Слуги Зла

Зато после приступа обжорства стало спокойно и тепло, захотелось потянуться и расслабиться — вообще Инглорион почувствовал себя лучше. Он даже заметил, что Шпилька ушла, а Паук снова перебирает между пальцами веревку, посматривая в сторону эльфа.

Еда настолько добавила Инглориону благодушия, что орк уже не казался такой уж тошнотворно отвратительной тварью, как раньше. Ну, предположим, грубое животное, этакая помесь обезьяны, свиньи и пса, увешанная мускулами — ну и что? В сущности, есть и погаже. Жабы, к примеру. Навозные мухи. В орке гнусно, разве что, какое-то пародийное, издевательское сходство с человеком... но на то он и создание Мрака, чтобы выглядеть издевательски. В конце концов, данный конкретный орк не виноват, что его создали орком, а не цветком жасмина. Это от него не зависело.

Мысли показались Инглориону очень новыми и забавными, он даже улыбнулся.

— Хочешь подняться наверх? — спросил Паук. — Я собираюсь подняться наверх и осмотреться. Можешь со мной пойти.

— Я — пленник? — спросил Инглорион с тенью иронии. — Для пленника мне предоставляют многовато выбора.

— Пленник, пленник, не сомневайся, — ухмыльнулся Паук. — Но наверх сходить можно. А то еще подохнешь в пещере. Шпилька говорила, ты был как больной. И шерсть у тебя на морде расти начала — с чего бы?

Инглорион чуть не подавился. Он в ужасе схватился за лицо руками и почувствовал, как шершава стала кожа на подбородке. О, Эро и валары, что это?! Вот эти мелкие колючки — это щетина?! Борода?! Откуда?

— Почему?! — прошептал Инглорион, чуть не плача, с отвращением ощупывая собственные щеки. — Ну почему? Не может быть этого! Не может же быть, чтобы эльф под землей отчего-то начал превращаться в гнома! Я же не такой, как те... Как мерзко, о Дева Запада!

Паук ухмыльнулся еще шире и ткнул эльфа кулаком в плечо. Тычок вышел весьма ощутимым, но по малопонятной причине Инглорион воспринял его не как проявление злорадства, а как жест почти сочувственный, хоть и насмешливый, его даже не тряхнуло от прикосновения раба Тьмы.

— До гнома тебе еще далеко, — сказал орк. — У людей тоже бывает борода. Чего ты дергаешься?

— Я — не человек, — еле выговорил Инглорион, холодея. — Это невозможно. Люди грязные. Люди смертны. Я не хочу.

— Брось, — сказал Паук. — Люди живые. Что в этом дурного?

Инглорион посмотрел на него устало, надеясь, что орк не усмотрит в выражении его лица страха и скрытой мольбы о помощи.

— Знаешь, Паук, — сказал он через силу, — давай поднимемся на поверхность. Я вправду плохо чувствую себя под землей.

— Тебе нож дать? — спросил Паук.

Инглорион хихикнул, сам того не желая.

— Предлагаешь мне зарезаться?

Хрюкнул и орк.

— Можешь и зарезаться, дубина, но я предлагаю срезать шерсть с рожи. Я видел, люди так делают.

Инглорион беспомощно улыбнулся.

— Я тоже видел... но я так не умею. Потом когда-нибудь, в другой раз. А где твои... друзья?

— Кто где, — сказал Паук, осматривая и складывая в сумку метательные ножи самого зловещего вида. — Крыса с Пыреем наверху, с патрулем, Клык разговаривает со здешними, Шпилька к целителям пошла, Задира, кажется, в библиотеку...

Инглорион присвистнул.

— Ку-уда Задира пошел?

Паук удивился, как пес, склонил голову набок, насторожил уши. Выглядел так смешно, что эльф рассмеялся, но ответил совершенно серьезно:

— Я думал, ты знаешь. Библиотека — место такое, где книги лежат. И еще всякое разное нужное... Карты... гр-рр... ну, не знаю, как по-человечески сказать... рисунки, на которых машины нарисованы. Алхимические записи...

Теперь пришел черед удивляться Инглориону.

— Вы читаете книги? И баллады слагаете?

— Книги читаем, — сказал орк. — А баллад не слагаем. Мы по-человечески не поем. Ладно, пойдем уже.

Инглорион согласно кивнул и встал. Орк обмотал веревочку вокруг запястья, закинул ремень сумки на плечо и защелкнул пряжку на поясе с мечом. Эльф вышел за ним из комнаты, в которой прошла ночь.

Самой странной чертой этого подземного поселка Инглориону показалось именно отсутствие настоящих странностей. Здесь, разумеется, царил подземный сумрак, но глазам эльфа хватало света, можно было рассмотреть все мелкие детали — и он оглядывался, глазел по сторонам, помимо воли ожидая, что взгляд наткнется на какую-нибудь тяжело описуемую мерзость, которая все объяснит. Инглорион сосредоточивался и напрягал все внимание, но вокруг был просто поселок, поселок во время войны, и только. Посреди пещеры не валялись гниющие трупы; никакой монстр не творил отвратительных чар, не вызывал Порождения Зла и не резал над пылающей бездной человеческих детей. Обитатели поселка даже не думали нападать друг на друга, чтобы убить или насмерть замучить. Твари занимались до нелепости будничными делами.

У источника несколько молодых орков стирали в корытцах одежду, а по ходу стирки визжали, огрызались и брызгали друг на друга водой. Они показались Инглориону чем-то похожими на человеческих подростков, и это ему совсем не понравилось. В кузнице стоял красноватый полумрак, на камне около решетки плясали отсветы горна; оттуда слышалось буханье больших молотов и звон малого, между ударами эльф расслышал шуршание лезвия по шлифовальному кругу — и это тоже были нормальные звуки любого поселка в тяжелые времена.

Под тусклым синеватым светильником маленький орк с металлическими колечками в ушах — может, серьгами? — и таким же колечком, продетым сквозь кожу под нижней губой, сидя на корточках, кормил кусочками чего-то темного нескольких громадных крыс. Гадкие звери с поразившей Инглориона доверчивостью опирались лапами на его ноги, цеплялись за пальцы и, взяв подачку, садились ее поедать, как белки — свернувшись пушистым комком и расстелив длинные голые хвосты по каменной плите. Выглядела эта забава довольно противно, но и в таком зрелище не эльф не усмотрел ничего чрезвычайного: орк возился с крысами, как человек с котятами, с какой-то даже ласковостью, осклабив длинные клыки и поглаживая когтистыми зелеными лапами бурые крысиные спины.

Паук, между тем, увидел вооруженных тварей, явно пришедших сверху, обрадовался, издал приветственное урчание и обнюхался с беловолосым монстром в грубых доспехах из кожи, проклепанной железом. Они не сочли нужным общаться так, чтобы эльф мог понять — хрюкали, каркали, рычали, толкались и скалились, но, по-видимому, донесли друг до друга какие-то невнятные сообщения. Паук ухмыльнулся Инглориону и сказал:

— Сегодня наверху хорошо. Тихо и солнце светит. Тепло.

Они беседовали о погоде, подумал эльф и подавил нервный смешок.

— Тебе нравится солнце? — спросил он. — Не знал, что орки его любят.

— Я люблю, когда тепло, — сказал Паук даже, пожалуй, весело. — И свет люблю. А что?

— Ты же — порождение Тьмы, — сказал Инглорион. — И мне странно.

Паук совсем по-человечески пожал плечами.

— Когда тепло и светло, почти всем приятно, — сказал он. — Даже крысам.

— Нетопыри живут во мраке, — возразил эльф. — Им, к примеру, свет ненавистен.

Паук пихнул его в плечо так, что Инглорион вынужденно сделал шаг в сторону.

— Они просто спят днем, — сказал он. — Отсыпаются днем, чтобы ночью охотиться. Их добыча появляется ночью, мотыльки, комары, понимаешь? Так что же, прикажешь им любоваться солнцем на пустой желудок, чтобы тебе приглянуться?

— Нетопыри мерзкие, — сказал Инглорион. Он смутно ощущал какое-то странное неудобство, почти недомогание, но никак не мог сообразить, в чем дело. — Отвратительные твари с отвратительными повадками.

— Нетопыри милые, — Паук мотнул головой и дернул эльфа за руку в узкий коридор, закончившийся вырубленной в скале винтовой лестницей. Стеклянные шары в тесаной стене освещали ее тускло и слабо. Пришлось подниматься в полутьме, едва ли не на ощупь. — Чем они тебе не угодили? Они смешно пищат, у них рожицы забавные, у них очень хорошие уши, даже лучше наших. Они отличные охотники, они летать умеют. Хорошо же уметь летать, а?

— О да! — буркнул Инглорион, у которого на бесконечной спирали лестницы закружилась голова и ноги заныли, что было непривычно и чудовищно неприятно. — Очаровательные зверушки! Просто не хуже пташек! Ловят комариков, пищат и все такое! Одна маленькая деталь: они служат Злу.

— Тебя послушать, так все служат Злу, — фыркнул Паук, вероятно, сделанный из железных рычагов и передвигающийся быстро и ритмично. — И все отвратительные. Ты не слишком-то любишь живых существ.

Вот это замечательно, подумал Инглорион потрясенно. Я живых существ не люблю! А орки их любят. На обед, надо полагать. Как можно нести такой вздор?!

В этот момент Паук остановился перед глухой стеной, так резко, что Инглорион, поднимавшийся следом, едва не налетел на него. Орк обнял стену лапами, проделал нечто, в высшей степени напоминающее колдовские пассы — и в стене открылся узкий проход, а за ним ослепительно сияло голубое горное небо.

Паук вышел, и Инглорион вышел за ним, сумбурно думая одновременно об орочьих грязных чарах и о возможности сбежать. За спиной эльфа опустилась каменная плита — почти бесшумно, но с ощутимым жутковатым движением вытолкнутого воздуха — и Инглорион увидел себя стоящим на каменном карнизе шириной шага в четыре, а под карнизом то ли клубился густой туман, то ли неподвижно стояли облака.

Головокружение усилилось до нестерпимости, и эльф невольно сел на горный склон, поросший багульником и лавандой, глубоко вдыхая чистый холодный ветер с запахами дождя и трав. Рядом с ним стоял орк, один-единственный орк, и Инглорион подумал, что настал очень подходящий момент для попытки освободиться. Но подумалось как-то лениво и вяло; эльф чувствовал себя разбитым и больным, сидеть казалось приятнее, чем двигаться, а самое главное — надо было обезоружить и убить орка, и почему-то совершенно не было сил и правильной ненависти для убийства.

Пуща так далеко, подумал Инглорион, усаживаясь поудобнее. Нужно будет перебираться через эти Тьмой проклятые горы, которые кишат рабами Зла — а я так нездоров... будет слишком тяжело... Чересчур много крови и грязи за прошедшие дни... некстати вспомнился бой на мосту, резня, взрыв, летящие ошметки человеческих тел — на миг стало муторно, и эльф удивился тому, насколько ему дурно и насколько он стал чувствительным по пустякам...

Хотя, вдруг пришло ему в голову, почему, собственно, человеческие смерти — такой уж пустяк? Ведь люди, вероятно, по-своему хотят жить, цепляются за свое краткое никчемное бытие... им, наверное, все-таки не хотелось умирать, да еще так, от дикой боли, сознавая, что битва проиграна...

Инглорион вспомнил свое собственное отрешенное спокойствие в тот момент, когда земля ушла из-под ног и он еле успел ухватиться за какие-то корни, торчащие из развороченной скалы — и вдруг содрогнулся от запоздалого ужаса. Как бы он летел вниз, целую милю вниз, возможно, ударяясь о торчащие валуны, ломая кости — и, в конце концов, разбился бы вдребезги, так, что тело бы просто расплескалось вокруг...

Если бы не этот орк...

Инглорион обернулся. Паук сидел на корточках, озирался, принюхивался к ветру, раздувая ноздри и выпятив кабанью челюсть. Из его пасти торчала былинка, он жевал ее стебелек; грубая морда, располосованная старыми шрамами, показалась Инглориону задумчивой и сосредоточенной.

— Паук, — окликнул эльф, — о чем ты думаешь? Ты ведь думаешь?

Орк обернулся, выплюнул изжеванную былинку и ухмыльнулся.

— Тихо как, — и почесал за ухом. — Тут ни людей, ни таких, как ты, еще не было. Так тихо, будто войны и нет, да?

— Тебя это должно огорчать, — сказал Инглорион. — Ты скучаешь по войне, не правда ли? Скучаешь по убийствам?

Паук издал короткий неодобрительный звук, вроде тихого хрюканья или оборванного рыка.

— А то нам без войны не жилось бы, — сказал он, и Инглориону померещилась насмешка в его тоне. — Вот же делать аршам больше нечего!

— Аршам?

— Так наш народ зовут, а вовсе не орки! Будто бы люди выговорить не могут...

— Арш, — повторил Инглорион, ощутив в слове орочье взрыкивание и шипение. Странно было издавать такой звук, будто губы эльфа совершенно не приспособлены для него — но Инглориону вдруг пришла в голову парадоксальная мысль. Язык рабов Тьмы... сам факт возможности их языка... каким-то невероятным образом мирил с возможностью их существования. Ведь логичнее было бы не создавать для них собственный язык, а исковеркать человеческий, разве не так?

Это хрюканье и визг, карканье и рычание — слова... вероятно, в них есть смысл. Удивительно.

— А в вашем языке есть слово "солнце"? — спросил Инглорион неожиданно для себя.

— Угу. Варл-Гхаш. По-человечески вроде как "пламень небесный". А что?

— А что такое "барлог"?

— Владыка недр. Хозяин того огня, который внизу, — Паук посмотрел на эльфа удивленно. — Ты знаешь это имя?

— Часто говорили после боя...

— Еще значит "плохой конец".

— Почему?

— Ты когда-нибудь видел, как он просыпается? Как оттуда расплавленные камни льются? Это плохой конец, можешь поверить. Мы в пещерах живем, всегда в горах — а в горах всегда может быть это... злость Барлогова.

— Ты боишься?

Паук пожал плечами.

— Ты урагана боишься? Или лесного пожара? Не страх, нет. Просто... ну, стихия. Сделает, что хочет. Надо жить с опаской.

— Как странно, — сказал Инглорион задумчиво. — Чем больше ты говоришь, тем более странно. Как будто ты не орк... не арш, — поправился он с совершенно невольной усмешкой, — а кто-то из союзников. Я не понимаю, почему ты так ведешь себя со мной.

Паук осклабился.

— А как бы ты хотел?

Инглорион смешался.

— Не знаю. Но — война...

— А, сожрать тебя надо было? А сначала что-нибудь веселенькое придумать, да? Глаза вырвать, спину сломать? Этого ждешь?

Эльф вздохнул. Паук встал.

— Надо пройтись. Хочу проверить этот карниз. Пойдем до дороги на перевал. И я тебе не буду вырывать глаза, живи так... ты теперь даже не так мерзко воняешь, как раньше.

Инглорион хмыкнул.

— По-моему, втрое мерзостнее.

— Дело вкуса, — возразил Паук и пошел по тропе вдоль склона.

Инглорион побрел за ним. Эльф ожидал, что свежий воздух наверху приведет его в чувство, но запах леса, сосен, слишком прямых и высоких, вбитых в склон, как мачты в палубу, запах трав и влажной живой земли почему-то вызывал беспричинную тревогу и тоску по малопонятным вещам. Инглорион, стараясь дышать глубже, сказал себе, что это тоска по Пуще, но в действительности о Пуще почти не думалось. В душе был странный сумбур, хотелось то бежать — не от врага, а так, непонятно куда, но задыхаясь от встречного ветра и с полным напряжением сил, то лечь на склон, на пружинящий лишайниковый ковер, и бесконечно долго глядеть в ветреные бледные небеса...

Вероятно, можно было бы попытаться сбросить Паука с карниза и скрыться, но, даже хорошо понимая абсолютную логичность такой попытки, Инглорион и пальцем не шевельнул. Сейчас ему казалось, что убийство Паука стало бы низостью и черной неблагодарностью. Если задуманное удастся, орк разобьется вдребезги точно так же, как разбился бы без его помощи сам Инглорион — хотя и нелепо об этом думать. Но эльф, не принимая во внимание голос здравого смысла, все-таки испытывал неожиданную признательность к порождению Зла, преследующему непостижимые и, наверняка, недобрые цели.