тишина.
— Послышалось? — в шепоте Натиль проскочили истерические нотки.
Зарр покачал головой, он тоже слышал.
— Сейчас тихо идем в мою комнату, вы с Натиль спускаетесь в подвал и запираетесь там, а я на чердак, сверху посмотрю, что там.
— Нет, пап, не ходи, дождемся утра, может, там ничего и нет, или кошка бродит, зачем рисковать? Утром все вместе и посмотрим, — голос уже почти дрожит, еще чуть-чуть, и сорвется.
— Дочка, я не слышу Тутса, — качает головой, — там не кошка.
Резкий, царапающий звук, будто по двери, сильно надавив, провели ножом, ударил по нервам, словно по натянутым струнам. Зарр схватил дочь за руку и буквально поволок в комнату, я же стоял, лишь отрешенно наблюдая — как же это все знакомо. Мрак, неизвестность, тихие, пугающие звуки, ждешь хоть чего-нибудь, хоть какого-то проявления, сердце стучит, как бешенное, а мозг все выдумывает и представляет, что бы через мгновение замереть в слепом ужасе и крахе фантазий — перед реальностью. А потом жизнь, недолгая. И понял — не хочу, что бы эти люди узнали, что это такое. Не для них это.
Натиль уже почти спустилась, свечение стало сильнее, внизу можно было не опасаться быть замеченными. Зарр протянул руку в мою сторону.
— Я остаюсь, — присел рядом, — не хочу больше бегать.
— Уверен? — теперь он мог меня видеть, и смотрел прямо в глаза, пристально, испытывающе.
— Уверен.
Он кивнул, глянул вниз, на Натиль, улыбнулся:
— Сиди тихо, как мышка, — и опустил крепкую, толстую крышку. Стало темно, снизу послышался звук задвигаемого засова — умница, заперлась. Я вдруг отчетливо почувствовал страх, Зарр боится, действительно боится, за себя, за нас, но больше всего — за дочь. А раз боится — значит, есть чего, значит, что-то знает. Беру его за руку, выше локтя, придерживаю, молчу.
— Наверху скажу, — и голос его мне очень не нравится, столько в нем обреченности и безысходности.
Из ее комнаты вела еще одна дверь, во что-то вроде подсобки или чулана, с приставной раскладной лесенкой в самом конце, как раз под чердачным люком. Узкая комнатенка еле позволяла протискиваться, заставленная всяким хламом и другими "нужными" вещами, не позволяя ступить ни шагу в сторону. В отличие от меня, Зарр постоянно на что-то натыкался и его чертыхания шепотом неприятно резали слух, еще больше натягивая нервы и вызывая лишь досаду, неужели нельзя аккуратнее. Наконец, он добрался до лестницы, разложил ее с неприятным скрипом, поднялся на две ступеньки, откинул крышку чердачного люка, выпрямился... и словно влетел в него, втянулся, выронив топор. Раздался разрывающий звук, всхлип, что-то полилось на пол чердака, добралось до люка, обильно оросив ступени и стекая вниз, к моим ногам. Прозвучал отчетливый "шмяк" о стену. И снова тишина. Я замер, не издавая ни звука, меня здесь нет. Как и Зарра уже нет. Я опять один.
Страх — забавное чувство. Когда его немного, он будоражит, развлекает, разгоняет в жилах кровь. Но когда его волны начинают бить через край, накрывая тебя с головой, и ты захлебываешься им, давясь застрявшим в горле воплем, а сердце через мгновение больше не сможет просто выдерживать заданый темп, тогда остается всего два варианта: седеть, мочась под себя, исходя липким потом и цепенея от сковавшего волю ужаса, пока бьется сердце, или сделать шаг, неважно, в какую сторону, от него, к нему, главное — сделать. И этот шаг — это выбор, выбор бороться, с каждым разом становится все осмысленнее, и вот, ты уже не бежишь прочь, а в голове у тебя совсем иные мысли, ты изменился. Я не испытывал страха, я через все это прошел. Было только чувство опасности, но оно лишь предостерегало. Медленно наклонился, поднял топор — липкий, почти вся рукоять была мокрой, ничего, не скользит, и ладно. Не глядя, взял из хлама первую попавшуюся под руку вещицу и без замаха, легко, что бы не скатилась, бросил на верхнюю ступень. Поначалу ничего не происходило, все та же тишина и мрак. А потом медленно, словно с опаской, из люка протянулось нечто и коснулось верхней ступени, сначала краешком, будто пробуя на прочность, затем увереннее, занимая ее почти полностью и свешиваясь концами на нижнюю. И замерло. Кап-кап-кап. Кровь Зарра медленно сочилась по ступеням, нарушая напряженную тишину, напоминая — опасно, смертельно опасно. Наконец, в проеме люка наметилось движение, нечто, напоминающее щупальце, осторожно свесившись вниз, стало водить концом из стороны в сторону, недолго, пока не замерло напротив меня. Вот оно.
То, чего и ждал. Самый удобный момент для нападения — при спуске, и без разницы, какая часть твари внизу. Единственное, чего хотелось, что бы тварь спускалась головой вперед, что бы выдала это, увидев меня. И она увидела, или почуяла, не знаю, чем был для нее этот отросток. Ударил без замаха, доворачивая и оттягивая топор на себя, вдоль "щупальца", стараясь зацепить нижним острым концом и распанахать как можно больше. Попал. Дернувшись, существо лишь еще больше увеличило разрыв, стальное лезвие рассекло его почти надвое, едва не вырвавшись из руки. С истошным визгом втянувшись в проем, оно грохнулось на пол и, не переставая визжать, стало крушить вокруг все, до чего могло дотянуться, ломая и разнося вдребезги добрую половину чердака. Наконец, беснование стало затихать, сменившись лишь жалобным поскуливанием и легкими ударами по полу. Чуть не споткнувшись на верхней ступени, рывком забросил тело в люк и бросился в сторону, готовый к любой неожиданности, но предосторожность оказалась лишней — среди остатков когда-то целого чердака в редких конвульсиях билась темная масса, не подавая больше никаких признаков жизни. Пнул в нее валяющийся рядом обломок — послышался отчетливый удар и никакой реакции. Тогда, решившись, приблизился и стал методично расчленять тварь на куски, сначала одну конечность, потом другую и так далее. Здоровая, зараза, как же она умудрилась сюда забраться, мы ведь ничего не слышали. Костей было мало, лишь костяк, а так сплошные хрящи и жилы, лопающиеся и хлюпающие при каждом ударе, так что к концу я был почти весь в ее крови. Про запах на чердаке не стоило и говорить.
С противоположной стороны чердака послышалось легкое поскрипывание — шли последние секунды, пока я тут один, и это меня не устраивало. Кто бы там ни лез, живым мне не остаться. Быстро спустился вниз, сложил лестницу — теперь люк с полом ничего не соединяло, нужно только прыгать, и стал скидывать в проход весь стоящий по бокам хлам. Особо раскидывал под проемом, готовил посадку "помягче". Шум стоял приличный, каким бы глухим ни был очередной гость, оставить без внимания такое он не мог. А потом просто почувствовал, у люка, там, сверху, что-то есть. И оно знает, что я здесь, внизу. Присел, почти перестал дышать, топор лежит рядом, давай, сука, я готов.
Вниз свесилось уже знакомое щупальце, покрутилось из стороны в сторону и втянулось обратно. Минуту или две ничего не происходило, затем показалась другая конечность и вытянулась почти до пола, еще бы метр — и достала. И вдруг, совсем неожиданно для меня, тварь просто свалилась в люк, зарывшись в груды хлама. Барахтаясь и создавая еще больше шума, разбрасывая и ломая все вокруг, она запутывалась еще больше, послышалось раздраженное взвизгивание, треск и грохот творимого хаоса усилился еще больше. Наблюдая за всем этим, я, тем не менее, стал упускать детали, слишком быстро и кучно сменялись кадры, превращая осознаваемое впереди в бардак из мельтешащего хлама и бьющегося, словно в силках, монстра. Потеря инициативы с каждой секундой становилась все опаснее и опаснее, но я просто не видел возможности, ее не было, сделать шаг в сторону этой мясорубки было самоубийством. И выбрал первое, что пришло в голову — заорав во всю глотку, привлекая и, на мгновение дезориентируя врага, прыгнул вперед и со всей дури, со всей силы, какая только была, двумя руками всадил топор куда-то в середину замершего тела. В закрытые глаза брызнула теплая, остро-пахнущая жидкость, чудовищный по силе рывок оставил без оружия, а последующий жуткий визг и страшный удар в грудь стали последними, что я успел осознать.
— Алистер, очнись, Алистер! Ну же, Алистер! — Натиль, вся в слезах, стояла рядом со мной на коленях, посреди груды хлама, а в голосе были сплошь страх и отчаяние, — Алистер, ну вставай же! Где отец?! — она таки не выдержала, сорвалась на крик.
Поднял на нее мутные глаза, в голове шумело, слишком громко бежала собственная кровь, я ее почти не слышал, ее голос доходил до меня словно сквозь вату.
— Натиль?
— Да, Алистер, да, что случилось, что с тобой, где папа? — огромные глаза были полны слез и непонимания.
Мотнул головой, разгоняя морок, вроде полегчало, попытался сесть — удалось. И головокружение тут же повело в сторону, схватился за Натиль. Закусив губу, она непрерывно смотрела на меня.
— Натиль, с кем вы воюете?
— Ни с кем, но мы на границе с Каттонисом. Алистер, где отец?
Что я мог ответить?
— Натиль, он... на него напали первого... — и замолчал, глядя с сочувствием.
Она все поняла, по щекам хлынули два ручья. Осунулась, сгорбилась, уменьшилась, на лице застыла печать горя, и все это молча, все это смотря мне в глаза, будто спрашивая: "Как же так, почему не уберег, почему он, а не ты?" И столько в этом взгляде было тоски и безысходности, столько отчаяния и обреченности, что невольно ощутил пробежавший внутри холодок — человек не может так чувствовать, в нем просто не может поместиться такая беда, это невозможно, нет, только не так.
— Где? — голос тихий, пустой, глухой.
— На чердаке, не ходи туда, я сам, — попытался привстать, но опять лишь бессильно опрокинулся на спину, а она уже шла, шаг, один, второй. Мимо куч мусора, щепок и обломков, мимо распластанной туши монстра с застрявшим в ней топором, по обильно натекшей с него крови, все шла и шла, медленно, как во сне, шаг за шагом. Первая ступень, вторая, третья, все скользкие, красные. Вот и проем люка, с него уже не сочиться, что могло — уже набежало, остальное осталось на чердаке. Все-таки встаю и, шатась, с трудом, периодически припадая на колени, нетвердой походкой плетусь к лестнице. Качает страшно, как при шторме в море, головокружение жуткое, тяжело фокусировать взгляд. Не успеваю подняться, как вижу спускающуюся Натиль.
Больше не плачет, только осунулась еще сильнее, лицо словно мертвое, не живое.
— Я ухожу в академию, это твари Каттониса, тебе тоже нужно уходить, теперь эти места мертвы.
Тяжело соображаю, уходить? Почему? Куда?
— Его надо похоронить, — только и смог выдавить из себя.
— Так и сделаем, только выйдем из дома, — больно на нее смотреть, человек потерял все, что было ему дорого, что ценил, чем дорожил.
— Натиль...
— Не надо... просто молчи, — и деревянной походкой вышла из комнаты.
Кое-как ковыляю за ней, выхожу наружу — светло, только тихо как-то вокруг, неуютно, серо. Будто краски утратили свой цвет, потускнели, стали блеклыми и неживыми. Натиль, дождавшись, когда я подошел ближе, выпрямилась, указала на дом и что-то гортанно выкрикнула, вскинув и резко опустив руку. Секунд пять ничего не происходило, а потом небо, посреди белого дня прорезала кривая, искрящаяся, толщиной с руку молния, и с громовым раскатом врезалась в чердак. Уши заложило от чудовищного грохота, а порыв ветра чуть не сбил с ног. Взрыв, отчего-то родившийся вслед за молнией, будто раздул дом изнутри, жуткий скрип, последовавший за раздавшимся в начале грохотом и ничем ему не уступавший, невольно свел скулы от неприятных ощущений, а потом все схлопнулось, всосалось, будто втянутое в какую-то точку в центре строения, сжалось в жуткий ком обломков и, буквально на мгновение вспыхнув ярчайшей вспышкой, болезненно ударившей по глазам, осыпалось пеплом.
Гул в ушах еще не прошел, но я, все же, расслышал неживой шепот Натиль:
— А раньше не получалось.
Глава 11
Мерно стучат колеса, периодически подпрыгивая на попадающихся камнях и неприятно отдаваясь во всем теле. То, укачивая и навевая дрему, то резкими толчками возвращая в реальность. Солнце, недавно занявшее зенит, словно решило поработать ради меня одного, палит просто зверски, а остальным хоть бы хны. И мухи, крупные зеленые мухи, как же я вас ненавижу, вечно лезите в глаза, в нос, рот. И жужжите, жужжите, чертово отродье. И клетка, грубо сколоченная, необтесанная клетка метр на метр, впрочем, как и у других, привилегированных здесь нет, как же из-за нее все затекло. Уже устал растирать то ноги, то зад, то спину, то еще что. И жутко хочется пить, в последний раз воду давали уже и не помню когда, а дадут ли еще — неизвестно. Но я думаю — дадут, им не нужны трупы, а то прикончили бы нас еще раньше, не заморачиваясь с клетками, перевозкой, охраной. Да-да, охраной. Нас, чуть больше тридцати человек, охраняли, если не ошибаюсь, около десятка устрашающего вида наездников на незнакомых мне животных. Больше похожие на страусов, эти птицы все-таки ими не были, и даже не состояли с ними в дальнем родстве, слишком уж мало у них было общего. Вернее, только одно — примерно так же смотрелась бы верховая езда на них. И все. Остальное лишь сплошные отличия. Эх, как нехорошо все повернулось.
После "погребения" отца, Натиль меня немного подлечила, убрав головокружение, и мы разделились. Она сказал, что теперь мне просто смертельно опасно появляться не только в академии, но и вообще в каком-либо населенном пункте, без удостоверения, без документов и каких либо опознавательных знаков меня бы сразу приравняли к шпиону. И последствия вполне очевидны. В военное то время. При таком то враге.
Каттонис — государство, процветающее на рабовладельческом строе, было известно своим неспокойным характером и набегами на соседей, постоянными стычками и мелкими войнами, гладиаторскими аренами и лучшими воинами-стали на всем материке — и это только малая толика причин заслуженной нелюбви и неприязни к жителям пустынь и степей. Все это Натиль выдала на одном дыхании, потом показала рукой на запад и сказала:
— Для тебя сейчас опасны все, и мы, и каттонисийцы. Прорвешься в Даггур, это соседняя страна, может, и выживешь, здесь же тебя будут ждать или наши мастера пыточных дел, или каттонисийские гладиаторские арены. В любом случае — смерть.
Помолчав немного, она еще спросила:
— Алистер, ты сделал все, что мог, что бы помочь отцу?
Я покачал головой:
— Я ничего не сделал, слишком быстро все произошло, мне жаль, но я ничем ему не помог, — она кивнула.
— Тебе туда, Алистер, прощай, — и, указав рукой направление, пошла в другую сторону.
— Прощай, Натиль, и прости меня, — но она не услышала, слишком тихий был шепот.
А через два часа ходу внезапно накатило чувство опасности и я, не особо раздумывая, бросился бежать, петляя как заяц. Но это не помогло, спустя, буквально, несколько минут, сзади отчетливо раздалось многоголосое взвизгивание и десятки прыжков, ощутимо отдающихся в земле. Бросив назад взгляд, я похолодел, огромными скачками, покрывая два, три, а то и четыре метра за раз, меня настигала немаленькая свора вчерашних ночных гостей. Только теперь уже я был гостем, вернее, дичью, а они тут — хозяевами. Припустить еще быстрее не было сил, и так бежал на пределе, а потом чувство опасности просто шибануло в мозг, заставив кубарем откатиться в бок, пропуская мимо себя громадную тушу, но от следующего броска новой твари я уже уклониться не смог — зубодробительный удар в грудь, когда живой таран просто сбил меня, как пушинку, и откинул в сторону на добрый пяток метров, заставив кувыркнуться в воздухе и пересчитать ребрами три метра сухой, жесткой земли. Как я еще не вырубился после такого — не знаю, к утреннему головокружению добавилась еще и боль во всем теле, это если не считать наверняка сломанной парочки ребер и приличного сотрясения мозга. Болело все и везде. А обступившие меня кольцом кошмарные создания только ухудшили настроение, ей богу, как же мне это все надоело.