Дневник молодого человека

Ирина странно улыбнулась. Мягко покачала головой.

— Не надо, — снова сказала она.

Я взял ее руку, задержав у подъезда. С надеждой смотрел в ее лицо. Она только улыбалась.

— Не стоит, — снова сказала она.

И я покорно отпустил. Выдавил из себя, стараясь выглядеть веселым:

— Извини.

Она ничего не ответила. Развернулась, поднялась по ступенькам. Я смотрел ей в след. На то, как она входит в подъезд, как в полураскрытую подъездную дверь видно, как она поднимается на первый этаж. Вот она повернула налево, поднимаясь выше. И исчезла. Я еще зачем-то немного постоял, прислушиваясь к удаляющимся шагам. И когда они совсем-совсем затихли, я постоял совсем еще немного — вдруг послышатся крики о помощи? Но криков никаких не было, а наоборот — где-то в глубине подъезда глухо щелкнул замок входной двери. Вот и все. Я повернулся и медленно-медленно побрел домой по темному пустому четвертому участку.

Грустно направился по той же самой дороге, по которой еще совсем недавно шел веселый и радостный, обуреваемый светлыми чувствами. Но только уже в обратном направлении. И вот я шел, и мне казалось странным, что было время, когда на этом самом мокром асфальте царила радость и возбуждение!

Медленно по ступенькам поднялся на пятый этаж. Дома принялся меланхолично наводить порядок. Сначала прибрал в квартире, расправил диван, застелил себе постель. Потом вымыл пепельницу, почему-то испытывая какие-то странные ощущения — ведь совсем недавно она касалась этой пепельницы своими руками! И, значит, я сейчас словно касаюсь рук Ирины!

Она не просто красива — она слишком красива, — думал я при этом. — Причем, это касается не только внешности, а гармонии в целом — внешность, поведение, манера держаться, внутренний мир, воспитание...

Вот только интересов ее совсем не понимаю. С музыкой у нее какие-то странные критерии. Все ее рассказы — как балдеют ее знакомые, как ее бьют, как весело со случайными знакомыми, как они пили. Если это действительно так, то очень жалко — девчонка хорошая такая, симпатичная, фигура нормальная, стройная. Просто, наверное, ее окружение — двор, техникум, работа — наложили на нее отпечаток — все эти вездеходчики, рабочие, изыскатели...

А может — завязать? — вдруг подумалось мне, и какой-то холодок пробежался по душе. — Все равно ведь ничего путного не выйдет. Такие ощущения, что она просто ждет прихода любви, но не зная, что это такое, пропускает ее мимо. Ей все кажется — это пока не то... Легко сходится, много знакомых, но относится к ним просто, раскованно, по-свойски. Так и живет. Считает, что все еще впереди, жизнь только началась — гости, друзья, поездки, знакомые на каждом шагу — все по-своему интересны, но потихоньку сливаются в одну кучу. Все нормально — жизнь только началась, вперед...

Я невольно вздохнул. Мысли скакали с пятое на десятое, никак не желая выстраиваться во что-то логически завершенное. Впрочем, я и не пытался их выстроить, покорно отдавшись хаосу в голове.

Словечки ее явно блатные, чувствуется компания. И все это на фоне наивности, мягкости, боязни обидеть, искреннего интереса к жизни, ко всему новенькому... Явный контраст между ее словами и поведением. Хотя, возможно, я и ошибаюсь.

Однако, сегодня она быстро с работы приехала. Ненормированный рабочий день.

А с деньгами, как я раньше думал, проблем у нее никогда не было — родители всегда помогали и помогают.

Наверное, ей неизвестны такие понятия, как тоска и скука. А может, она просто относится ко мне, как к брату? Возможно даже — младшему? Ведь известно, что девочки взрослеют быстрее мальчиков. И в ее девятнадцать лет не факт, что она младше меня.

Красивая. Интересное личико. Только что-то бьют ее часто, судя по ее рассказам — да и рассказывает она об этом без тени какого-либо смущения.

А еще — отношение ко мне... Какое-то странное. И мне на самом деле совсем не надо прикидываться перед ней этаким интересным красавцем. Лучше быть страшным, чем смешным. И лучше быть смешным, чем жалким.

А раз меня ни о чем не спрашивает, значит ей неинтересно. И вообще не понятно, зачем она со мной встречается? Ведь встречи должны что-то давать! А что ей дают они? Узнать бы это.

Вообще, быстро знакомится, быстро дает телефон.

Такое ощущение, что все ее рассказы — больше бравада. Не похожа она на то, что о себе рассказывает.

И в разговоре у нее часто пьют.

Что меня в ней удивляет, то это совершенно спокойно и естественно ее связывают, трясут за ноги, насильно кормят арбузами и так далее.

А к тебе она ни в жизнь не зайдет, — вдруг подумалось мне. — Разбежалась, как же! Найдется и тебе замена.

Она все режущие слух слова произносит естественно, таким тоном, словно рядовые, и звучат они в ее устах почему-то не так резко. Причем ее вид совсем не говорит о том, что она в состоянии выпить целую бутылку.

И за все это время задала мне всего только два вопроса: Когда школу закончил, и где мать, когда зашла в дом. Не любопытная? Или я ей настолько неинтересен?

И в то же время заметь — сколько раз ей звонил, она всегда была дома.

И я вдруг почему-то стал уверен, что она в пятницу и в субботу ждала моего звонка. Особенно в пятницу. Думала, по крайней мере, обо мне. Я вздохнул и поморщился. — Лишь бы не смешно выглядел в ее глазах с этими дурацкими поцелуями. И что я к ней привязался? Одной попытки вполне было достаточно! Впрочем, я знал ответ на этот вопрос: уж больно хотелось!

Я с каким-то умилением доел рыбьи ребрышки, которые мне оставила Ира. И потом мучил свой дневник до двух часов ночи.

Хоть на ряду с радостными эмоциями в этот день было и очень много сомнений, но, тем не менее, эта ночь, наверное, была единственная за последнее время, когда я упал на постель и мгновенно уснул. И спалось мне как-то хорошо, легко и невесомо...

Глава 6.

В пятницу утром я проснулся в очень прекрасном настроении и наконец-то сделал зарядку — отжался тридцать раз на кулаках, покачал пресс — зацепился пальцами ног за диван. Десяти килограммовые гантели, солдатская мельница, груша, которую я колотил и ногами, отрабатывая прямой и боковые удары...

Вспотел. Забрался в чугунную ванную под контрастный душ. Холодная вода взбодрила, придав дополнительной энергии.

Выглянул в окно — очистившаяся было земля опять покрылась снегом. Полностью. Интересно, подумал я, стоит только встретиться с Ириной, как на следующее утро — зима.

Встреча прошла, и опять на меня накатило какое-то неудовольствие от нее — от встречи, то есть. Какой-то неприятный осадок. Вспомнилось, что она вскользь заметила, что когда зазвонил телефон и отец подошел, она сказала, что ее дома нет, но он не услышал и позвал ее. Пришлось, мол, идти. Зачем это она мне сказала? А мои фотографии с офицерских сборов, которые показал ей, она просмотрела очень быстро, не удосуживаясь отыскать меня в групповых снимках — наверное, было неинтересно.

Делать снова было нечего и я решил отнести документы на работу. Снова надел зимнюю шапку и теплую куртку. Сходил в МСУ-70. Сдал все необходимые документы — трудовую книжку, паспорт, военный билет (теперь уже — офицера запаса), диплом НЭТИ. Поболтал немного с мужиками, рассказал, как там в армии на Западной Украине.

Вернулся домой. И мне вдруг очень сильно захотелось проявить пленку и напечатать Ирину — хоть таким образом снова ее увидеть, снова ею полюбоваться.

Взял фотоаппарат — осталось еще шесть кадров, но очень уж не терпелось проявить пленку. И я, выйдя на балкон, быстренько (холодно все-таки) поснимал пейзажи — пятиэтажки, почти до крыш закрытые тополями, ветки которых густо усыпаны снегом, и все это на фоне многочисленных труб НЗХК и ТЭЦ-4, выпускающих густой черный дым. Но все равно — пленка не кончалась и я плюнул на это дело.

Взял бачок для фотопленок. Пошел в ванную. Сел на коврик, разобрал бачок, аккуратно разложил детали компактной кучкой. Выключил свет. Плотно закрыл за собой дверь — на задвижку. Дополнительно кинул на пол полотенце, прикрывая довольно просторную щель под дверью. Шаря руками по коврику, нашел разобранный бачок. Присел. Также в темноте на ощупь вытащил пленку из фотоаппарата, на ощупь же нашел бобину проявительного бачка, с пленочного цилиндра снял одну из крышек — чтобы пленка легче вытаскивалась, вложил пленку в цилиндр, вытянул у пленки язычок подальше, вставил его в бобину, намотал пленку. Вставил бобину в бачок, закрыл крышкой, провернул по часовой стрелке, чтобы крышка плотнее закрылась. Все, теперь можно включать свет.

Открыл дверь — в полной темноте гораздо сложнее найти выключатель. Включил. Поднял с пола бачок. Поставил его в раковину.

Сходил в зал за пакетиком с фиксажем и проявителем — хранились в левом нижнем ящике моего секретера. Развел проявитель в воде, в литровой банке. Тщательно размешал — а то пленка проявится неравномерно. Посмотрел на упаковке — сколько времени требуется на пленку в 65 единиц — пять минут. Залил проявитель в бачок, тщательно покрутил бобину за выступающую сквозь отверстие в крышке ручку — чтобы проявитель равномерно распределился по емкости. Засек время по наручным часам — пять минут. Занялся фиксажем — вскрыл пакет, растворил его в другой литровой банке.

Мучаясь и не находя себе места, с трудом дождался отмеченного времени — до того мне хотелось снова ее увидеть, пусть даже на фотографии! Да пусть даже на негативе! Вылил проявитель в раковину, повернул вентиль с холодной водой, сунул бачок под струйку — вверху бачка есть специальное отверстие для этих нужд. Долго и тщательно полоскал пленку от проявителя, вращая бобину ручкой. Потом слил остатки воды. Потряс бачок, держа его вверх ногами, чтобы вытрясти последние капли. Залил фиксаж, снова покрутил бобину. Засек время. Все — можно отдыхать.

Через пятнадцать минут тщательно промыл бачок. Снял крышку. Вытащил бобину. Прищепкой зацепил выступающий кончик пленки за бельевую веревку над ванной, и пленка сама размоталась вниз. Чтобы пленка не скручивалась и не прилипала сама к себе, на ее нижний кончик навесил аж три прищепки. Все — пленка выровнялась, я в нетерпении тут же принялся разглядывать негативы, причем, только те, на которых была Ирина.

А потом, готовя себе обед, я случайно выглянул в окно. И надо-же — Ира идет по противоположной стороне улицы! Быстрым шагом. Высокая и тонкая такая! Ух, а какая у нее походка (явно на высоких каблуках)! Как она гордо держит спинку и голову, слегка подавшись назад! Как она грациозно переставляет свои длинные стройные ножки! С ума сойти можно!

Ест мороженое. Я замер в надежде — сейчас вот посмотрит на мои окна, и я ей помашу. Но она все шла, и по сторонам не смотрела. Должно же ей быть любопытно, где она была накануне?! — мелькнуло у меня. Вот я бы обязательно посмотрел на те окна, где я гостил до двенадцати ночи! Но она даже не взглянула на мой дом. Прошла до самой остановки "Школа". Зашла в парикмахерскую. Сразу же в голову полезли глупые мысли, что это она ради меня красоту наводит, а потом зайдет ко мне в гости. Но нет, вряд ли, — разогнал я радужные мечты. — Скорее, готовится к завтрашней поездке — на Затулинку с ночевкой, — с горечью подумалось мне.

До меня вдруг дошло — мне все время хочется смотреть на нее, либо просто не терять ее из виду и радоваться ее присутствию, пусть даже издалека. Отсюда и такая жажда поскорее напечатать ее фотографии.

Я еще постоял у окна, в надежде снова ее увидеть, когда она будет выходить, но так ее и не увидел. Наверное, очередь в парикмахерской была очень большая — а я знал, что женщины иногда часами там сидят. Тут же захотелось одеться и зайти в парикмахерскую — ну хотя бы просто посидеть с ней в очереди! С трудом сдержался — совсем ведь глупо буду выглядеть!

Поймал себя на том, что меня неудержимо тянет к ее подъезду — сесть где-нибудь неподалеку, за деревьями, в надежде, что она появится, выйдет на мгновенье на балкон, мелькнет в окне, или выйдет, например, за хлебом — этого было бы мне вполне достаточно.

И я, во время обеда, часто подходил к окну и смотрел на улицу. И постоянно хотелось ей позвонить — хотя бы просто так, поболтать, хотя бы только услышать ее голос. С трудом удержался — понимал, что как-только услышу ее голос, сразу же захочется встретиться с ней, начну уговаривать, унижаться... Будет неприятно.

К вечеру пленка наконец-то высохла и я стал готовиться к фотопечати. Принес в ванную чемоданчик с фотоувеличителем (хранил его в кладовке). Открыл. Собрал фотоувеличитель, установив его прямо на полу, между унитазом и ванной. В саму ванную положил две просторных кюветы. Одну заполнил проявителем, вторую — фиксажем.

Порылся в ящиках, нашел остатки неиспользованной фотобумаги. Взял все размеры — от маленьких (9 на 11), до больших (18 на 24 — крупнее у меня не было). Возле кювет положил пинцет. В ванную налил холодной воды — так, чтобы кюветы не плавали — в ней я буду промывать готовые фотографии. Потом влажной тряпкой тщательно протер стекла в дверях — кухонных и в прихожей — на них я буду накатывать мокрые фотографии для просушки и глянцевания.

Пристроил красную лампу в угол ванной — у стены, криво выложенной светло-зеленым квадратным кафелем. Протянул удлинитель, подключил лампу. Огляделся вокруг — вроде ничего не забыл — обидно потом прерываться и бежать... Вспомнил — еще нужен лист белой бумаги, на которую предварительно проецируется и фокусируется негативное изображение.

Принес альбомный лист. Зажег красную лампу. Закрыл за собой дверь. Опустился на колени перед увеличителем. Вставил пленку. Быстро прокрутил ее до кадров с Ириной. Внимательно осмотрел — вроде она здесь рожицы корчит. Сначала хотел прокрутить дальше, но потом решил, что лучше я уж напечатаю все кадры — она в любом виде хороша! На маленький формат. А уж потом лучшие фотографии распечатаю большего размера.

Зафиксировал пленку. Закрыл шторкой объектив увеличителя. Вытащил лист фотобумаги размером 9 на 11. Положил под увеличитель. Покрутил рукоятку, уменьшая изображение до размеров фотобумаги. Так как фотобумага лежала вся изогнувшись, я с одной стороны прижал его пинцетом, а с другой — большим и указательным пальцами левой руки. Правой рукой навел фокус. Быстро открыл шторку, засвечивая фотобумагу. Досчитал до трех — быстро закрыл.

Поднялся с колен, положил фотобумагу в кювету с проявителем. Взял пинцет. Навалился животом на чугунный край, пинцетом двигая фотобумагу в кювете — чтобы проявитель постоянно перемешивался.

И вот белая бумага потихоньку начала темнеть отдельными местами. И эти темные пятна стали увеличиваться и умножаться, медленно складываясь в картинку — диван, ковер за спиной, Ирина, обеими руками плотно придерживающая подол своего платья...

И я разглаживал пинцетом снимок, а у самого такое чувство, словно я дотрагивался до лица Ирины, до ее груди, живота, коленок...

Дождавшись приемлемого качества, я пинцетом пополоскал листок в ванне и положил его в фиксаж, подумав — вот было бы замечательно вместе сидеть вот так с Ирой в темноте и печатать!... Мечты, мечты...