Созерцающие путь

— Ты и сейчас хочешь быть с нею? — Он внимательно посмотрел на меня.

— Да, Отче... Я до сих пор безутешен. Словами не выразить тоску и скорбь, что снедают меня.

— Значит, вам суждено быть вместе, — произнёс Святейший с вздохом, будто констатируя некий факт. — Любящие души не расстаются, и даже смерть не может их разделить. Они неустанно ищут друг друга и, в конце концов, находят.

— Каким же образом? Она мертва, а я жив. И обременён своим монаршим долгом к тому же.

— Всему своё время. Нам едва ведом лишь шаг на вечном пути.

— Это вы так думаете, Отче. Учёные нашего времени считают иначе.

— Ты имеешь в виду скептиков, воспитанных в лоне научного догматизма? — Он широко улыбнулся. — Ближе к кончине большинство из них меняет точку зрения. Ты уж поверь моему богатому опыту.

— По-видимому, это те, которые перед смертью доверяются священнику. Но есть ведь и другие.

— Ты о тех, кого смерть застала врасплох? Или о фанатичных исповедниках материалистических идей? — В его голосе явственно слышалась ирония. — Да, есть и такие. И что с того?

— Я хочу лишь сказать, что одни основывают свои взгляды на слепой вере, а другие — на конкретных знаниях.

— А что такое эти 'конкретные знания'? — Он повертел пальцами в воздухе. — Ты можешь сказать о чём-то: 'Я знаю' — только после того, как уверуешь в это. И вера эта, скорее всего, будет не менее слепой, чем вера обывателя в какой-нибудь религиозный культ. В детстве каждый безусловно верит своим родителям, затем воспитателям и учителям в школах, совершенно доверяясь тем знаниям, которыми его пичкают. На их основе начинают формироваться то или иное мировоззрение. Точнее сказать, создаваться теми же наставниками. Затем молодые люди, считающие себя уже умудрёнными, дорастают до умения самостоятельно анализировать. Они пробуют вникать в труды различных направлений и через призму уже сформировавшихся мнений об окружающей реальности решать, что подвергнуть сомнению, а что можно назвать важным словом 'Знание'. И опять же доверяются значимости авторов, не вдумываясь особенно, откуда тот всё это взял и, довольствуясь его доказательствами, зачастую туманными. Отсюда вывод: мы знаем только то, во что верим, причём верим слепо.

— Но ведь знания базируются на фактах. Учёные развивают науку именно на этой основе.

— И все они верят в непогрешимость науки и в доказательства, подкреп-лённые фактами, не вникая в то, что сами эти факты — лишь проявления обы-денной стороны вещей, которые можно анализировать, осмыслять и истолковывать разнообразно. Можно и вовсе притягивать за уши в нужном направлении, материалистическом или идеалистическом. Этим не брезгуют ни учёные-материалисты, ни философы-теологи. При этом теоретиков подстёгивают учёные амбиции, возможность возвыситься в общественном мнении при посредстве своих дутых открытий; а практиков, использующих всё, что может работать, простая выгода. Из этого следует, что наука грешна не менее чем любая из религий, чьи ревностные служители пытаются использовать влияние на паству ради обогащения и власти. Всё это политика, с какого боку ни взгляни.

— И что, все учёные таковы?

— Не все. Истинные гении, способные создать принципиально новое, все-гда открыты тайному, всеобъемлющему. Только они с помощью нестандартного мышления и тонкой интуиции, иногда сами не понимая, откуда что берётся, могут делать оригинальные открытия и совершать научные перевороты. Это люди творческие, они действуют на духовном уровне. Но беда в том, что за ними следуют прагматики, тоже неглупые и имеющие возможности разрабатывать уже готовые открытия. Их гораздо больше и всем нужно место под солнцем. В силу многочисленности они и за-дают тон в научном мире, решая, что нужно в данный момент, а что лишнее. Лишним для них является то, что не сулит быстрой выгоды. С одной стороны это задаёт прогрессу темп, но лишь в востребованных областях, как правило, технических. А с другой — сильно тормозит его, не давая качественно новому пробиться сквозь старое, закосневшее...

Он прервался, собираясь с мыслями. Я терпеливо ждал.

— Ведь не так давно, — прозвучал, наконец, его голос, — всего несколько веков назад храмовые ордены Единого ставили тогдашних учёных на одну доску с колдунами и шарлатанами разных мастей и преследовали за воззрения, казавшиеся еретическими. Те времена называют сейчас тёмными. А потом развитие наук оказалось выгодным для военного дела и, самое главное, для коммерции. Духовенство тогда прельстилось мамоной и если даже порицало жажду стяжания мирских благ, то лишь формально, по привычке. Из-за этого духовные интересы отошли в сознании людей на второй план, и религия утратила значительную часть своего влияния. Как следствие, укрепилось материалистическое мировоззрение. Ныне принято петь дифирамбы современному техническому прогрессу, модно быть просвещённым, так что многие и многие не жалеют времени и сил, штудируя писанину разного рода научных теоретиков и гипотетиков. А ведь если судить здраво, это просто скачки из крайности в крайность, метание от моды к моде. Наше время не менее тёмное, чем прежние века, только догматы устанавливаются материалистами.

— Но у кого же тогда истина, Отче?

— У всех и ни у кого. Каждый заявляет свои права на неё, сотрясая воздух некими доказательствами, ссылаясь на авторитеты, толкуя всё по-своему. На самом же деле он лишь скользнул взглядом по одной из бесконечного множества граней бытия и узрел только смутный отблеск ис-тины. И сколько взглядов было брошено, столько сложится и мнений, большая часть которых будет склоняться к тому или иному общепринятому положению. Истина куда объёмнее, чем дают представления о ней самые различные учения. Ведь каждое из них рассматривает лишь какую-то одну её сторону, игнорируя остальные. И всеми способами ещё доказывает, что эта проекция, эта плоская тень и есть истинное знание.

— Но почему они так враждуют? Почему одни яростно отрицают воззрения других? Не лучше ли объединиться им в поисках истинного? Пусть при этом каждый познаёт свою сторону, но не как отдельный объект, а как часть целого. Ведь так можно было бы создать некое объёмное, интегральное учение, в котором нашлось бы место для любого мнения.

— Это было бы прекрасно: наступила бы новая эра в сознании человече-ства. Но ты же знаешь, что такое политика. Каждое государство защищает в первую очередь свои амбиции, укрепляет своё влияние и ни в чём не хочет уступить другим. Вот и здесь то же самое.

— Может быть, объединению могла бы послужить какая-то общая нужда? Дело, ради которого им поневоле пришлось бы сплотиться?

— Я расскажу тебе сказку... — улыбнулся старик. — Однажды встретились в чистом поле трое путников. Путь их был долог, а цель странствия у всех одна: поиск Бога, стремление познать Единого, скитаясь вдали от мирской суеты. В дороге они озябли и проголодались. У одного в котомке оказалось немного пшеничной крупы, у другого был котелок, а у третьего — огниво. Обрадовались они, что так удачно повстречали друг друга, и решили вместе сварить кашу. Натаскали хвороста, развели костёр, зачерпнули воды из ближнего ручья и принялись стряпать. Уютно и тепло им было у огня, из котла вкусно пахло. Пошёл у них разговор о самом важном, то есть о духовных исканиях. Они хорошо понимали друг друга. Каждый искренне сопереживал собеседнику. И ощутили тогда истинную близость, как будто родственные души встретились вновь после долгих лет разлуки. И узрели в себе некий свет, объединяющий их в одну суть. И поняли, что вместе стали много ближе к Всевышнему, чем были порознь, как если бы дотоле каждый вынашивал только частицу, а теперь это сошлось, наконец, в целое. Вскоре и каша поспела. Но вот беда: для троих едоков ма-ло её оказалось. Один из них рассудил так: 'Я отдал свою пшеницу, вы же в любом случае останетесь при своём имуществе. Значит, мне положена большая доля'. Другой запротестовал: 'Твою дрянную крупу в любой деревне можно почти даром взять, а котёл мне потом мыть и чистить придётся. Уж если кому и должна достаться большая доля, так это мне'. Хозяин же огнива сказал: 'Чепуха! Только благодаря мне у вас есть тепло и горячая пища, так что мне и наложите побольше'. Слово за слово — схватились они за грудки. И не заметили, как во время ссоры опрокинули котелок с кашей прямо в угли. От досады намяли они друг другу бока и разбежались в разные стороны, распираемые каждый своей обидой.

— И в чём же смысл этой притчи? В том, что людям трудно понять друг друга?

— Смысл в том, что можно созидать, объединившись во время нужды. Но как потом быть с плодами деяния, тем более, если результат окажется неожиданным? Ведь большинством людей руководит эгоизм. При этом у каждого свои понятия о справедливости. Душою все мы устремлены к высокому. Сама природа духовности зовёт нас к единению. Но тут же материальная сторона жизни, возбуждая самые низменные чувства, отбрасывает нас назад, к коловращению обыденного быта. Другими словами, к примитиву, к варварству. Весь наш хвалёный прогресс построен на том, что каждый перетягивает одеяло на себя.

— Отче, ты, значит, говоришь, что путь к Всевышнему лежит через единение людей?

— Конечно, сын мой, но только при посредстве любви и сострадания к ближнему. Единый внутри нас неустанно к этому призывает. Ты можешь это почувствовать, если хорошо прислушаешься к собственному сердцу.

— А если сердце ожесточено? Если оно очерствело?

— Это только верхний налёт, за которым скрывается израненная душа. Пытаясь избежать новых уязвлений, она прячется под глухим панцирем страха и гордыни. Но то лишь стезя бесчувственного слепца, возомнившего, что это и есть его суть. На самом же деле, там, глубоко внутри, под оболочкой, кажущейся непроницаемой, трепещет средоточие любви ко всему. Оно всякий час готово явить себя, но часто не находит отклика у человека, ослеплённого амбициями, предубеждением или предрассудками.

— Но разве возможно при этом услышать его? А тем более, прийти через него к Богу?

— К Богу идут через испытания, свыше же и ниспосланные. Таким образом Всевышний даёт нам возможность пересмотреть свои ценности, дабы мы к Нему обратились. Самое главное при этом — распознать его знаки и знамения, не ожесточиться в кругу жизненных бед и неурядиц. Это уже за-висит от того, к чему человек более склонен, к любви и смирению или гордыне и обиде. Чего в нём больше, светлого или тёмного. Но одно предрешено наверняка: каждый рано или поздно придёт к Нему, независимо от склонностей и мировоззрения. Ибо всему, некогда разъединённому, суждено воссоединиться.

— Всему? А как же обитатели нижних миров? — Я с недоумением воззрился на священника.

— Даже возгордившийся хозяин преисподней когда-нибудь раскается и возвернётся к Единому.

— И будет принят? После всего, что он...

— Только через раскаянье, естественно. Ведь внутри всего без исключения таится божественная сила любви, которая, в конце концов, должна проявиться через чего бы ни было и объединить собой всё. А он тоже является неотъемлемой частью великого целого.

— То есть всё это происходит по воле Всевышнего?

— Конечно. Всё в Его воле.

— Но зачем? Для чего сперва разобщать, а потом воссоединять? Какой в этом смысл?

— Видишь ли, прежде чем воскреснуть, возродиться, стать чем-то новым, надлежит сперва умереть и распасться. Иначе как же собраться в ином качестве? Это и есть путь Бога, он же обязателен и для любого существа. Ведь все мы созданы по Его подобию. И сила, стягивающая всё к изначальному единству, — это любовь всех отдельных частей к целому. Она составляет суть каждого, но не всегда может обнаружить себя, преодолеть искусственное стремление к разделению.

— Ох, если бы эти наши рассуждения могли избавить мою душу от страданий, — удручённо прервал я его.

— Ты любишь её, — с участием сказал он. — И в непрестанных сомнениях обращаешься к тому памятному видению как к последней ниточке, что вас связывает.

— Да, Отче... — пробормотал я.

— Прислушивайся больше к голосу души, а не разума. Не углубляйся в философское словоблудие, от какого бы авторитета оно не исходило. Сиё — лишь жалкая попытка познать таинство бытия при помощи такого грубого инструмента, каким является логика. Лучше доверься своим чувствам и стремлениям сердца — средоточию твоей внутренней веры. Лишь оно ближе всего к истине. Веру же я имею в виду не приобретённую слепую, не обязательную в силу традиций, не продиктованную лишь страхом перед чем-то... Ибо то больше от головы. Я говорю о вере изначальной, глубинной, рождающей в нас любовь и доверие ко всему сущему... А это так легко омрачить лживым словом! Ощущай мир сердцем, мой мальчик. Только в нём обретёшь ты ответы на свои вопросы.

Время за разговором протекло незаметно. Белые стены зданий за оградой окрасились розовыми закатными лучами. В весеннем воздухе над нами раздался величественный звон. Это ударил храмовый набат, и гирлянды сосулек под кровлей, казалось, зазвенели ему в тон, а несколько отвалились и воткнулись стеклянными клинками в изрядно подтаявший сугроб.

— Мне пора, — как бы извиняясь, сообщил Святейший. — Скоро начнётся вечерняя месса.

— Тебя тоже долг зовёт, Отче, — вздохнул я.

— Ты будешь присутствовать?

— Конечно, как и все.

— Вот и хорошо, — улыбнулся он. — Тогда, возможно, ещё поговорим после службы.

* * *

Огромные красные драконы разевали пасти, словно собирались без остатка проглотить вражескую столицу. Она ощетинилась множеством сверкающих на солнце шпилей перед непрошенными гостями. Но жуткие чудовища на боках гигантских жёлтых баллонов неумолимо плыли к своей цели. Тени, ещё более тёмные, чем обугленная земля внизу, медленно подползали к закопчённой городской стене. Тут и там на ничейной земле торчали обгорелые остовы штурмовых башен, напоминая о предыдущих штурмах.

Три огромных имперских аэроскафа высоко летели в голубом весеннем небе. И вовсе не по воле ветра: их двигали вперёд большие пропеллеры. За каждой из машин тянулся шлейф чёрного дыма. Это был первый массированный запуск воздушных кораблей, участвующих в боевых действиях.

А по земле к неприятельским укреплениям уже подходили штурмовые бригады. К затворённым башням подкатывались механические тараны. Ещё несколько осадных башен, обшитых металлом, двинулись к стене.

Самоходы стояли неподвижно, но в полной боевой готовности. Так что мы, солдаты машинного легиона, могли наблюдать за ходом штурма из-далека, обретаясь в относительной безопасности.

Вскоре поле битвы окрасилось разрывами; стреляли и мы, и противник. Снаряды нарушили порядки атакующих, но остановить натиск, конечно, не смогли. Вспыхнула изнутри штурмовая башня, ближе прочих подкатившая-ся к твердыне врага. Похоже, кугель угодил прямо в опрометчиво открытую бойницу. Городская стена тоже горела во многих местах. Дальнобойные катапульты Империи начали выдвигаться ближе к городу.

Но самое интересное происходило в небе. Летательные аппараты уже миновали линию укреплений и повисли над домами так высоко, что никакая катапульта не могла их достать. От титанических баллонов начали медленно спускаться на длинных тросах гигантские плоские корзины с десантом. Ветер заметно их раскачивал, но помешать высадке не мог.