— Чем же это? — Насупился Парфений.
— Откуда я знаю? Может жрете много. Может, слишком умные. Меня вон, за пять минут довели. А уж как вы должны были своему начальству надоесть...
Парфений и Окассий переглянулись.
— Ну а ты сам? — Спросил Окассий.
— Что я? — Буркнул Федор.
— Ты-то с нами как оказался? Тоже, выходит, проштрафился?
Федор почесал затылок.
— Я, это... Меня за вами послали присматривать.
Парфений и Окассий молча скептически ухмыльнулись. Федор вдруг заметил, что когда оба попа перестали ругаться, оба вдруг оказались очень похожи лицом — чисто родные братья. Разве что Окассий был щеками потолще и с выбритой лысиной на голове, а Парфений повыше и с длинной бородищей.
— Солдат, хоть глуп и невежа, — Окассий искоса взглянул на Федора, — однако же прав. Сложное нам предстоит дело. Негоже нам сейчас ссорится.
— И верно, — огладил бороду Парфений. — на время общего дела, позабудем разлады, брат. Хоть и по-разному славим мы Бога, все же оба мы добрые христиане.
— Заключим на время путешествия крепкий союз! — Предложил Окассий. — Не будем искать вражды, давая рост дьявольским козням.
— Верно! — Поддержал Парфений. — Будем говорить не о том, что разъединяет, а о том, что объединяет. Поговорим о богоносных мужах церкви, которых признают и у нас на востоке, и у вас на западе!
Немало таких мужей в истории церкви! Богато жито Христово! — Воодушевился Окассий. — Вот, вспомнить хотя бы... Помпония Путеольского.
— Помпоний Путеольский — боголюбезный муж, — подумав, согласился Парфений. — Его выступление на первом Вселенском Соборе до сих пор есть завет отцовского благочестия. А что же Пасхазин Кордубский?
— Истинный божеский угодник! — Радостно подпрыгнул на койке Окассий. — Медоречивый златоуст!
Федор нахмурил брови, почувствовав недоброе. Святые отцы же воодушевились, и скоро имена посыпались как сильный град.
— Дульсидий Мираликийский!..
— Экзюперий Антиохийский!..
— Мундиций Халкидонский!..
— Лампридий Капуйский!..
— Нумериан Аретузский!..
— Санктиссим Фессалоникийский!..
— Плусиан Долихийский!..
— Хрисорит Птолемаидский!..
"Что ж за имена-то у древних святых отцов? — Мрачно подумал Федор, ерзая на кровати. — И как их только нынешние святоши выговаривают? А я даже большинства названий городов откуда они родом не знаю, наверно их уж и нет давно. Велика была в древности Ромейская держава..."
Попы меж тем не унимались.
— Опортунт Фикулийский, — богопотребнейший муж!..
— Пасхалий Лиллибейский, — цветок во Христовом саду!
— Этот ваш, местночтимый, мы его не канонизировали...
— Ну и ладно... Лампридий Нерониадский!..
— Дионисий Ираклеопольский!.. Гроза лукавых ариан-аномеев!..
— Примасий Нерониадский! Гонитель монофизитов!..
— Дезидерий Долихийский...
— Раввула Библосский!..
— Дамасий Амморийский!..
— Евлалий Элионопольский!..
— Перпетуй Пиктавийский!..
— Филипониан Олизиппонский!..
"Извести меня решили, — медленно сатанея стиснул зубы Федор. — Даже не знаю, что лучше, когда он ссорились, или как помирились".
...Гервасий и Протасий Маркианопольские! — Победно выкрикнул Парфений, от чего Окассий буквально застонал в экстазе.
Федор не выдержал:
-Да святые же вы отцы!.. — Простонал он сверху. — Я понимаю, что все, имена кого вы перечисляете, наверно, были почтенные люди...
— Весьма почтенные! — Громыхнул Парфений. — Весьма!!!
— Очень! — Поддакнул Окассий.
— Но нет ли у святой церкви нет достойных людей с именами... покороче?
— Как же нет? — Удивился Парфений. — Их есть! — Вот хотя бы....
— Вит Тирский, — воспомянул Окассий.
— А Пап Фивский? — Поддержал Парфений.
— Да. А Тавр Римский?
— Ну! А Мунд Лиддский?
— Это еще куда ни шло... — Утер пот Федор.
Коротких имен у святых отцов, однако хватило ненадолго.
— Элладий Лаодикии-Сирский! — вдруг вывалил Парфений.
— Филогоний Кесарии-Каппадокийский! — не остался в долгу Окассий.
— Фебадий Епифании-Киликийский!..
— Потамон Селевкии-Исаврийский!..
— Кандидиан Самосато-Сирский!..
— Флорентий Петро-Идумейский!..
— Там их еще много? — Уныло спросил Федор.
— Да мы еще даже и не начали! — Фыркнул Парфений.
— Только разминались. — Воодушевленно подтвердил Окассий.
— Сильна дедовским благочестием апостольская церковь!
— Глубока сокровищница святых мужей!
— Воспомянем лучших из них!
"Твою ж медь"... — Закрыл глаза рукой Федор.
— Эрект Евахиадский!..
— Факиан Павианский!..
— Фалассий Дрепанский!..
— Филокал Писсидийский!..
— Акакий Писсунитский!..
— Гавиний Кальский!..
— Что-то имена последних совсем никуда не годятся, — снова дал голос Федор.
— Чем это?! — Ревниво взъелись на него сразу оба святых отца.
— Не знаю... За такие имена в приличной казарме сразу морду бьют.
— Дикарь!
— Невежа!
— Солдафонщина!
— Продолжим, брат.
— Продолжим.
— Павлин Созопольский!..
— Примитив Капуйский!..
— Экспедит Птолемаидский!..
— Эпопей Костовальский!..
— Простатит Халкидонский!..
Федор тяжко вздохнул. Мелькнула мыслишка, что может, лучше бы его казнили. Усекновение головы дело быстрое. Хотя бы не мучился.
А путешествие обещало быть долгим.
С этой мыслью он соскочил с койки, протиснулся между богоносными мужами, и вышел из каюты вон.
* * *
Меж тем, выйдя на палубу, Федор застал там большое оживление. Корабль наконец-то снимался с якоря. Комес-помощник стоя на корме махал руками, забористо ругался и дудел в свисток. Пестро одетая матросня бегала по палубе и лезла вверх на мачты. Выглянув за борт Федор увидел, что из бортов в воду свесились весла, и забили по воде. Корабль начал разворачиваться от пирса, медленно, будто беременная свинья в загоне. Стараясь не попадать под ноги матросам, Федор забрался на самый верх носовой надстройки, с тем чтоб лучше узреть свой первый выход в море. Проходя мимо светового люка своей каюты, он услышал отзвуки голосов двух святых отцов, — похоже они все еще теребили отцовское благочестие...
Федор встал сбоку от бушприта, и окинул взглядом открывающийся вид. Корабль шел к выходу из гавани, стараясь держаться на расстоянии от других разнообразных кораблей, которые шли на вход и на выход из порта. Пролетел мимо, споро ударяя воду многочисленными длинными веслами императорский военный бегун-дромон. На его носу было нарисовано угольно черное крыло, и рядом было написано вполне соответствующее название — "карбоноптерон". Правее, на встречном контркурсе вползал в гавань толстобокий торговец с генуэзским флагом. Федор любовался на корабли, на пестроту парусов и флагов, на расстилающийся за гаванью просто мраморного моря. Вскоре, под аккомпанемент свистка, матросы распустили паруса, при каждой эволюции бегая от борта к борту, чтобы уменьшить риск переворота своей высокой посудины. Затем, весла втянулись к бортам, корабль поймал ветер, и весело вышел из гавани.
Тут Федор сообразил, что ведь он никогда не видел Константинополя со стороны моря... Он резво спустился по носовой лестнице, и взбежал по другой на кормовую надстройку, будто в форте с одной башни на другую пробежал, и встав у борта бросил назад. Константинополь, столица мира, — удалялся, блистая. Виднелись укрепления гавани, крыши домов, купола многочисленных церквей. Столица Нового Рима, — и сама же — Новый Рим, лежала на бликах воды, все более оттягиваясь к горизонту. Солнце играло блеском в пучинах волн, кричали морские птицы, да расходились все дальше по разным курсам паруса уходящих кораблей...
Однако, несмотря на прелесть вида, Федор вскоре почувствовал некое беспокойство. Неприятное чувство все нарастало, и наконец локализовалось в области желудка. Как только корабль вышел из гавани, волны стали выше. Судно и стоящий на его палубе Федор, взлетали и падали с каждой волной, а вот желудок Федора за ними не поспевал, и словно норовил оторваться от хозяина. Федор почувствовал, как его лоб усеяла испарина. Во рту стало сухо. Свет будто-бы померк. Еще несколько минут, и... Федор едва успел подскочить к борту, и переломиться за него. Весь замечательный завтрак с императорской кухни полетел за борт.
— Эй, дьявольское семя! Какая сволочь травит сверху на руль?! — Завопили снизу из-под палубы.
Федор заметил, что и правда, сбоку кормы прямо под ним торчит черен большого рулевого весла, в которое он попал с привычной меткостью гвардейца. Эту мысль тут же смыло очередным спазмом, и он едва только успел сделать шаг в сторону, — первые блюда завтрака догнали вторые.
Сзади на плечо Федор неожиданно легла крепкая рука. Обернувшись, он увидел улыбающуюся физиономию смуглого курчавого комеса.
— Господин впервые в море? — Поинтересовался комес.
— Да-а... — Вяло ответил Федор, утирая рот, и краем глаза ухватывая веселящихся матросов.
— Вам лучше спустится с надстройки на нижние палубы. Там не так сильна бортовая качка. Возможно вам будет полегче.
— Снизу могу до борта не успеть, — выдохнул Федор.
— Ничего. Кажется, все что вы могли отдать Нептуну, вы уже отдали.
— Хорошо...
Федор оттолкнулся ослабевшими руками от борта, и пошел вниз с надстройки. Веселое снисходительное презрение встречных матросов даже не вызвало у него гнева, до того ему было плохо. "Куда мне пойти? — Подумал он — в каюту? Нет. Эти два богослова там меня окончательно уморят. И каюта тоже высоко. Кромес сказал, мне нужно побыть где пониже"...
С этой мыслью он спустился на среднюю часть верхней палубы, под тент. Муторное состояние не отпускало, и он медленно побрел к люку, ведущему вниз. Там, потолкавшись вокруг каких-то бочек и ящиков, наступив на хвост обиженно завизжавшего порося, и бездумно обойдя пару раз вокруг какой-то колонны, (которая оказалось подпалубной частью мачты), он наконец, залез на какую-то бочку, на свернутый бухтой толстый канат, закрыл глаза, и решил, что это хорошее место, чтобы умереть.
Здесь он провалился в муторное полузабытье. Немного очнулся он оттого, что кто-то пытался стянуть с его ноги щегольскую туфлю оленьей кожи. С трудом открыв глаза он увидел перед собой вороватую рожу, видимо, матроса. Федор со второй ноги закатал матросу в лоб, и пообещал освежевать его на вертеле. После этого гвардейца перестали беспокоить, он пострадал еще немного. Успел подумать, — таковы ли муки ада для грешников, или все же чуть полегче? И с этой мыслью нырнул в спасительный крепкий сон.
* * *
Глава одиннадцатая.
Проснулся Федор резко, каким-то рывком. Во рту было такое ощущение, будто там перночевали кошки. Несколько секунд он пялился на палубный полумрак, и наконец, закряхтев выполз из канатной бухты. Пройдя проверку сном, она оказалась не такой комфортной, шея и плечо отчетливо ныли. Желудок в теле сотника был точно недавно усмиренная после бунта провинция: — не знаешь что с ним делать, не дай бог опять начнет бунтовать. Однако, были вместе с этим, и чувство жажды и чувство голода — хороший знак.
Федор на раскоряченных ногах обогнул бочку, и под тихий скрип корабельного нутра, поковылял к трапу на верхнюю палубу. Едва Федор ступил на трап, сверху, к нему в трюм промчался матрос с искаженным невыразимым ужасом лицом. Промчался, и исчез где-то в глубинах судна.
— Какого дьявола?.. — Буркнул Федор, и взбежав наверх, огляделся на палубе.
Здесь творилось что-то непонятное. Матросы остервенело работали со снастями, но на лицах их не было прежней деловитости, а было какое-то мрачное отчаянье. Тяжелая атмосфера висела над людьми, будто облако.
— Эй, ты!.. — Позвал Федор ближайшего матроса.
Матрос плеснул на Федора гневным взглядом, шикнул что-то короткое на неизвестном языке, явно не комплимент — и снова потянул свой канат.
Федор решил не тратить время, и забрался на кормовую надстройку. Там он увидел сразу все корабельной начальство. Капитан, помошник-комес и штурман, торчали у кормового планшира, выглядывая что-то по курсу, и не обратили на Федора ни малейшего внимания.
— Эй, патрон! — Позвал Федор капитана. — Что здесь творится?
Капитан Авксентий перевел взгляд на позвавший голос, — и Федор аж крякнул. Капитана было не узнать. С его лица слиняли все краски, осталась лишь мертвенно бледная тревога, судя по подергиванию черт, едва не переходящая в панику.
— Пират, — лаконично ответил за капитана кучерявый комес.
— Где?! — Федор завертел башкой охватывая своим зорким взором горизонт за кормой.
— Там, — комес указал рукой в противоположную сторону, за спину Федору на нос корабля.
Федор резко развернулся на пятках. Матерь божья!.. — Буквально не более чем в десятке метров от носа "Наперстницы ветра", на волнах накатывал к ней другой корабль. Стройное хищное судно. На мачте его трепетал красный флаг, на котором была изображена кривая сабля, и отрубленная голова. А на носу и бортам рассыпалась орава вооруженных до зубов головорезов. Смуглые загорелые рожи, в основном, агарянского рода, но были и черные уроженцы Африки. Все эти люди со щитами саблями, луками, не кричали, а молча и зловеще смотрели на команду купеческого корабля, как волк смотрит на стадо.
На мгновение Федор буквально оторопел. "Как же я не увидел эту здоровенную посудину?! — закрутилось у него в голове. "А, он подходит с носа, а я вылез из люка на середине, и он был закрыт от меня нашей носовой надстройкой. Черт, да какая разница"...
Федор свирепо повернулся к троице мореходов.
— Каково черта эта посудина у нас на носу? — Свирепо спросил он. — Мы что, даже не пробовали бежать?!
— Он вышел из-за острова у нас по борту, — снова отозвался комес. — Оседлал правильный ветер. У нас не было шанса уйти Кто бы им не правил — он отличный пилот, и знаток этих мест.
— Я знаю кто им управляет, — ломким от ужаса голосом отозвался капитан. — Видите надписи на его парусе?
На переднем парусе корабля действительно виднелись крупные надписи. Выведенные каллиграфическими буквами, на самых ходовых языках, — латыни, греческом, и арабском, все они означали одно и то же: — "Фиг уйдешь!".
— На носу у него написано "фиг уйдешь", а на корме "фиг догонишь". — Подрагивая щеками продолжил капитан Авксентий. — Это корабль самого Батьки Махмуда. Его зовут Махмуд Ужасный. Латиняне зовут его Махнодус Барбанигра.35 А среди греков он известен просто как — Мавропогонатос — Черная Борода. Это самый свирепый пират во всем средиземноморье.
— Смилуйся вседержитель, — я слышал о нем! — Отозвался штурман, худой жилистый человек в широкополой шляпе. — Он сдерет с нас большой выкуп?
— Он не берет выкупа с христиан, — в глазах капитана было черное отчаянье. — Он просто заберет мой корабль. Нас всех продадут на рабских рынках, и мы очутимся где-нибудь в Мосуле.
По лестницы ведущей на средину судна раздались тяжелые шаги, и на кормовую надстройку взобрался поп Окассий. Одной рукой он держался за перила, а второй сжимал свой деревянный, обтянутый старой корой посох.
