— А что могло вызвать приступ, доктор? — спросил я.
— Да что угодно. Сильная радость, страх, испуг, даже щекотка. А вы, простите, врач или маг?
— Я воин, — ответил я. — Прислан помочь вам разобраться со слухами о Черном Человеке.
— Помилуйте, и вы туда же! — Тибериус рассмеялся. — Мало ли что померещится нашим беднягам! Они испуганы, это очевидно, вот и выдумывают разные небылицы.
— Вы считаете, что всем им мерещится одно и то же?
— Они безумны, юноша. Без-ум-ны. Одно это все объясняет. — Тибериус со вздохом посмотрел на тело. — Пожалуй, я займусь этим беднягой. С вашего позволения, отец Эммерих.
— Постойте, — я подошел ближе, пригляделся. — У него на левом предплечье татуировка. Смотрите, цифры — 1135.
— Да, действительно, — Тибериус застыл с поднятым в руке ланцетом. — Это в самом деле татуировка.
— Она у него была раньше?
— Конечно, была, — небрежно ответил врач. — Уж не хотите ли вы сказать, молодой мастер, что это я ее наколол уже мертвому Оттону?
— Нет, конечно нет... — Я повернулся к Эммериху. — Вы не помните, у остальных погибших были такие татуировки?
— Не помню, — признался настоятель, растерянно глядя на меня. — А разве это важно?
— Сейчас любая мелочь может быть важна. Из ваших слов я понял, что своим пациентам вы подобные татуировки не делаете, верно?
— Разумеется. — Отец Эммерих попробовал улыбнуться. — У нас не каторга, а лазарет.
— Было бы неплохо взглянуть на другие тела, — предложил я. Отец Эммерих помрачнел.
— Это невозможно, — категоричным тоном заявил он. — Несчастные уже похоронены, а раскапывать могилы смертных грех.
— И я совершенно уверен, что не замечал ничего такого в предыдущих случаях, — вставил Тибериус.
— Возможно, доктор, вы просто не обратили внимания на такую мелочь.
— Я обращаю внимание на все, — ледяным тоном ответствовал Тибериус и склонился над умершим. Я понял, что разговор закончен.
— Очень странно, — сказал я, когда мы покинули мертвецкую. — Могу я поговорить с вашими пациентами?
— Обычно я не позволяю гостям беседовать с больными, — ответил отец Эммерих, — но дело действительно крайне важное, потому сделаю для вас исключение. Только оружие вам придется снять, это может испугать больных.
Я согласился. Оставил меч в кабинете Эммериха, надел поверх куртки длинную и очень неудобную сутану из плотного сукна и отправился в палаты лазарета. Посещение сумасшедшего дома — процедура крайне неприятная. Отец Эммерих предупредил меня, что опасности никакой нет, в главном здании "Белых буков" содержатся только тихие больные, несколько буйных помещены в отдельный флигель, где за ними следят специально обученные монахи-санитары. Тем не менее моя экскурсия получилась психологически очень тяжелой.
На первом этаже размещались шесть палат, четыре большие и две маленькие. Я говорю "палаты" — именно так их назвал добрейший отец Эммерих, — но ничего общего с больничной палатой в современном понимании слова они не имели. Это были тесные и темные комнатки-кельи с неоштукатуренными стенами и земляными полами, больше похожие на тюремные камеры. Из мебели только грубо сколоченные топчаны, на которых эти несчастные спали. Плюс совершенно невыносимое зловоние, которое не выветривалось оттуда годами. В первой палате содержались пациенты с церебральным параличом — не приведи мне Бог еще раз в жизни увидеть такой ужас! Данте Алигьери с его картинами ада нервно курит в уголке. Я пробыл в этой "палате" меньше минуты и вылетел оттуда пулей, мне казалось, что все мое тело покрыто насекомыми, которые жрут меня заживо. Примерно то же самое я увидел и в прочих палатах. Я не хочу описывать, как выглядели сами больные, скажу только, что отец Эммерих сказал правду — большинство из этих людей были пожилыми людьми, многие с последствиями инсульта или старческим слабоумием. Я в смятении подумал, какой же светлой душой, каким мужеством нужно обладать, чтобы, как отец Эммерих и его помощники, посвятить себя заботе и уходу за этими несчастными. Воистину, святые люди! Разговор с больными не получился: едва я заговаривал о Черном Человеке, больные тут же уходили в молчанку или начинали нести какую-то околесицу. Некоторые вообще пребывали в ступоре и не обращали на меня никакого внимания. Так что разговора определенно не получилось. Но одну важную подробность я все же выяснил: ни у кого из пациентов, которых я повидал, не было татуировок с номером. Во всяком случае, я их не заметил.
К концу обхода я чувствовал себя совершенно измотанным — не физически, морально. Отец Эммерих заметил мое состояние.
— Вам нехорошо? — спросил он с тревогой.
— Не то слово. Никогда не думал, что увижу ад еще при жизни.
— Да, это действительно тяжелое зрелище, сын мой. Мы стараемся сделать все возможное для этих бедняг. Ее светлость лично патронирует наш лазарет, и многие богатые люди делают щедрые пожертвования на "Белые буки". Все знают, что у многих наших пациентов нет близких, или родные отказались от них. — Настоятель вздохнул. — Да воздадут Высшие каждому по делам его!
— Аминь, — я вытер со лба пот, руки у меня дрожали. — Почему они не хотят говорить со мной?
— Наверное, они напуганы. Не думаю, что вам удастся что-то от них узнать.
— Да, это была дурацкая идея, — пробормотал я.
— Умерший сегодня старик Оттон жил здесь, — заметил отец Эммерих, показывая на последнюю дверь в коридоре. — Не хотите поговорить с его соседями по палате?
— Наверное, в этом тоже не будет смысла. Но давайте попробуем.
Соседи Оттона находились в палате — высохший как мумия старичок с белоснежной козлиной бородкой лежал на своем топчане, скрестив тоненькие, почти детские руки на груди, а второй пациент стоял у окошка, покачиваясь на пятках. Он даже не повернулся, когда лязгнул засов и мы вошли в палату.
— Мир вам, дети мои! — сказал отец Эммерих. Дедушка никак не отреагировал на слова настоятеля, продолжая смотреть умильными слезящимися глазами в черный от копоти и грязи потолок. А вот стоящий к нам спиной широкоплечий мужчина ответил.
— Да чтоб ты сдох, старая крыса! — отчетливо произнес он.
— Кто вы? — спросил я, понимая, что сейчас, скорее всего, буду послан этим грубияном куда подальше.
К моему удивлению, мужчина сразу повернулся. Лицо у него было грубое, одутловатое и покрытое шрамами, сивые волосы торчали пучками на лысеющей голове. Я вздрогнул: левая сторона черепа от виска до макушки была закрыта металлической пластиной.
— А тебе-то что, чертов молокосос? — гаркнул мужчина. — Ты кто такой?
— Больше почтения, Элвин, — сказал отец Эммерих. — Молодой господин прибыл узнать о Черном Человеке.
— Да мне поссать, зачем он прибыл, — ответствовал Элвин. — На деревьях уже листья, так что самое время ему тут гулять. Погода хорошая, тепло. Уже освежевали старого дурака Оттона? Бьюсь об заклад, внутри него не оказалось ничего, кроме дерьма.
— А вы не любили беднягу, — заметил я.
— Ненавидел. Как и всю эту хренову лечебницу и всех вас, проклятые крысы. Меня, воина и героя, заперли в этом каменном мешке, держат здесь против моей воли, да-да! Эх, если бы не эта проклятая боль!
— Элвин был гвардейцем, и в бою получил тяжелейшее ранение в голову, — шепнул мне отец Эммерих. — С тех пор он страдает от ужасных припадков и порой нам даже приходится его связывать, чтобы он не покалечился.
— Ничего я не знаю про этого Черного Человека, — заявил Элвин, обращаясь будто не к нам, а к некоему невидимому для нас собеседнику. — Только вот готов поспорить, что это он утащил душу засранца Оттона. Я этому рад — никто больше не будет портить воздух в палате и лапать мое сахарное печенье. Еще бы этого забрал, — Элвин показал на расслабленного старика.
— Нельзя так говорить, сын мой, — с укоризной сказал отец Эммерих.
— Плевать на приличия. Не во дворце. — Элвин скрестил руки на груди, важно надул губы. — Я бывал во дворце, не то, что вы, чертовы костоправы. Вас туда не пустили бы. Туда только приличных людей пускают. Значит, этот головастик хочет услышать про Черного Человека? Так я скажу — я видел его. Вот как вас сейчас вижу обоих. Он ходит тут по ночам, да-да, ходит. Старый пердун Оттон почувствовал, что он идет, и сразу хрипеть начал. А у меня голова сразу заболела. Остальное вы знаете.
— Как он выглядит? — спросил я.
— Никак, — Элвин осклабился, показав редкие коричневые зубы. — У демонов нет облика. А это демон, головой клянусь. Только мимо двери прошел, а Оттон усрался и помер. Еще будут расспросы?
— Спасибо, что рассказали, — ответил я.
— Тут про этого Черного Человека все знают, — заявил Элвин. — И все ждут, что он придет и заберет душу. Я ведь тоже в него не верил, а теперь верю. Все говорят, что он вернулся, это еще старая ворона Гиерлинда предсказывала. Теперь вы посмейтесь. За вами он тоже придет, да-да. А мое печенье я ему не отдам.
— Гиерлинда?
— Так зовут одну пациентку, — пояснил отец Эммерих. — Она в нашем лазарете как живая легенда.
— Идите, идите отсюда, — добавил Элвин, глядя на нас без малейшего дружелюбия. — Устал я от вас. Вы у меня силы забираете. И деньги. Да-да, вас мой кошелек интересует. Но только вам его не украсть. Дулю вам, а не деньги Элвина Бонне.
Отец Эммерих взял меня под руку и вывел в коридор.
— Элвин не буйный, но лучше оставить его в покое, иначе у него припадок начнется, — пояснил он.
— Он говорил о матушке Гиерлинде. Могу я с ней поговорить?
— Конечно, идемте, сын мой.
* * *
По дороге на второй этаж отец Эммерих сообщил мне, что Гиерлинда самая старая обитательница "Белых буков", ей почти девяносто лет, и все эти годы они прожила в этих стенах, чуть ли не с первых дней основания лазарета. Признаться, мне стало жутко. Вот как раз тот случай, когда долгая жизнь становится не благословением, а проклятием.
— Не хотел бы я так прожить жизнь, — сказал я.
— Самое удивительное, что у матушки Гиерлинды отличная память, — заметил Эммерих, — и она помнит историю этого места в мельчайших подробностях. Это поразительная женщина.
— Не сомневаюсь.
Палата Гиерлинды располагалась на втором этаже, и тут я был приятно удивлен — она оказалась полной противоположностью того, что я видел на втором этаже. В чистой и достаточно светлой, хоть и очень маленькой комнатке, была приличная мебель, камин и даже цветы в ящиках у окна. Сама же хозяйка, аккуратная старушка, чистенькая, белая и хрупкая, как фарфоровая статуэтка, сидела в кресле лицом к двери, и наше появление заставило ее улыбнуться, но я понял, что она не увидела, а услышала нас. Матушка Гиерлинда была слепа.
— Я чувствую твой запах, Эммерих, — сказала она. — Доброго тебе утра. А кто с тобой?
— Доброе утро, сестра. Это молодой мастер Сандер, посланник от лорда Неллера. Помогает мне разобраться с Черным Человеком..
— Он необычный, этот мальчик. — Она протянула мне иссохшую руку в коричневых старческих пятнах. — Подойди ко мне, юноша.
Я подошел, не без трепета взял в ладони изуродованные артрозом пальцы женщины. Ее рука была сухой и холодной. На лицо старушки будто легла тень, она перестала улыбаться.
— Эммерих, оставь нас наедине, — вдруг сказала она.
Настоятель как-то странно глянул на меня, замешкался на пару мгновений, а потом нерешительно, как-то бочком выскользнул из комнатки и закрыл за собой дверь. Я остался рядом со старушкой, продолжая держать ее пальцы в ладонях.
— Ты как он! — шепнула Гиерлинда, и мне послышались в ее голосе радость и удивление. — Ты так похож на него!
— На кого, сударыня?
— На моего возлюбленного. На единственного человека, которого я любила всем сердцем и люблю до сих пор.
— Сударыня, мне жаль, но...
— Постой, — она подняла свободную руку, провела пальцами по моему лицу. — Удивительно! Значит, это все-таки случилось.
У меня вдруг шевельнулась странная и пугающая мысль — а вдруг бабушка собралась объясняться мне в любви? Чур меня, чур. Я уже собрался выпустить ее руку, но тут она добавила:
— Это было семьдесят лет назад. Два месяца прошло с тех пор, как открылись "Белые буки", и месяц, как я попала сюда. Еще недавно я была Гиерлиндой де Немрай, дочерью знатных родителей и счастливой невестой, готовившейся к свадьбе, но меня настигла тяжелая болезнь. Из-за нее я стала очень плохо видеть, и мой жених оставил меня. Ему не нужна была калека. И мои родители отправили меня сюда. Они отказались от меня. Самые близкие и дорогие мне люди меня предали. Я думала, что моя жизнь кончилась. Но потом появился этот человек...
* * *
— Он был очень молод — лишь немногим старше меня. Наверное, лет двадцать ему было. И он был красив. У него были удивительные глаза. Умные, понимающие, внимательные и немного печальные. Я поняла, почему у него такой взгляд — он видел слишком много зла.
Я хорошо помню день, когда мы впервые увиделись. Это был шестнадцатый день последнего месяца осени: зима не очень-то торопилась приходить в наши края, и было тепло. Я гуляла в парке и заметила, как тогдашний настоятель лазарета ведет этого юношу к дверям. Из-за слабости глаз я не могла разглядеть его лица, он был далеко от меня, но я почувствовала сильное волнение. А потом они подошли ближе, и он посмотрел на меня. Я всем телом ощутила этот взгляд. И еще, я поняла, что он не такой, как все те, кто меня окружал все это время. Что он другой.
Весь день я думала об этом юноше. Он понравился мне, мне захотелось поговорить с ним. В то время в лазарете было всего двенадцать больных, и все они были старыми солдатами, потерявшими здоровье. Они не разговаривали со мной, и мне было очень одиноко. Этот юноша был совсем непохож на них. И мне было его очень жаль.
От сестры, которая ухаживала за мной, я узнала, что новенького поместили в пристрой в дальней части парка — этот дом сохранился до сих пор. И еще я узнала имя юноши. Его звали Андре. Красивое имя, правда?
— Продолжайте, матушка Гиерлинда, прошу вас.
— Я очень хотела встретиться с ним, но никак не получалось. Он не выходил к общей трапезе, его кормили отдельно, и во время прогулок в парке я не видела его. Я очень много думала о нем. Однажды я попросила сестру Мири устроить нам встречу. Мири была очень добрая, она поняла меня. Как-то раз после обеда она пришла ко мне в келью и повела в парк. Там на скамейке сидел Андре. Мири представила меня и ушла. Так мы встретились и смогли в первый раз поговорить...
Я сразу поняла, что Андре не сумасшедший. И мне стало интересно, как так случилось, что он оказался в этом печальном месте. Но Андре не хотел об этом говорить. У него было много тайн, которыми он не хотел со мной делиться, потому что не доверял мне. Мы говорили о разных пустяках, о погоде, о птичках, которые летали по парку, о нашей жизни в лазарете. Я рассказала Андре, почему оказалась в "Белых буках". Он предложил мне погулять, и я согласилась — мне было приятно идти рядом с ним. Потом пришла Мири и сказала, что нам нужно идти в свои палаты. И тогда Андре предложил мне встретиться завтра. Надо ли говорить тебе, как я обрадовалась! От волнения и радости я не спала всю ночь. Я думала о том, что Высшие услышали меня, послали мне близкого человека, который прогонит мое отчаяние, избавит от одиночества, поможет забыть о моем недуге и поверить в себя. Это было чудесное сладкое чувство.
