Чертополох 3

Остен ласково потрепал сына по волосам, заглянул в тёмные и большие, точно у оленёнка глаза.

— Ты не замёрз?

— Нет, — Дари беспечно улыбнулся, но тут же с тревогой спросил, — ты ведь теперь надолго приехал? Правда?

— Правда. Единственное — придётся выбраться в столицу на праздники. Таков приказ Владыки.

— И он снова отправит тебя в поход? — теперь мальчик смотрел на отца с нескрываемой тревогой, но Остен ответил ему самой сияющей улыбкой, на какую только был способен.

— Нет. Так что зиму мы переждём здесь, а летом отправимся в наше южное имение. Морской воздух пойдёт тебе на пользу.

Вместо ответа Дари лишь счастливо вздохнул, а Остен, так и не выпустив сына из рук, подозвал взглядом слугу, сжимающему поводья коня. После чего, устроив Дари верхом, и сам одним махом вновь оказался в седле. Легко тронул поводья и направился к 'Серебряным тополям'.

Тревога, так долго снедавшая тысячника, наконец-то отступила, и он, слушая болтовню Дари, который спешил пересказать отцу целый ворох скопившихся за время его отсутствия новостей, думал о том, что в этот раз успел вовремя, и теперь сможет защитить сына от опасности — как явной, так и призрачной. Дари же был просто счастлив. Его первое желание всё-таки сбылось — пусть и не с первого раза, но всё же вышло так, как он того желал! А, значит, вторая его просьба тоже будет выполнена. Надо просто ещё немного подождать...

Меж тем устроившийся на тополиной ветке старый взъерошенный ворон, проследив за тем, как маленький отряд Остена движется к имению, довольно каркнул, а потом сорвался в полёт — впереди у него было ещё очень много дел.

Энейра

Старинный заговор сработал как нельзя лучше. Непрестанно сыплющиеся с неба хлопья снега заметали мои следы с рачительностью доброй хозяйки, но ветер при этом не был слишком сильным и не мучил ни меня, ни лошадь. К тому времени, когда действие заговора ослабело, и снегопад прекратился, солнце уже вошло в зенит, а я успела миновать уже три поселения. Ни в одно из них я не заехала, а возле очередного дорожного столба повернула на запад, ведь по северному тракту, который ведёт к границам Амэна, колдуны наверняка пустят погоню. А я стремилась лишь к одному — выгадать как можно больше времени, которое в моём положении было на вес золота.

Вот только ещё через час стало ясно, что пора становиться на отдых — к этому времени ветер почти полностью затих, показавшееся из-за туч солнце светило почти по-весеннему, и под его лучами снег начал подтаивать. Ласточка, до того ни разу не изменившая своей плавной рыси, внезапно поскользнулась, шарахнулась и испуганно заржала. Беркут с клёкотом взмыл из седла вверх, и этим чуть не напугал лошадь ещё больше. Мне чудом удалось её успокоить, но когда я соскочила из седла, и сделала несколько шагов по тракту, ведя кобылу под уздцы, то сама едва не запнулась.

Что ж, время я выгадала столько, сколько смогла, а гнать Ласточку без отдыха дальше было б не только жестоко, но и бессмысленно — амэнцы, если они уже пустились в погоню, по такому снегу тоже не пустят лошадей вскачь, а, значит, отдых не сильно усугубит моё положение. Осмотревшись, я, ведя в поводу Ласточку, направилась к чернеющему подле дороги лесу — беркут, увидев мой манёвр, немедля спустился вниз и занял так полюбившееся ему место на передней луке седла. Поскольку в этот раз зачарованный Владетель не издал ни звука, Ласточка на неожиданного наездника лишь сердито фыркнула, и вскоре мы оказались меж чёрных, заметённых снегом стволов.

Через несколько перестрелов мне попалась небольшая поляна с парой упавших деревьев — со стороны дороги от посторонних глаз нас с Владетелем уже надёжно укрывал густой даже по зимнему времени подлесок, так что я решила, что не стану больше искать иного места для привала, и занялась сперва Ласточкой. Сняла с неё поклажу, ослабила подпруги, обтёрла и осмотрела копыта. После чего пристроила к морде лошади торбу овса, и, сметя с поваленного ствола снег, села подле перебравшегося на это места раньше беркута. Зачарованный Владетель немедля повернулся ко мне и вновь наградил тревожным взглядом янтарных глаз — ему явно было не по себе, да и мне, признаться, тоже.

Я осторожно коснулась перьев на затылке птицы и легко их погладила. Беркут тут же прикрыл глаза и опустил голову, ещё больше поднырнув под мою ладонь, а я вздохнула:

— Прости. Против чародейства, которое применили к тебе, мои обереги бесполезны. Даже теперь мне не создать защиты от подобного...

Беркут, не дослушав моё признание, ответил возмущённым криком, а я убрала руку и занялась разбором припасов. Ласточка накормлена, а вот мне и Бжестрову стоило перекусить. Вот только из того, что могло бы подойти беркуту в качестве трапезы, у меня было лишь сушёное мясо. Обычный перекус для человека, но вот снизойдёт ли до такой снеди птица, в которой этот человек заперт?

Расстелив на стволе чистую тряпицу, я выложила нехитрое угощение перед беркутом, но он, внимательно осмотрев пищу, даже не прикоснулся к мясу — похоже, его уже приучили к другой, более подходящей охотничьей птице, еде. Я вздохнула.

— Ничего лучше у меня нет, Ставгар. Вместо ответа беркут мигнул, и, неуверенно переступив с лапы на лапу, неожиданно взлетел. Заложив несколько широких кругов над поляной, огласил окрестности громким клёкотом, после чего скрылся с глаз.

Я же, хоть меня и взволновало его поведение, не стала звать его обратно, а достав из припасов лепёшку, принялась за нехитрый полдник. До сих пор беркут вёл себя так, что сомневаться в его человеческом разуме не приходилось. И вряд ли бы он улетел просто так. А, значит, мне следует подождать.

И, надо заметить, моё ожидание не продлилось слишком долго. Я только-только доела лепёшку и обтёрла руки снегом, как сверху вновь раздался торжествующий птичий клёкот, а потом прямо к моим ногам упал крупный, с расклёванной шеей заяц. А в следующий миг на ствол подле меня опустился беркут. Весь его вид выражал крайнее довольство, а когти и клюв были перемазаны кровью.

Я подняла со снега тушку и положила её перед птицей, но беркут ответил на это возмущённым клёкотом. Зачарованный владетель явно пытался мне что-то сказать, но вот понять его я никак не могла, а потому предостерегающе подняла руку.

— Тише. Твой крик нам ничем не поможет.

Клёкот немедленно стих, а беркут, задумчиво покрутив головой, клювом пододвинул заячью тушку ближе ко мне. Я нахмурилась:

— Хочешь сказать, что принёс зайца для меня?

В ответ беркут радостно заклекотал и даже крылья расправил — по всему выходило, что я угадала верно. Вот только подарок этот был не ко времени, о чём я тут же и сказала.

— Сейчас не время разводить костёр, Бжестров — не хочу рисковать. Если эта еда подходит для тебя, то поешь сейчас, а с меня хватит и лепёшки. В этот раз на меня взглянули даже не сердито, а, скорее, обижено. А потом беркут наступил одной лапой на зайца, и, поколебавшись немного, начал его расклёвывать.

Вначале он после каждого, оторванного от тушки куска, тревожно косился на меня, словно проверял, не испугала ли или не вызвала отвращения его трапеза, но сырое мясо быстро одурманило птицу, заставив забыть обо всём, кроме добычи. Человек уступил место беркуту, который жадно поглощал пищу, торопливо заглатывая каждый, вырванный из окровавленный тушки кусок. А я, глядя на него, думала, что ошибалась — времени у Бжестрова, похоже, осталось совсем немного. Птичьи привычки потихоньку, незаметно даже для самого Ставгара, уже брали верх над его разумом, и если он останется в таком виде ещё на несколько месяцев, то уже не сможет вернуться обратно. Вернее, уже не захочет, действительно став беркутом. Он, конечно, будет намного сильнее, умнее и хитрей сородичей, но его прошлая жизнь станет для него, в самом лучшем случае, сном.

Да уж, не о такой судьбе мечтал молодой, похожий на Мечника, Владетель, переступивший когда то порог моего дома!.. А я даже не представляю, как можно было сотворить такое колдовство, и ничем не могу ему помочь. Как не смогла помочь Мориду, душу которого забрали Ярые Ловчие.

Горечь от ещё не зажившей раны заставила сердце болезненно сжаться, а на глазах тут же выступили непрошенные слёзы. Я торопливо отвернулась от беркута, поспешно вытирая мгновенно ставшие мокрыми щёки тыльной стороной ладони. Что-то в последнее время я стала слишком плаксивой — непозволительная роскошь, что для лесовички Эрки, что для служительницы Малики Энейры. Тем более что от слёз этих никакого толку!

С трудом подавив уже готовый сорваться с губ судорожный всхлип, я упрямо тряхнула головой и вновь повернулась к беркуту. И, первое, что увидела — встревоженный взгляд янтарных глаз зачарованного Владетеля.

Позабыв о еде, он немедля подскочил ко мне — расправив крылья, тихо заклекотал, вглядываясь в лицо, и я, чтобы успокоить его, попыталась улыбнуться.

— Ничего не случилось, Ставгар — просто вспомнилось старое. Позволь, я тебя осмотрю — мне надо понять, каким заклятием тебя сковали.

Моя неловкая ложь не осталось незамеченной — беркут вновь издал сердитый крик, но в то же время не стал противиться, когда я, наскоро прочтя заклинания для того, чтобы видеть незримое, стала осторожно водить руками вдоль его головы и крыльев.

И хотя даже в первую встречу я изумилась тем чарам, которые опутали Бжестрова, теперь я была смущена ещё больше. Они действительно напоминали рыболовную сеть с частым плетением и хитрыми узлами — нити, сплетённые из крови и силы колдуна, были необычайно прочными, а сами узлы заклятия — сложными. Такое мог сотворить только невероятно опытный и сильный Знающий, и, изучая его работу, я всё больше приходила в отчаяние — в ней не было ни одного слабого места или недостатка. Чародейство было просто-напросто идеально выверенным — точно построенный в столице главный храм. Такого бы никогда не могла сотворить даже матерь Ольжана со всеми, дарованными ей демоном силами!

Хотя...

Всё ещё не веря своей удаче, я осторожно коснулась единственной, незакреплённой нити, которая вела к 'обманному' узлу, и застыла, всё ещё не веря своей удаче. В чародействе не хватало самого последнего, завершающего действа — если говорить попросту, на Ставгаре не была начертана печать, которая включает условие возвращения нормального облика.

Но возможно ли, чтобы талантливый и сильный колдун забыл о печати? Не ловушка ли эта, вроде бы оставленная случайно, крошечная лазейка?

Я опустила руки и задумчиво посмотрела на покрывающие поляну сугробы. Распутать заклятие — узел за узлом, вне храмовых стен и силы Малики, было невозможно. Да и то понадобилась бы помощь других — более опытных в магии жриц. Вот только в округе действующих храмов Малики нет.

Встревоженный клёкот беркута вывел меня из задумчивости, и я, покосившись на недовольно переступающую с лапы на лапу птицу, призналась:

— Очень хитрое колдовство — я с таким раньше не сталкивалась. Дай мне ещё немного времени, Бжестров.

Услышав своё имя, беркут замер, а я, достав нож, надрезала руку и окропила своей кровью заколдованного Ставгара. Нити заклятия немедленно вспыхнули ярче и вновь стали походить на огромных, пульсирующих пиявок, а я снова занялась ' обманным узлом' — мне надо было понять, является ли он на самом деле тем, чем кажется, или это действительная ловушка, призванная уничтожить зачарованную птицу, если кто-то попытается снять густо замешанное на крови колдовство.

И не только на крови! Чем дольше я работала с чародейским плетением, тем больше ощущала запах чужого колдовства — яростный огонь, кровь, железо... И, неожиданно — солоноватый воздух, яркое летнее солнце, и вкус виноградного вина. Последние, не связанные с войною, отпечатки было трудно различить, но они молчаливо свидетельствовали о том, что сила колдуна может не только напоминать собою острый меч, но и казаться ласковым, пушистым котёнком. Или, если вернее, игривым и лёгким летним ветерком, чьё мимолётное прикосновение вдруг оборачивается прочной удавкой на твоей шее — и я уже ощущала её. Причём, не так давно!

Видение накрыло меня в тот самый миг, когда я поняла, что условие для возвращения Ставгару человеческого облика так и не было выставлено, а, значит, у меня был шанс вплести в чужое заклинание своё.

Но только я об этом подумала, как перед моим мысленным взором возник пусть и седой, но сейчас совершенно по-мальчишески ухмыляющийся Амэнский Коршун, и я словно наяву услышала ненавистный, хрипловатый голос: 'Кто владеет Беркутом, тот и ставит условие. Именем Семёрки'!

— Малика Милостивая! — закрыв глаза, я затрясла головой, стремясь как можно скорее прогнать необычно яркое видение, а беркут, видя что со мной происходит что-то странное, встревожено заклекотал. Я же, дождавшись, когда перед глазами перестанут плясать яркие, напоминающие по цвету куртку 'карающего' круги, посмотрела на скованного колдовством Бжестрова и тихо спросила:

— Тебя обратил в птицу кривоплечий Остен?

Яростный, полный злобы и ненависти клёкот ястреба подтвердил, что моя догадка верна. Вот только ради чего амэнский тысячник пошёл на такую волшбу? Неужто по приказу Арвигена, которого поминали везущие беркута в Милест амэнцы? Но даже для кривоплечего, не обделённого ни силой, ни умениями, цена за подобное чародейство была высокой и вполне могла стоить пары отпущенных Коршуну лет... А он, сотворив подобное, ещё и отдал результат своих усилий в чужие руки. Но зачем? И, самое главное, почему амэнский колдун не завершил свой ритуал и оставил в нём лазейку? Наше с кривоплечим знакомство вышло хоть и коротким, но вполне достаточным для того, чтобы понять — подобное действо не оплошность или недосмотр — оно явно имеют какую-то скрытую цель!

Вот только поразмыслю об этом я уже в дороге — Ласточка уже вполне отдохнула, беркут тоже сыт, а, значит, пора двигаться в путь. Амэнцы наверняка уже ищут меня по всей округе.

К вечеру этого же дня погода вновь изменилась — поваливший с тяжёлого серого неба снег был мелким и колючим, а порывы гонящего позёмку ветра становились всё сильнее и безжалостней. Понимая, что ночью землю накроет настоящая снежная буря, я встала на ночлег в крошечной, но чистой корчме у малого каринского тракта. То есть, оказалась в самом центре земель, захваченных амэнцами после памятного мне уничтожения Реймета. Впрочем, это я могла бы понять и без пояснений хозяина этого скромного подворья — охранная резьба на потемневших от времени балках была памятна с детства.

Может, именно поэтому предчувствие неминуемой беды навалилось на плечи с новой силой, хотя я и так подстраховалась, как могла — никем не замеченный беркут уже схоронился на конюшне, а на себя я кинула лёгкий отвод глаз — описать толком мою внешность или вспомнить, о чём его расспрашивали, хозяин харчевни не смог бы уже через косой час после моего отъезда. Что же до плаща жрицы, то одинокая всадница без сопровождения на зимнем тракте всё равно привлекла бы столько же внимания, что и служительница Малики. Но плащ жрицы давал хоть какую-то защиту, да и разговаривают со служительницей охотнее, так что я решила его оставить.