Дейтрос-1. Не бойся, девочка!

Заплаканная Ашен сидела с мрачным видом, Ивик, похоже, утешала её.

— Привет, девки! А что случилось? — Дана подошла к подругам, села рядом. Ашен тоскливо вздохнула.

— Да родителей её на Пасху не будет дома, — объяснила Ивик.

— Они на Триме сейчас... и не могут, — прошептала Ашен. Глаза полны страдания. Ивик погладила подругу по плечу. Честно говоря, она не понимала, что в отсутствии родителей такого уж кошмарного. Она бы только порадовалась, если бы мама куда-нибудь уехала и не строчила ей два раза в неделю послания с ценными советами и мелочными вопросами. С Тримы родители Ашен не писали детям, а в Дейтросе появлялись редко, так что Ашен со своими почти и не переписывалась. Ивик такое положение дел только осчастливило бы.

Однако Ашен в самом деле переживала, ей невозможно было не сочувствовать.

— Придётся в школе торчать все каникулы, — чуть улыбнулась она сквозь слёзы.

— Вместе будем, — вздохнула Дана. Ивик вдруг почувствовала острую зависть к подругам. Она представила дом... соседей. Двор, в котором невыносимо скучно — там одни малыши, а Диссе её совсем не понимает теперь. Прежние забавы надоели, она выросла из них, как из детских платьиц. А дома — постоянное ощущение, что ты — объект воспитания, беспомощный младенец, которому не доверяют, с которым говорят лишь свысока... В квенсене, несмотря ни на что, она чувствовала себя совершенно иначе. И какое счастье было бы пожить в квенсене — но без всякой учёбы и, между прочим, без Скеро и её компании!

— Слушайте, — сказала Ивик, — а давайте я тоже останусь, а? Втроём веселее.

Подруги уставились на неё.

— Да ты что, Ивик, — поразилась Ашен, — не надо! Мы же с Даной будем, я не одна. Спасибо, конечно... Но как же твоя мама?

Ивик махнула рукой.

— А что мама?

Договаривать не стала. Объяснить Ашен, что она вовсе не стремится увидеть маму, было невозможно. Наверное, подумала Ивик в тысячный раз, я страшный моральный урод. Ашен вон как любит родителей, а я... Для Ашен мама и папа — это весь мир. И она не может представить, что есть такие неполноценные...

Ашен, конечно, ещё и потому переживает, что родители в постоянной опасности, ведь они на Триме работают. Они агенты. И действительно могут погибнуть в любую минуту. Но Ивик знала, что дело не только в этом.

А её родители никогда и не подвергались опасности.

— Да я лучше с вами тут, — сказала Ивик.

Она долго набиралась духа, перед тем как написать маме — была уверена, что мама будет возражать и возмущаться, и готовилась к спору. И к тому, что в конце концов придётся, может, и уступить.

Но от мамы пришёл на удивление спокойный ответ. Она, правда, звала дочь приехать на каникулы, но оговаривалась: "делай как хочешь". Начала смиряться с тем, что Ивик становится взрослой?

Диссе больше расстроилась, сразу же прислала письмо, которое вызвало у Ивик тяжкие угрызения совести — бросила старую подругу.

Но слишком уж хотелось пожить в квенсене спокойно.

К Пасхе весна разыгралась окончательно. Как это, оказывается, здорово, думала Ивик, — весна в северных широтах. Когда несколько месяцев земля лежит, скованная снегом и льдом, и уже смертельно надоела эта белизна и холод, и потом как взрыв — сброшены ледяные цепи, бегут ручьи, змеятся потоки, как во время сезона дождей, при этом небо — ослепительно-синее, ни облачка, и земля проталин дышит освобождённо, и пробиваются жёлтые нежные первоцветы. На родине Ивик в это время леса и сады цвели ярко, крупно, обильно, а здесь, в Мари-Арс — только скромные снеженки, но они казались лучше всех магнолий и рододендронов, они были первыми, на них специально ходили смотреть.

Квиссаны покинули школу на две недели. Осталась часть старших — для охраны и кое-каких хозяйственных работ, — в том числе и Дэйм. А младшекурсники разъехались все, и трое девчонок получили общую спальню в полное владение.

Это действительно было здорово. Длинная всенощная на Пасху, а народу в церкви совсем немного. Никаких занятий, никаких обязанностей, разве что в спальне убраться иногда. Только брать книжки из библиотеки и читать, бродить по окрестным лесам. Ашен часами рисовала, Дана не расставалась со скрипкой. Ивик же часто бренчала на клори — и начала сочинять стихи про весну:

Вставай, вглядись и слушай!

Рассеян мрак ночной.

Встаёт большое утро

Над светлою землёй.

Вперёд лучи помчались,

Пронзив голубизну,

И птицы раскричались,

Приветствуя весну...

На хозяйственном дворе квенсена содержались лошади — десятка два. Дорога на Ланс была грунтовой и не всегда проходимой даже для внедорожников, так что лошадей постоянно использовали для поездок и перевозок. Сейчас дорога подсохла, лошади бездельничали, поэтому квиссанам иной раз разрешали их промять. Дэйм, как и многие другие, частенько пропадал на конюшне, помогал там, и Ашен напросилась покататься. Ивик впервые в жизни села на коня. Дане и Ашен, оказывается, уже случалось ездить верхом. Вчетвером с Дэймом трусили по лесным тропинкам, там, где дорога была пошире, переходили на рысь. Ивик досталась невысокая, кряжистая гнедая кобыла по кличке Зорька. Она то и дело отставала от других, не любила бегать рысью, зато была спокойной, а вот вороная Лори под Даной, породистая и тонконогая, в какой-то момент взбрыкнула, и Дана на ней не удержалась. Дэйм в одно мгновение — Ивик поразилась, как быстро может реагировать человек, — оказался на земле и подхватил Дану на руки.

Дэйм для своих пятнадцати лет был рослым и крепким, одним из самых высоких парней на своём курсе. А Дана — наоборот, хрупкая малышка. И всё же было что-то удивительное в том, как легко держал её Дэйм — будто младенца, будто совсем не чувствуя тяжести.

— Ты как? — спросил он хриплым баском.

— Да нормально, — Дана улыбнулась, — ты что? Я и не ушиблась почти.

Дэйм вдруг покраснел. Поставил девочку на ноги.

— Точно ничего не сломала?

Дана подпрыгнула на месте, засмеялась:

— Не-а, всё цело, вот досада-то!

И схватилась за луку седла, закинула ногу в стремя.

— Извини, я испугался, — Дэйм вскочил в седло, — поехали дальше.

Вечерний свет ложился на пол косыми квадратами. Ивик всегда любила этот час, когда солнце смотрит на землю от самого горизонта, свет не бьёт беспощадно, а мягко льётся, высвечивая чёткие линии зданий, деревьев, лиц. А потом свет краснеет, синеет и потихоньку меркнет.

Дана убрала скрипку в футляр, потрясла кистями рук.

— Ух, даже устала... Ивик, а ты сыграй что-нибудь, а?

— Да я толком не умею, не то что ты...

— А ты спой, ты так поёшь хорошо.

Ивик стала перебирать струны. Запела известную квиссанскую песню — кто её написал и когда, никому неведомо. И правда, петь у неё получалось хорошо, и голос стал будто посильнее, чем раньше.

Светят луны на небе,

Спят квиссаны в ночи.

На окошке не гаснет

Огонёчек свечи.

И с подругою милой

Друг сидит у окна,

И теплом их укрыла

Той ночи тишина.

Ашен и Дана подхватили припев на два голоса:

Любовь моя! Пока мы вдвоём,

Нет боли и смерти нет.

Хранить меня будет в бою, под огнём,

Глаз твоих ласковый свет.

Ивик пела дальше: как дарайцы прорвались сквозь посты, напали на квенсен, и вот бой, и дарайцев перебили, а подруга, смертельно раненная, умирает на руках у любимого. Это была одна из тех песен, которые не услышишь на гражданке, они не уходили дальше того квенсена или боевой части, где были сочинены, а если и уходили, то распространялись и ценились только среди гэйнов. Но для девочек песня была и живой, и пронзительной. У Ашен на глазах даже слёзы выступили.

Ивик замолчала. Ашен тяжело вздохнула.

— Хорошая песня. А говорят, её Верс запретил к распространению. Ну или не рекомендовал.

— Почему? — изумилась Ивик. — Что тут такого особенного?

— Это... пессимизм, вот, — объяснила Ашен, — пораженческие настроения. Мы должны петь только про то, как мы всех врагов победим, всех перебьём и вообще как всё классно...

Ивик фыркнула:

— Но в жизни же не так... и одно дело песня...

— Ненавижу этих свиней из Верса, — вдруг сказала Дана, отрывисто и глухо. Подруги посмотрели на неё, сразу забыв о спорной песне.

— Почему? В принципе Верс-то нужен, — сказала Ашен.

— Ничего он не нужен, — буркнула Дана, — они сами... всем только жизнь портят.

— Ничего подобного! — возразила Ашен. — Ты просто не знаешь. Мне родители кое-что рассказывали. Например, вот у мамы был случай, в молодости ещё. Она работала на Триме, и её напарник взял и переметнулся к дарайцам. Не потому, что в плен попал, пыток не выдержал, нет. Просто взял и перешёл на их сторону, и выдал маму и ещё одну девушку. И ту девушку дарайцы сразу убили, а мама едва спаслась. И потом, конечно, этого парня наши поймали, из Верса, и его расстреляли, как предателя. А ты считаешь, что его отпустить надо было, после того, что он сделал?

Дана вся покраснела и, казалось, готова была заплакать.

— Ну ладно, может быть. Но это бывает редко, такое. А в основном они дурью маются, ереси, видите ли, ищут.

— Это разные отделы, — сказала Ашен, — этим вообще разные люди в Версе занимаются. Но Верс нужен, Дана, ты не права. Во всех государствах есть такие учреждения, госбезопасность.

Ереси, подумала Ивик. Вдруг её будто кольнуло. Где-то она слышала про ереси. Ивик тронула Дану за руку:

— Слушай, ты это... если не хочешь, не говори... но я собиралась тебя спросить давно уже, отчего твои родители умерли? Извини, если что, — поспешно прибавила она.

— Да ничего, — ответила Дана, — чего мне скрывать? Мама умерла, когда я была маленькая, я её почти не помню. Говорят, тогда эпидемия была, дарайцы бактериологическое оружие применили. А отца моего расстреляли в Версе, — сухо и коротко договорила она.

Ашен заметно вздрогнула. Девочки смотрели на Дану расширенными глазами.

— Он не был предателем, — добавила Дана. Отвела взгляд, глаза её неестественно заблестели.

Ашен села рядом с ней, прижала к себе.

— Ой, Дан, я не знала... ну ты это... понимаешь, бывают ведь ошибки. Кто-то там ошибся, и... это, конечно, ужасно!

Дану словно прорвало, теперь ей, видно, хотелось рассказывать.

— Мой отец был хойта. Конечно, так обычно не бывает, хойта все целибатники, но отец раньше был гэйном, а потом, когда мне было уже пять лет, он почувствовал призвание. А мамы уже не было. Его взяли в семинарию. И он на третьем курсе там стал разрабатывать теорию, я это не очень понимаю, богословские какие-то вопросы. А кто-то написал про него в Верс, что это ересь. И его забрали и стали требовать, чтобы он отказался от своих взглядов и вообще... а он не отказывался. И тогда его... тогда... — Дана замолчала и наконец заплакала.

— Солнышко, это ужасно, ужасно! — повторяла Ашен. У Ивик вообще не было слов. Рассказ Даны глубоко взволновал её, подействовал так сильно, что внутри что-то медленно переворачивалось и кипело. И мир вокруг стремительно менялся.

— Ты, наверное, теперь меня домой и не пригласишь, — всхлипнула Дана, — у тебя такие родители...

— Они дураки, что ли? — удивилась Ашен. — Я уверена, что они нормально отнесутся. Мало ли как бывает! Даже если твой отец был виноват, ты-то здесь при чём? Нет, я не говорю, конечно, что он виноват, — поправилась она, — это ошибка! Могут же быть ошибки! Какая-нибудь сволочь в Версе работает... сама знаешь, везде есть гады.

— Да, только ошибку эту уже не исправить, — тихо сказала Дана, — папы уже нет.

Со временем впечатление от рассказа Даны притупилось. Начались учебные будни, и стало не до размышлений, не до переживаний всяких. Ивик знала, что услышала нечто важное, такое, что не забудется. Но это всё потом, потом, а сейчас нужно было зубрить, заниматься, не набрать "хвостов", справиться с учебной нагрузкой.

Им впервые выдали шлинги. Подростковые, с небольшими рукоятками, удобно ложащиеся в руку. Собственно, шлинг в нерабочем состоянии и представлял собой одну рукоятку с чёрным отверстием на одном конце и с ремешком на другом. Ремешок крепился на запястье или на пояс. Шлингом учились владеть в Медиане. Особым поворотом можно было сделать так, что из шлинга вырывалась огненная петля, вроде энергетического лассо, её набрасывали на человека и ею выводили из физического тела облачное. Такое возможно только в Медиане, там в основном шлинг и применяется. Это было штучное, дорогое оружие, производили его только кустарным способом. Каждый шлинг отдельно изготавливали мастера оружия из аслен, и для этого нужно было особое, редкое дарование. Даже более редкое, чем гэйнское сродство к Медиане.

Поэтому шлинги выдавали младшим квиссанам только во время занятий и учили беречь как зеницу ока.

Занимались вместе с одним из сенов третьего курса, потому что для учебных занятий со шлингом каждому нужен был опытный партнёр. Третьекурсники создавали фантомы — фигуры вроде человеческой, сначала неподвижные, потом и движущиеся. Первокурсники учились метко набрасывать шлинги и вытягивать облачко — хотя в фантомах облачек не было, навык пока отрабатывали вхолостую.

На одном из занятий Меро объявила:

— Сегодня будем тренироваться на людях. Друг на друге. Разбивайтесь на пары и приступайте.

C Ивик уже несколько занятий работала Марта иль Касс. Пятнадцатилетняя Марта безотчётно ей нравилась — крупная, сильная девчонка с тёмно-русыми волнистыми волосами и большими ореховыми глазами. Они отошли в сторонку.

— Так. Стой крепко, не ори, — сказала Марта, — будет больно.

Она сделала неуловимое движение рукой со шлингом. Огненные петли взлетели в воздух, в следующую секунду Ивик поняла, что "больно" — это не то слово. Какое там орать! У неё перехватило дыхание и брызнули слёзы. Пылающие петли охватили плечи, грудную клетку, живот тремя витками, тут же безжалостно вонзились в тело и стали резать кожу, мясо, кости, внутренности, проходя прямо сквозь живую ткань. Ивик ничего не соображала, не видела, превратившись в одну только боль, режущую, невыносимую, и вдруг всё прекратилось, только ноги уже не держали, Ивик повалилась на землю, словно куль картошки. И лёжа на твёрдой почве Медианы, чувствуя удивительную расслабленность, невозможность пошевелить ни одной мышцей, даже пальцем двинуть, испытала невыразимое счастье оттого, что боль кончилась.

Над ней трепетало молочно-белое облачко, контурный слепок с её собственного тела, словно пародия на человека — руки, ноги, голова. Три петли шлинга, уже отделившиеся от рукояти, огненными обручами сжимали облачко, так что оно неподвижно висело в воздухе.

— Ну как? — Марта наклонилась над ней. Ивик с трудом шевельнула губами.

— Двигаться... не могу...

— Это нормально, шок отделения. Вы же учили. После отделения облачка наступает частичный вялый паралич на несколько часов. Ты и рыпнуться не сможешь, дорши возьмут тебя тёпленькой, без всякого труда. Так что береги своё облачко.