Журналисты не отдыхают

Я перечитал абзац, где упоминалась фирма Красильникова. В самом деле, выглядело так, что автор знает гораздо больше, чем пишет. Многие друзья моей юности любили Бориса Гребенщикова. Так ведь у него примерно так же в песнях. Набор фраз — но создавалась иллюзия, что за этим скрыта некая великая мудрость. Я многому у БГ научился.

Сталин принял результаты наших раскопок к сведению. Потом закурил и изрек.

— Я думаю, вам не стоит изображать из себя джигита и мстить самому. Вы теперь не анархист-одиночка. А партия обиду, нанесенную своему члену, не простит.

Я понимал, что у товарища Сталина появились далеко идущие планы. Скорее всего, главным тут были деньги. В самом деле, а зачем они нужны Савинкову? Большевикам нужнее.

Оно и лучше. Ведь на самом-то деле я был никаким не боевиком, а вполне мирным человеком. Вообще-то я стал пытаться научиться входить в "боевое состояние" по желанию. И что-то даже начало получаться. Но до завершения работ было далеко.

* * *

Человек неприметной внешности, выглядевший подгулявшим мастеровым, стоял, привалившись к стене дома на углу Котловской набережной и Малой Зелениной улицы. Ничем особенным он не выделялся из пейзажа. В этой части Петроградской водилось много рабочих — в том числе и подгулявших, несмотря на "сухой закон". Впрочем, это была не Выборгская сторона — на улице виднелись не только представители пролетариата, но и люди в чиновничьих фуражках и господа в хороших деловых костюмах. Проехал ломовик с каким-то грузом, управляющий ей мужик всеми силами старался оправдать выражение "ругается как извозчик".

Но вот в перспективе улицы показалась пролетка. Это был лихач — явление в данных местах редкое. Главным отличием лихачей были хорошие лошади, подрезиненные колеса и покрытая дорогим лаком пролетка. Особого выигрыша ни в комфорте, ни в скорости поездка на них не давала. Зато стоила раза в три дороже, чем на обычном "ваньке". Так что на лихачах ездили те, кто хотел выпендриться. Но это был не тот район, где имело смыл пускать пыль в глаза.

Лихач подкатил к дому, напротив которого подпирал стену человек. Из него выскочило двое людей с саквояжем. Они исчезли в дверях неприметной конторы. Спустя пять минут они вышли, сели в экипаж — и он двинулся на набережную.

Человек отлип от стенки и двинулся по улице, через дом свернув в трактир. Внутри весьма приличного заведения он подошел к сидевшей в углу компании из трех мужчин в деловых костюмах. Один был крепкий молодой шатен, остальные двое — мужчины кавказского вида. На столике перед ними стояли две пары чая*, блюдце с колотым сахаром и чашки.

(* Чай в трактирах подавали в двух фарфоровых чайниках. В одном была заварка, в другом кипяток. Поэтому и говорили "пара чая".)

Внимания на эту тройку никто не обращал. Питер вообще город многонациональный, а в округе гнездилось множество контор разных фирм. Так что тут всякие люди бывали.

Вошедший присел за стол.

— Прибыли. На лихаче.

— Вот обнаглели! — бросил шатен. Прямо из английского посольства, да ещё на лихаче.

— Иногда отсутствие конспирации бывает даже лучше, — заметил один из кавказцев. Говорил он практически без акцента.

Парень промолчал, он-то знал, что эти грузины знают о конспирации в сто раз больше его.

Да и болтать было некогда. Четверо поднялись и двинулись на выход. Они подошли к той самой конторе. Шатен скрылся в арке двора, а трое остальных вломились в дверь. Внутри шла обычная деловая жизнь. Несколько сотрудников сидели, уткнувшись в бумаги.

В руках у вошедших тем временем оказались офицерские наганы.

— Всем руки на стол! И не двигаться! Живее!

Конторские труженики выполнили приказ. Налетчики двинулись вглубь помещения, оставив в контре того, кто стоял на улице. На всякий случай. Хотя грузины, у которых это дело было далеко не первым, отлично знали, что нет на свете дураков, готовых рисковать головой за хозяйское добро. В небольшом коридоре они чуть ни не столкнулись с амбалом, бегущим с револьвером в руках к месту действия. Один из грузин попросту ударил его рукояткой в лоб. Амбал ушел в отключку, второй налетчик забрал у него револьвер и оба продолжили движение.

Налетчики ворвались в кабинет, где сидел благообразный господин.

— Вы кто?

— Непонятно, да?

— Вам деньги нужны? Хорошо.

Он встал из-за стола и стал открывать сейф. Что-то грузинам показалось неправильным. Как-то уж больно легко он расставался с деньгами. Но тут всё выяснилось. Возле стены стоял стеллаж, на котором громоздились разные папки. Он внезапно сдвинулся в сторону. Из образовавшегося прохода влетел ещё какой то тип и грохнулся посреди комнаты. В руках у него был саквояж. Следом появился шатен.

— Через черный ход уйти хотел, гад. А там проходной двор на соседнюю улицу.

Увидев такой поворот дела, хозяин кабинета оцепенел и покрылся смертельной бледностью. Один из грузин с иронией бросил:

— А ты давай открывай. Нам и то что лежит в сейфе пригодится.

Вскоре четверка выскочила из конторы и направилась в сторону набережной. Там из ждала коляска. Двое с саквояжем вскочили в неё и отбыли, остальные добрались до Малой Котловской улицы и свернули на неё. Если бы кто-нибудь и стал их преследовать, тут это было бесполезно.

В тот же день господин Соловейчик направляясь из своего любимого ресторана "Эрнест" домой на Большой проспект, бесследно исчез. Больше никто его не видел. А Савинков ушел в подполье, сволочь такая.

Деревенское веселье

И с армии едут в родные края

...

Домой приду — порядок наведу.

Все кабаки и магазины обойду.

(Дембельская песня)

Мирные переговоры с немцами продолжались. Поначалу гансы потребовали себе Латвию. На что получили фигу под нос. Забавно, что большевики оказались в патриотическом мейнстриме. В "Правде" вышла статья Сталина, суть которой сводилась: а хрен вам, а не Латвия. Типа не отдадим латвийский пролетариат в лапы германского империализма.

Но немцы и не особо настаивали. В этой истории они до Риги дойти не сумели, так что их претензии выглядели беспочвенными.

Зато они выдвинули тему про то, что собираются "до конца военных действий" контролировать Польшу. На этом высунулись правые, которые попытались устроить истерику. Но она получилась какой-то вялой. В самом деле. Ещё первое Временное правительство провозгласило, что предоставит независимость Польше после окончания войны. Так что разница-то какая? Пусть там сидят немцы. И долбятся с Пилсудским и его подельщиками. Мне такой расклад понравился. Я вот лично никогда не сочувствовал интернет-националистам. Ну, тем, которые считают, что главное дело русского народа — это воткнуть триколоры/красные флаги во всё, что только можно, включая южноамериканские пирамиды. Этим людям я всегда советовал для начала поиграть в "Цивилизацию" Сида Мейера. Там очень четко становится понятно — захватить-то просто, а вот удержать... В общем, ну эту Польшу.

Так что переговоры затянулись исключительно по поводу уточнения границ.

А на фронте дело обстояло так. Точнее, никакого фронта уже давно не было. Солдаты с той и другой стороны шлялись друг к другу в гости. Разумеется, выпивали и братались. Происходил взаимовыгодный обмен. У немцев было хреново с продовольствием, так наши ребята на консервы выменивали часы и прочие произведения сумрачного германского гения.

Кроме того, солдатские Советы подняли вопрос о сокращении армии. Вообще-то демобилизация такого количества солдат — это была задача, которой не знала история. Ведь это не просто так — "бери шинель, пойдем домой". Солдату надо на чем-то до дома добраться. Не пешедралом же ему валить. Ему нужна в путь какая-то еда. А под ружьем стояли шестнадцать миллионов человек! Демобилизация в 1905 году, когда солдат было куда меньше, обернулась полным бардаком, который без особых затей перешел в революцию*. А что выйдет сейчас?

(* ГГ читал мемуары А.И.Деникина, "Путь русского офицера". Вообще, произведения генерала Деникина полезны для тех, кто визжит о том, что революции произошли из-за каких-то там масонов. Почитайте. Очень хорошо прочищает мозги.)

Так вот, солдатские советы принимали решения об отправке какого-то числа солдат домой. Это устраивало всех. Солдат — понятно почему. Офицеров — потому что они уже боялись поворачиваться спиной к солдатам. Пусть уж лучше самые буйные отвалят. Данное дело веселило и интендантов и прочую тыловую сволочь. Советы ведь, договаривались, что дембель должен получить продовольствие на всю дорогу домой. А тут, вы понимаете, имелось много интересных моментов. Так или иначе, солдаты пошли домой. Это не было "стихийной демобилизацией" моей истории. По крайней мере, пулеметы с собой не тащили. Но... В родную сторону шли боевые солдаты, люди, прошедшие жуткую войну. Они совершенно не ценили жизнь. Ни свою, ни чужую.

* * *

По дороге к деревне Шапки, Рязанской губернии, шел человек. Это был рослый и плечистый мужичина в солдатской форме. Правда, без погон. Солдаты, ушедшие на дембель, тут же срывали свои знаки различия. Дело понятное. Их достала бессмысленная война — и они хотели стать штатскими.

Но в этом человеке чувствовалась властность. Да, Фрол Михайлович был старшим унтер-офицером. В армию он ушел ещё до войны. Женился он, как и большинство крестьян, рано, в восемнадцать лет. Правда, в отличие от остальных, кого выдавали родители по своему разумению, женился по любви. Но жена умерла родами. И ребенок не выжил. А Фрол сильно её любил. Так что от тоски подался в охотники.*

(* Охотник — доброволец. В Российской империи в армию призывали в 21 год. Вообще-то, призывали не всех, а примерно треть военнообязанных. Даже во время войны была призвана только половина военнообязанных мужчин. Но желающие могли идти служить раньше призывного возраста, их называли охотниками. Охотнику полагалась особая лычка на погонах.)

А потом началась война. Воевал Фрол хорошо. Он был пластуном, то есть, разведчиком. И немцев порезал и потаскал в плен много. За что получил два Георгиевских креста. Но потом Фрол задумался: а зачем это всё? Немцы с той стороны были такими же, как он. И зачем мы с ними убиваем друг друга?

В общем, Фрол, заинтересовался политикой. Из разных политических программ больше всего ему понравились анархисты. В самом деле — земля должна принадлежать тем, кто на ней работает. И уж мы сами разберемся, что там и как. Так и только так.

Фрол подошел к деревне. Вид она имела похуже того, когда он видел её, уходя в армию. Да уж, скольких мужиков убили... Его дом был пятым справа по главной улице. Под лай собаки Фрол вошел в родную избу.

Его даже не сразу узнали. Но мать-то поняла и слегка примлела. Из угла поднялся отец. Бросилась на шею Елена, младшая, сестра.

— А где Маша?

— Так она у Васильевых и живет. Всё убивается по своему Кольке.

Маша была старшей сестрой Фрола. Её выдали замуж за соседа, Кольку Васильева. Его убили в пятнадцатом году. Об этом Фрол знал из писем.

— Есть тут кто тут вином торгует? — спросил Фрол.

— Ну, да Кондратий Иваныч, — подала голос мама.

— Ну так, Елена, вот тебе деньги, купи "гуся"*. Ну, забеги в лавку, купи себе и матери пряников и чего ещё.

(* Гусь, иначе, "четверть" — бутылка объемом примерно в три литра. Точно — 3,0748 литра. Прозвище получила из-за длинного горлышка, она в самом дел напоминает тушку гуся. Надеюсь, в России, при слове "бутылка" не возникает вопрос, какую жидкость заказал дембель.)

Фрол достал бумажник и протянул сестре деньги. Отец поморщился. Отношение к деньгам очень хорошо видно, когда человек расплачивается. Крестьяне, у кого каждый рубль полит потом, доставали деньги долго, точно прощаясь с каждым рублем. А Фрол небрежно сунул несколько купюр, даже посмотрев на их значение. Он заметил недовольство отца, но виду не подал. Ну, как можно объяснить, что для него деньги — это клочки бумаги. Он-то был на фронте! Где не убьют тебя сегодня — так убьют завтра. Что тут стоят деньги? То, что он совсем не такой, Фрол заметил как только отъехал от фронта. Там-то все были свои. Даже ненавидимые офицеры. Но тут было всё неправильно. Люди о чем-то болтали. Хотя зачем болтать? Передернул затвор — и все дела.

Сестра двинулась из хаты за покупками, а Фрол поставил на стол и начал разгружать свой сидор.

Там обнаружился цейсовский бинокль.

— Это я у одного немецкого офицера взял. Ему-то уж он точно был не нужен. Он совсем мертвый был, после того, как я его бебутом* уделал. Затем Фрол достал пару банок консервов.

— Что такое? Вроде, не по-нашему написано? — Заинтересовался отец.

— А это союзники нам слали. Из-за моря, из страны Австралии. Говорят, из тамошнего животного кенгуры. Но ничего, есть можно**.

(* Вид кавказского кинжала. Очень удобный для неожиданной атаки. Был весьма популярен в Российской армии. Моду ввели казаки, её переняли разведчики других частей. Но со времен Февральского переворота бебут таскали и матросы-анархисты.

** Вообще-то Австралия и Новая Зеландия, тогда английские доминионы, поставляли консервированную баранину. Там у них с овцами дело обстоит неплохо. Но в Российской армии ходили легенды, что это кенгурятина. Хотя большинство солдат и понятия не имели о существовании такого зверя. Впрочем, каких только легенд не рассказывали об армейских консервах. )

Между тем вернулась сестра, купившая выпивку. А мать поставила закуску. Тут растворилась дверь и вошел сосед, Дмитрий Прохоров. Он был в четырнадцатом году призван, а в пятнадцатом у него взрывом австрийского снаряда оторвало половину левой руки. Так что его списали по чистой. Но вот какой из него теперь работник?

— Садись, сосед. Давай выпьем за то, что остались живы.

Выпили. Закусили.

Потом выпили ещё, поговорили о хозяйстве. Которое летело ко всем чертям. Но главный вопрос висел в воздухе. В деревне вот так с кондачка к серьезным вопросам не переходят. Наконец после третьей, созрели. Отец задал главный вопрос:

— А что там, в столице, о земле думают?

— Ни черта они там не думают! Болтают, мать их. А вот мне умные люди сказали — права не дают, их берут.

— И что?

— Да то, что надо брать землю! Слышь, Митрий, сколько тут наших, фронтовиков? — — Ну вот я, Семен Коньков недавно пришел, братья Назаровы тоже, и ещё человек пять. Да, есть ещё Мухин Петя. Только он... Он с фронта сбежал.

— И молодец. Вот я свои два креста получил, ты руку потерял — а за что? У него ума хватило сбежать. В общем, так. Давай-ка пройдемся по этим ребятам и поговорим. А потом будем созывать мирской сход.

Мирской сход состоялся через два дня. Тема была одна — отобрать и поделить земли ближайшего помещика, Александра Старилова. Мнения на этот счет были очень разные. Старики очень неодобрительно глядели на буйных фронтовиков. В прежние времена такой молодежи и слова-то на сходе не было бы. Но... Связываться с ними было страшно. Эти — убьют и не заметят.

Фрол наблюдал за происходящим. Он имел большой опыт солдатских митингов, так что знал — главное слово — за последним. А пока что можно понаблюдать за тем, кто здесь и что. И происходящее Фролу не слишком нравилось.