Критика Заблуждений ("Гарнизон-2") обновлено 16.06

— Я плохо помню те минуты... — цензор осекся. — Плохо.

— Но кинетик точно говорил про измену, — повторил Уве. — А огненный отвечал, что надо исправить какие-то заблуждения и есть какие-то принципы выше самого Халифа.

— Только вот 'огненный' был нашим, — жестко, зло бросил Пастырь. — Санкционированный пиромант-демонолог. Проверенный боец.

— Точно? — Холанн не придумал ничего лучше, чем задать самоочевидный и не требующий ответа вопрос.

— Абсолютно, — подтвердил монах. — И если у тебя в голове мысли не перемешались, выходит, что наш друг и вкрный солдат Защиты Веры — подлый изменник. Но я все-таки думаю, что у тебя в голове кавардак и карусель.

— Думать ты можешь, что угодно, — голос Боргара лязгнул, как траки на гусеничной ленте.

— Неужели? — тихо вопросил дервиш. — 'Нечестивцы хотят потушить Свет Истины своими устами. Но Божественный не допустит этого, и Свет не угаснет, сколь бы ненавистно это не было грешникам'.

Монах крепко сжал черный посох. Родерик подобрался и как будто невзначай положил руку на сложенное копье. Иркумов дернул пальцами рядом с рукоятью своего знаменитого саперного тесака. Дживс с выражением отстраненной скуки взялась за рукоять лучевого пистолета за поясом. Что делали прочие коллеги, Уве не заметил, однако не сомневался, что и они приготовились к драке. Несколько мгновений не друзья, но еще не открытые враги переглядывались с крайним недоверием и подозрительностью. И с каждой секундой казалось, что неизбежная схватка все ближе.

— Так, спокойствие, — Холанн с громким хрустом переломил графитную палочку. От резкого, щелкающего звука все вздрогнули.

— Мы можем друг другу не верить, — рассудительно заметил счетовод. — Но мы сражались бок о бок, и мы связаны общим долгом.

Уве благоразумно не стал уточнять, что 'сражение бок-о-бок' выглядело несколько не так. Но, тем не менее, напряжение чуть-чуть разрядить удалось. Во всяком случае, затевать бой прямо здесь и сейчас пока никто не собирался. Кажется...

Холанн положил сломанные черные палочки на исчерканный лист, слез с ящика, заменявшего стул, и прошел к мотор-циклу. Взял деревянный пенал, покачал на ладони, как на чаше весов. В неярком свете газовой лампы черты лица Уве заострились еще больше, а глаза благодаря огромным синякам казались огромными, налитыми тьмой. Гайка вздрогнула, настолько чужим, откровенно страшноватым показался ей сейчас любимый человек. Механистка знала, что временами — редко — Уве переклинивает на том 'что должно быть сделано', просто потому, что должно, без всяких оговорок и обсуждений. Как в памятный день на Танбранде, когда Уве получил прозвище Поджигателя. И позже, когда повел команду навстречу конвою, пробивавшемуся из города мертвых. Или в ночь страшного, самоубийственного броска штурмовиков через минное поле, навстречу пулеметам наемников. В такие минуты у Холанна даже лицо менялось, превращаясь в невыразительную маску, под которой скрывалась нерассуждающая целеустремленность.

Такого Холанна Туэрка боялась. Относилась с почтением и уважала, как человека, который готов без остатка служить тому, что считает выше и важнее собственной жизни. И все равно, по-настоящему боялась.

— Мы не верим друг другу, — еще раз констатировал счетовод, обводя глазами контейнер и всех собравшихся. Взгляд Холанна казался очень внимательным, так, словно во всей Аверитии и даже Вселенной не было вещи важнее, чем лица прежних соратников и новых знакомых.

— Не верим... И на то есть причины.

Холанн посмотрел на дервиша, взгляды маленького счетовода и громадного дервиша скрестились. И хотя внешне монах казался невозмутимым, сердце Пастыря дрогнуло и пропустило один удар. Дервиш не чувствовал за взглядом человека. Так, словно глядел в холодные каменные зрачки, искусно вырезанные скульптором в тверди гранитного лица. Подобное случалось — иногда, когда Пастырь встречался с могущественными псиониками или людьми большой святости, непостижимыми для обычного зрения слабых людей. Но мелкий 'критик' совершенно определенно не являлся ни тем, ни другим.

— Не бойтесь нашего Императора, о, верующие, но лишь почитайте его со смирением, — машинально осенил себя шихабом паломник. — Ибо страх есть орудие Шайтана. Творящим добро, добром же воздастся, а сеятели зла пожнут злое с поля своего.

Монах сам не понимал, отчего из великого множества священных хадисов, которые странствующий паломник выучил за долгую жизнь, память извлекла и поместила на поспешный язык именно этот. Просто так получилось.

— Октавиан вручил нам Фетву.

Холанн поднял пенал над головой, будто факел. Свет лампы отразился на полированном дереве холодными бликами.

— Он знал, что Фетву постараются отнять, а потому доверил ее нам для сохранения. — Уве снова глянул на Родерика и Пастыря, — и вам. — На 'вам' счетовод сделал ощутимое ударение.

Родерик повел головой, будто хотел возразить, но лишь поджал губы и промолчал.

— Видимо, мы остались единственными людьми, которым он мог довериться. Мы ... и вы. Все прочие казались ненадежными. И Октавиан был прав.

Холанн взял Фетву обеими руками, крепко сжал, чувствуя под пальцами твердость гладкого дерева и шероховатый керамический поясок с печатью. Прощение всех грехов казалось холодным, несмотря на тепло рук. Неестественно холодным, будто там, в глубине пенала, таилось концентрированное зло.

— Что сделал тот, кому она предназначена? — тихо, словно сам у себя, спросил Уве. И так же, сам себе, ответил. — Мы не знаем. Но это наверняка были деяния ужасающие. Просто кошмарные, если сам Халиф счел их достойными внимания. И все же Халиф простил негодяя. Даровал ему право начать жизнь заново.

Холанн еще крепче сжал пенал, почти до боли в пальцах. Все молча смотрели на маленького человека с суровым, жестким лицом и огромными черными провалами вместо глаз.

— Можем ли мы судить это решение? Нет. Если Халиф так решил, значит, на то были основания. Значит, прощение было оплачено чем-то еще более значимым. Октавиан исполнял волю Халифа и погиб. Ваш экзаменатор, — последовал кивок в сторону демонологов. — Поступил также... и тоже погиб. Они передали свой долг нам, а значит...

Уве вздрогнул, сжался, будто овеянный порывом ледяного ветра.

— Значит, теперь воля Халифа легла на нас, — совсем тихо закончил он. — Только нас, больше ни на кого. Мы должны вручить Фетву.

— Безумие, — выдохнул математик. — Божественный свидетель, мы даже не знаем, кому она предназначалась!

Холанн замер, словно прикрывая собой пенал, в позе, которая могла бы показаться нелепой. Но почему-то не казалась. Пастырь и Родерик в очередной раз обменялись взглядами, но теперь демонологи словно продолжали некий прерванный разговор.

— Уве, он прав, в чем-то прав, — грустно согласился Александров. — Да, мы все здесь служим Защите Веры. Мы на службе у разных Коллегий, но делаем одно дело. И наши экзаменаторы нас обязали ... определенным образом. Мы также не можем переложить наш долг на кого-то другого. Ведь каждый, кто за стенами этого ... обиталища, может оказаться предателем.

— А чего сразу обиталища, — недовольно пробурчал Пастырь. — Нормальный дом.

— Но как можно вручить Фетву, если мы даже не знаем, кому она предназначена? — спросил в пустоту хирург. — Разве что все-таки открыть ее?

— Нельзя, — коротко и энергично приговорила Дживс. Боргар качнул головой, молчаливо соглашаясь. — Под страхом ужасной кары. Вскрыть ее может лишь адресат.

— Не надо вскрывать, — сказал механизированный рыцарь, и его слова буквально на долю секунды опередили готовый разгореться спор. Опередили и оборвали.

— А как мы узнаем, кому оно предназначено?

— Мы знаем.

— Что?! — один вопрос, одновременно вырвавшийся из нескольких глоток, слился в единый протяжный звук.

— Пастырь, — рыцарь глянул на спутника. — Тащи конверт.

— Уверен? — скептически протянул дервиш.

— Да.

Монах шумно выдохнул, крякнул и вообще продемонстрировал полное, всемерное неодобрение затеи. Но все же поднялся и зашаркал в пристройку, где труппа хранила скудный реквизит.

Родерик вновь обратил взгляд на конфидентов Критики Заблуждений.

— Для начала, по крайней мере, у нас есть имя, — сообщил рыцарь. — Буукк.

— О, господи... — ахнул Сименсен. Дживс молча сжала его плечо, так, словно искала опору, боясь упасть.

Пастырь шумел, перебирая какое-то тряпье. Видимо, загадочный конверт был хорошо спрятан.

— Серторий Буукк? — уточнил Владимир, и, казалось, у цензора даже губы побелели.

— Он самый, — в некотором замешательстве отозвался паладин. — Тебе это что-то говорит?

— О, да, — скривился цензор, будто раскусил самый кислый на свете фрукт.

— Что ж, теперь хотя бы понятно, отчего нас пытались остановить, — тихонько сказала Леанор. — Серторий Буукк, 'убивающий многих', 'лекарь Искажения', 'дьявольский винокур', архиеретик и личный враг Халифата.

— А еще бывший защитник Веры, — закончил Сименсен. — Верный и преданный слуга Коллегии Прикладной Механистики, который был убит собственными коллегами.

— Давно убит? — живо поинтересовался Бозон.

— Больше трех веков назад.

Часть вторая

Безмолвный пассажир

Глава 10

— Это передал нам ваш господин, — Пастырь шлепнул на ящик большой конверт, широкий и толстый, как альбом технических схем. — За сутки до ... операции. Сказал, что это последнее средство, если все пойдет через жо ... наперекосяк.

— А с вашим экзаменатором это согласовали? — уточнила Дживс.

— Мы ему сообщили, — лаконично сказал Родерик, щелкнув складным ножом, больше похожим на складную абордажную саблю. В карман тесак не помещался, так что паладин хранил инструмент в сапоге. — Он одобрил. Точнее не воспрепятствовал. В общем...

Рыцарь ощутимо замялся, подбирая нужные слова. Нож завис над плотным картоном цвета светлой ржавчины.

— Короче, будем читать или нет? — нетерпеливо спросил Пастырь.

— Дайте ка мне, — попросил Сименсен.

— Чего это? — агрессивно развернулся дервиш. — Не тебе дадено было.

Дживс опять подобралась, как большая кошка-крысолов из технических низов мегаполиса. Боргар вздохнул и сделал вид, что не заметил выпад, подогреваемый личной неприязнью.

— Это стандартный конверт внутреннего документооборота службы Цензоров, — занудным голосом проговорил Владимир. — В таких, как правило, хранят личные дела или выдержки из оных. Логично предположить, что экзаменаторы снабдили вас чьими-то личными данными. А я, как цензор, пусть и временно не при исполнении, могу правильно его открыть и прочитать.

— Эка хитрость, конверт открыть, — буркнул паладин, колеблясь.

— Бывает и хитрость, — улыбнулся тонкими, похожими на бледные шнурки, губами Сименсен. — Например, в клапан может быть вплетена ядовитая нить. Как страховка от лишних глаз.

Рыцарь пожал широкими плечами, дернул щекой, однако все же решился и сунул толстый конверт Боргару.

— На. Смотри свои нити.

— А почему не при исполнении? — ехидно полюбопытствовал дервиш. — Временно?

— Долгая история, — выдавил сквозь зубы Сименсен. Он боролся с конвертом тонкими искалеченными пальцами.

Рыцарь покачал головой, слабо, едва заметно, и ничего не сказал. Владимир, наконец, победил конверт. Цензор потряс его, посмотрел на просвет углы, ощупал края, прошитые волосками металлизированных нитей. Наконец взял у Гайки булавку и каким-то хитрым образом ловко, очень аккуратно вскрыл клапан.

— Ну-ну, — не обращаясь ни к кому конкретно, проворчал паломник.

Боргар все с той же аккуратной осторожностью вытряхнул на ящик содержимое конверта — несколько пачек бело-желтых листов, скрепленных обычными канцелярскими зажимами из тонких металлических пластинок. Уве едва не прослезился от ностальгии, вспомнив и бумагу, и зажимы — все родное, хорошо знакомое за долгие годы службы...

— Тайнопись какая-то, — заинтересованно подметил Родерик.

— Личное дело? — предположил Иркумов, повторяя догадку Боргара.

Холанн вспомнил, как танкист давным-давно (не столь уж давно, на самом деле, но казалось, с той поры минула вечность) толковал записи, касающиеся личности покойного комиссара Тамаса.

— Да, — кратко сообщил Сименсен, раскладывая стопки, сортируя их по содержанию. — И, похоже, надерганные из нескольких картотек сразу.

— Ты это все понимаешь? — с неприкрытым скептицизмом осведомился Пастырь. Дервиш с самого начала проникся к цензору явной враждебностью непонятного происхождения.

— Конечно, — с той же лаконичностью ответил Боргар, по-прежнему не обращая внимания (или скорее разыгрывая безразличие) на выпады коллеги поневоле.

— Наш друг — профессионал высокого класса. Он много раз доказывал свою пользу, квалификацию и верность Империи, — медик Александров решительно выступил на защиту цензора, и Холанн почувствовал укол совести от того, что сам не догадался.

— Ну и ладно, — не слишком упорствуя, паломник сдал назад, чувствуя, что усугубление конфликта сейчас неуместно и даже меха-паладин не поддерживает агрессию дервиша.

Несколько минут под светом газовой лампы шелестели страницы. Бумаги казались старыми, чернила подвыцвели. Записи действительно были почти неразборчивы для постороннего, знакомые слова чередовались сложными сокращениями, длинными цифровыми кодами, а зачастую даже пиктограммами. Наконец Сименсен вытянул из последней стопки большую, сложенную вдвое светокопию и протянул ее Холанну с вопросом:

— Узнаешь?

Счетовод вздрогнул. С желтого листа на него смотрел колдун-псионик.

— Охренеть, — выдохнул Иркумов. Остальные придвинулись ближе, лист пошел по рукам с каким-то непривычным, почти жестяным скрипом.

— И в самом деле, охренеть, — согласился инженер-археолог.

— Вы чего?— подозрительно спросил Уве, ловя на себе взгляды собратьев и сестер по несчастливому расследованию

— Ну... понимаешь... — Дживс было неловко, она смотрела подчеркнуто в сторону.

— Милый, вы с ним похожи, — решительно рубанула Гайка. — Даже очень.

— Да вы чего?! — поразился Холанн.

— Одно лицо, — приговорил Пастырь.

— Ну... — протянул Родерик. — Не сказал бы, что прям одно... Но есть сходство. Есть.

— Да ну вас в ... — Холанн осекся, поняв, что это не шутка. — Дайте зеркало!

Зеркало нашлось, древнее, с частично облезшей амальгамой, но более-менее пригодное. Иркумов поднял его, демонстрируя Холанну отражение. Математик встал рядом с танкистом и развернул светокопию так, чтобы отражение и фотография оказались рядом.

— Охренеть, — выдохнул Уве, невольно повторив за танкистом.

Нет, не брат... Скорее родственник этак третьей категории, когда кровь уже преизрядно разбавлена, но семейственность еще вполне ощутима. Черты лица темного колдуна оказались более сглажены, нос короче, подбородок мягче, уши не так сильно торчали. Но сходство определенно имело место.

— Да уж, — Боргар коснулся виска тонкими палочками пальцев, будто сдвигая отсутствующую челку. Глаза цензора, обычно неестественно яркие, лишенные ресниц, потухли, казались мутными стекляшками. — Уве, скажи, у тебя точно не было разных кузенов?