Замена

...Он стоял в палате, а я не могла пошевелиться от страшной слабости. Мне не удалось убить себя, меня откачали, и зеленая вонь палаты пульсировала вокруг, оглушая, раскалывая пустую голову. Он снял очки, показывая глаза, открывая их мне. Странный ученый, который приходил просто так. Странный учитель. Странный профессор Икари Гендо.

Это было.

— У меня есть замена, Икари-сан. Но если я не справлюсь быстро, он потеряет себя.

Он думает. А мне неожиданно становится легко, и я невольно смотрю на сгиб локтя, словно и правда ожидая увидеть там иглу и новую дозу кредитных часов.

— Ты уверена?

— Да.

Директор сел на край стола, а я будто прозревала: он контролировал пространство в совершенстве. Густые тени кабинета были его плащом, а мягкое освещение скрадывало выражение лица. Икари Гендо мог позволить себе улыбнуться, не привлекая к этому внимания посетителя. Он двигался, выбирая то свет, то тень, то свет, то тень.

"Он учил меня пять лет, а мне понадобился наркотик, чтобы понять, что он и сам владеет искусством светотени".

— Хорошо. Прочитай.

Он развернул экран ко мне. Отчет, дозировки, типы препаратов — все это укладывалось в простую правду: Икари-куну сегодня начали добавлять антидепрессанты в пищу и воду. Сильные антидепрессанты.

Значит, я только подтвердила опасения директора и врачей.

Значит, все именно так плохо, как я решила.

Рада ли я этому? Нет, я этому не рада.

— Рей.

— Да, директор?

В раскрытой ладони лежали две неиспользованные ампулы. Я протянула руку навстречу хирургическому латексу. Директор Икари никогда не снимал свои перчатки, плодя сплетни и ужасные легенды среди лицеистов.

По крайней мере, я уверена, что эти легенды есть.

— Постарайся найти его за время действия второй дозы.

— Хорошо, Икари-сан.

— Ты уже понимаешь, что ищешь?

Да. Не волнение, а покой. Не прыжок навстречу, а мягкое отступление в тень. Я ищу Ангела с повадками очень плохого человека.

— Да.

— Хорошо. Ты нужна мне живой. Можешь идти.

"Пожалуйста, не умирай, Рей", — перевела я. Я закрывала двойную дверь в кабинет, узнав намного больше, чем надеялась. И, наверное, больше, чем хотела.

В приемной сидела Майя. Судя по ее лицу, она все понимала. В конце концов, это была не самая сложная логическая цепочка из очевидных причин и следствий, пустяк для службы безопасности. Понятно ведь, что на утро после моего неожиданного ночного дежурства одна из безликих уборщиц вошла в мой дом. Или не одна. Или они даже не стали маскироваться.

— Рей, на что ты надеялась? — спросила Майя.

"На то, что найду его до утра. На то, что всем уже все равно. Ни на что я не надеялась".

Ая безразлично смотрела в экран, за дверями еще кто-то ожидал, сквозь щель между тяжелыми шторами в приемную рвалось бешеное небо, и почти пустая Майя искала мой взгляд.

— Ты можешь идти.

— А... А ты? — глупо спросила она после паузы, заполненной изумленным вздохом безразличной, такой безразличной Аи.

Я не стала отвечать и пошла к дверям.

В коридоре пульсировал вечерний лицей: заканчивались дополнительные занятия и консультации, по углам и нишам шептались. Серый свет уже почти невидимого неба мешался с сумеречным светом ламп.

Ученики были ровные, закрытые, безнадежно человеческие.

"Это, блин, невозможно..."

"...И тут заходит Анджей! Я ему говорю..."

Слишком человеческие.

"Чш-ш-ш! Аянами-сенсей идет".

Внимательные. Умные.

"А ты используешь на е-буке автопрокрутку?"

Мелькали кураторы — настороженные, заботливые, участливо заглядывающие в глаза. Меня тошнило от них: еще вчера все верили в медиумов и проводников, в то, что все идет по схеме, а сегодня...

Сегодня зашевелилась вся над— и подстройка лицея, сегодня все при деле, потому что никто не хочет оказаться под лестницей в коме, никто не хочет подставлять горло под клыки сначала врага, а потом друга, который тоже, оказывается, может убить. Ненароком, из самых лучших побуждений.

Я накручиваю себя, я знаю: мало кто слышал о том, что Икари-кун вполне мог добить истерзанную Кэт. Скорее всего, только мой уровень подписки и знает, уровень "Догма".

Впрочем, это не имело никакого значения.

Скрытые преждевременным вечером облака без оглядки мчались прочь, давая дорогу новым, лицей уходил в пучину тихой истерии, и заботливые кураторы, и усиленные смены СБ у мониторов — все они нагнетали ту атмосферу, которая душной ватой обволакивала меня. Я задыхалась: будто с пачкой зажженных сигарет во рту, словно в жвалах побеждающего Ангела.

Паника стеклянила воздух. Паника тихо звенела в окна.

И, как ни противно, но она тоже работала на меня, потому что человекообразный Ангел тоже это чувствует.

"Ошибись. Ошибись хоть раз".

Икари-кун. Я не видела его весь день в придачу к ночным часам дежурства. И я не хочу думать о том, что с ним. Дневная доза только флуоксетина в тридцать миллиграмм...

"Клайв. Второй "А". Он напуган, что-то личное. И он человек".

... — это плохо. Икари-кун слаб и раздавлен, и он добивает себя сам.

"Мариса".

Я не знаю, о чем с ним говорить.

"Елизавета".

Не знаю, не знаю... Вокруг источников света клубилась бледная мгла, похожая на растасканную вату, по углам застывала тьма — комками, упругостью, смолой. Стены... На стены я старалась не смотреть. Их покрывала вязь грязной зелени, в которой можно угадать письмена. Можно. Потому что это — тоже мой разум. Моя EVA, сотни процентов эффективности.

Я до рези в глазах вглядывалась в учеников, уходя все дальше.

Многие не дойдут по своим делам, многие дойдут быстрее, чем хотели бы. Почувствуют, что это я, — единицы.

Быстрее, а значит — сильнее удар, по грани с интрузией.

Коридор сжимается, стены круглеют, даже стекла в окнах обретают кривизну, словно кто-то втискивает все в трубу, и все темнее дальний конец, и все читабельнее вязь на почти уже круглых поверхностях.

"Рей, не ходи туда".

Дальний конец коридора завивается винтом, я иду прямиком на потолочную лампу, выхватывая из сходящего с ума пространства все новые плотные тени — выхватывая и возвращая на место: не то.

"Рейрейрейрейрей... Мы не хотим, чтобы ты туда шла, не хотим, давай разогреем саке... Scandet cum tacita virginae pontifex..."

И еще что-то на немецком. Кажется, из Рильке.

Часы над дверью в класс уже изогнуло, когда я их увидела. Цифра, цифра, двоеточие, цифра, цифра — их разъединяло, забрасывая в воронку. Я собрала их, вытряхивая ту самую ненавидимую Акаги душу из очередного лицеиста. Время, всего лишь время, поняла я.

И все встало на место.

Бум.

Я закрыла за собой дверь кабинета и пошла к портфелю. Кресло, на котором он стоял, шло трещинами и вспыхивало, всаживая иглы мне в ноздри, но на это уже не стоило обращать внимания. Так, всего лишь усилие, чтобы контролировать восприятие.

Нет, не так: чтобы отобрать контроль над восприятием у EVA.

Бум.

Я уже за столом, и я едва понимаю, как расстегнула манжет блузки, как закатала его. Куда-то еще делся пиджак, но это, к сожалению, не важно, потому что игла шприца шла волнами, как живая, а вены почти слепили своей пульсацией, а у самой затылочной кости гремело возрождение истинной меня.

Боль-боль-боль-боль-бо...

Мир вдруг потерял острые углы, расплылся плотный сумрак в углах, и в висках стало щекотно. Я смотрела на отсрочку оплаты, которая торчала из сгиба локтя, видела капельку крови, просочившуюся из неаккуратно проколотой вены, видела криво сломанную ампулу среди листов тестирования.

"Я едва не опоздала. И чуть не сорвалась вдобавок".

Двери распахнулись в коридор, где добавилось света и больше не было вихря и вогнутых стекол. Комки ваты, отлипнув от ламп, двигались внутри моего тела, а я поняла, что сделала себе укол в темноте.

— Рей?!

Хикари выдохнула, только разглядев мой силуэт в кресле. "...и-четыре, и-пять", — посчитала я, ожидая, пока куратор продолжит.

— Рей, я нашла Ангела!

Я встала — и тотчас же села, потому что — бесполезная EVA, слабые колени, эхо симеотонинового шквала.

— Сядь.

— Рей! — воскликнула Хораки. — Я же сказала...

— Я слышала. Сядь.

Она прошла вперед, опустилась на край кресла, готовая вскочить, готовая кричать. Мне и самой хотелось бежать, кричать. Хотелось.

— Не надо, — попросила я, заметив, что она потянулась к настольной лампе. — Рассказывай.

...Она шла за мной, она нашла его в шлейфе моего симеотонинового криза, когда я трясла куклы лицеистов, думая только о том, почему я не могу иначе переживать за убивающего себя Икари-куна. Вернее, это сейчас уже я понимала, о чем на самом деле думала.

Сесил Мортон из 1-С, пятясь в тень, смотрел мне вслед.

Вокруг застыли замороженные лицеисты, а он отступал, не замечая взгляда куратора, не видя ничего, кроме того, что видеть не должен был.

— Я прошла мимо него, — сказала я вслух, и Хикари все же вскочила:

— Да, Рей, ты сошла с ума! Ты глушила их! Ломала!

Она уже видела все, привыкнув к зыбкому сумраку кабинета: и закатанный рукав, и ампулу на столе, которая, казалось, проминала собой пачку бумажных листов. И я примерно представляла ее выводы.

"Это все ради моей замены", — попыталась сказать я.

"Ты сходишь с ума от боли", — пыталась сказать Хикари.

Я, к сожалению, плохо представляла, кто из нас прав. Поэтому взялась за манжет и начала разворачивать рукав. Виток, виток, еще виток. В пальцах кололся серый холод.

— Где сейчас Икари-кун?

— Синдзи? — на выдохе удивилась Хораки. — Н-не знаю, но...

— Найди его. И передай, что ты нашла убийцу Кэт.

Хикари вскочила, тряхнув головой.

— А... Ты?

— Я выполню остальные специальные процедуры.

"Нет, я не в порядке", — добавила я, глядя в глаза, лишь угадываемые в темноте. Она кивнула и убежала, и я была уверена, что завтра, если мы переживем эту ночь, она попытается поговорить, и только потом доложит в СБ.

Левая рука отозвалась призраком боли, когда я перекинула через нее пиджак, а потом и плащ. Я подошла к выключателю, щелкнула, на миг погрузившись в пучину солнечного гонга, а потом снова выключила свет.

В конечном итоге, симеотонин сделал свое дело, только, оказывается, я хотела сама:

"Икари, ты не виноват. Я нашла его. Если хочешь, ты можешь сам посмотреть ему в глаза. Видишь? Это не ребенок, он только звучит как ребенок". Если не хочешь — всегда есть М-смесь и Белая группа. Оставалось сомнение, как отреагировал бы Икари-кун, и об этом тоже стоило бы подумать.

Коридор был самым обычным, портфель оттягивали тесты, которые нужно проверить на завтра, а на форуме, наверное, закончилось голосование за снимок месяца.

"Завтра возьму фотокамеру и пойду на болота".

Мне понравилась эта мысль, и я, свернув к выходу, едва не миновала офис службы безопасности.

8: Самый звонкий крик — тишина

В окно что-то стучало, какая-то неприкаянная ветка. Мне было хорошо под одеялом: с оглушенным демоном в голове и отчетливым ощущением выходного. На столе моргал зарядившийся аккумулятор, и где-то там еще был невидимый кофр с фотоаппаратом.

И где-то там были еще десять часов времени, которое мне не нужно делить на двоих.

За окном дробилась между ветвями звенящая прозрачность: та самая, особенная, которая — бесцветье. Которая — высокий и чистый звук. Которая бывает только осенними днями, когда предгорье окутано предчувствием заморозка.

Я бросила складывать постель, поставила чайник и села у окна. Ветер играл ветвями, охлестывал невидимые куски осени. Мне хотелось смотреть, и пальцы сами ощутили ребристые кольца на объективе. Пальцы помнили путь к меню баланса белого. Я дала свободу рукам, глядя за стекло. На стекле серели высохшие потеки, фотоаппарат лежал за спиной, но пальцы ткали силки вокруг картинки. Резкость, фокус, диафрагма — с каждым движением запущенный сад преображался, становился набором пластов, и плоскостей, и планов. Я его ловила и упрощала.

Когда вид из окна расслоился, и осталось только найти правильный баланс цветов, я остановилась, и большой палец лег на воображаемый спуск. Сад замер: все та же светотень, простая и управляемая.

Из кухни свистнул чайник — неуверенно пока что, на пробу, а я смотрела за окно между пустых ладоней, и видела именно то, что хотела. Выделена ветвь, снимок получится немного темнее, фрагмент кованого забора замылен. Цвета — неестественны, смещены в сепию.

Почти хорошо, решила я и пошла выключать чайник.

* * *

Наверное, мне следовало переживать за Икари-куна. Например, не так спокойно спать.

Я обходила "Лавку" по полузаросшим тропам, жевала тост и — пока получалось — думала. Слышались голоса детей, окрики кураторов. Еще один праздный день в этом месте все-таки наступил, меня не мутило от М-смеси, а значит, все прошло хорошо. Он справился и пошел навстречу своему кошмару.

Деревья редели. Мысли — наоборот.

Ангел найден, Ангел уничтожен. Мне осталось только сожаление. И еще сожаление. И еще. Я ведь почти сорвалась, я пропустила Сесила, это не я отдала Ангела в руки Икари-куну. Внутри меня будто был кто-то еще, и он исходил слабым, медленным ядом.

Но я — это только я. К сожалению.

Лесопарк закончился. Впереди лежал спуск в Торфяную низину. Там между неровными колоннами камня лежали, свернувшись, пряди тумана. Там стояла трава — серо-рыжая, как сама осень. К востоку начиналась трясина: я даже отсюда видела бурую вешку.

Я видела все — все и сразу. Гротескный Шпиль, жилы мха в морщинах камня, ртуть болотного окна, и даже — не зрением, чутьем, — видела первую линию Периметра. До стены депрессивного излучения оставалось почти шесть километров. Шесть километров холодной влаги, камня и торфяной осени.

Я это видела, я слышала, как шуршат секунды кредита. Хотелось успеть как можно больше. Впрочем, как всегда.

Снимки ложились на карту памяти быстрее, чем я успевала рассмотреть план. Я еще не работала — я просто утоляла голод, жадный любитель, дорвавшийся до красивого ландшафта.

Мое — спуск. Мое — спуск. Мое — спуск.

Я остановилась не от насыщения, у меня не заполнилась карта памяти — просто на какую-то долю мгновения ощутила себя Ангелом.

— Аянами?

Я оглянулась, пытаясь понять, что чувствую. Слышался грубый хруст разрушенного одиночества: у разлапистой сосны стоял Икари и удивленно озирался. Я видела его глаза и не могла сказать, что именно он сейчас видит. Это был бесфокусный взгляд — жуткое зрелище, если всматриваться в зрачки и знать, как смотреть.

Сложное умение, которого он, кажется, даже не осознает.

— Вы... — неуверенно начал Икари-кун и замолчал, беспомощно озираясь.

Очень хотелось ответить: "Да, я". Наверное, я бы так и ответила, если бы не взгляд. Икари будто приковало к Торфяной низине, он весь был там — среди словно бы высеченных из тумана колонн, среди завитков ржавого торфяника. Он там видел что-то сильное и притягательное, что-то куда более сильное, чем то, за чем он пришел.