— А мы то думали... Спешили вас с Ойты забрать, взять что можно и уйти. Мы видели их: чужие и Пыин-ли. Они идут с юга. Мы пошли в стойбище, а все остальные прячутся на болоте. Но мы не знали, что они и в стойбище тоже...
— Чего разговаривать попусту, — снова подала голос мать Уныра. — Уходить надо. В горы уходить, к нашим мужчинам.
— Погоди... — мама успокаивающе подняла руку, но Сечжи не унималась.
— Погоди? Сама погоди. Мы идем. Вы — как знаете: хотите, идите с нами, хотите, оставайтесь здесь... И ждите.., ждите, когда эти... придут за вами. Они скоро будут здесь. Ты у нас красавица, — Сечже протянула руку и подбросила прядь маминых волос. — Ты им понравишься!
Мама скрипнула зубами, сдерживая гнев.
— Иди куда хочешь, — прошептала она сквозь зубы и отвернулась от Сечжи.
— Пойду, прямо сейчас пойду. Эй, Уныр, да где ты! — она завертела головой. — Чего прячешься, пошли! — она схватила сына за волосы и толкнула вперед. — Пошли, пошли, нечего на них смотреть, пусть делают, что хотят. А вы, — её горящие глаза остановились на Мы-оль и девочке. — Идете, или с ними остаетесь?
Пухлощекая Мы-оль попятилась от неё.
— Нет.., — прошептала она. — Как пойду? Я оставила на болоте своего сынишку. Надо туда идти, — она махнула рукой в сторону просветов. — Нет. Я туда пойду...
— А..., — Сечжи сплюнула на землю. — Иди — иди. Там-то тебя чужаки и поджидают!
Мы-оль испуганно захлопала глазами.
— Дочь мою возьми, — она толкнула девочку к Сечжи. -Возьми... А я потом, после догоню вас.
Сечжи усмехнулась.
— Хоть дочь твоя спасется. Ну, что стоишь? — она глянула на растерявшуюся девочку. — Пойдешь со мной?
Девочка торопливо глянула на мать и потянула к ней руки.
— Нет. Иди с ней. Иди. Я найду тебя, — зашептала Мы-оль, отмахнувшись. — Иди.
Уныр и я все это время переглядывались. Каждый хотел что-то сказать другому, но трепет перед разошедшейся не на шутку Сечжи сдерживал нас. Уныр с опаской косился на мать, приложив к губам кулак, боясь, что язык не послушается и сам заговорит без его воли. Сечжи обернулась и вдруг дала ему подзатыльник.
— Пошли. — Она толкнула Уныра и он, отвернувшись, даже не махнув на прощание, пошел по тропе в сторону стойбища. — Куда идешь? Ополоумел?! Там же враги. Сворачивай! — Сечжи шагнула с тропы и пошла прочь от нас.
Мы-оль подскочила к дочери, обняла, прижала к себе. — Иди, доченька, иди! Я приду, скоро приду. Только туда и обратно! Заберу братишку и приду. — Она шлепнула девочку по попке и отстранилась. — Или.
Девочка неуверенно пошла вслед за мелькавшими сквозь деревья Сечжи и Уныром, потом встала, снова обернулась, умоляюще глядя на мать. Мы-оль покачала головой и дочь, опустив голову, пошла дальше. Вскоре силуэт её растворился в зелено-желтом мерцании леса. Мы молча, все втроем, смотрели в ту сторону, куда Сечжи увела детей.
— И хорошо, что она ушла! — сказала мать, подымаясь с земли и отряхивая юбку. Я знал что мама и Сечжи недолюбливали друг друга, ни в чем не находили согласия и часто ссорились, что, впрочем, не мешало мне и Уныру быть близкими друзьями. "Род силен мужской дружбой, — часто говаривал мой тхе-хте Го-о. — А женщины, что гусыни, гогочут и ссорятся. Уныр и ты — друзья, пусть так всегда будет!" — и я охотно следовал его советам.
— Что же нам делать? — Мы-оль заломила руки на груди. Лицо её, обращенное к маме, выражало страх и мольбу: Она всецело полагалась на рассудительность моей матери, обладавшей твердым характером и волей. Сама Мы-оль, пугливая и скромная женщина, никогда не имела своего мнения, и привыкла подчиняться желаниям других. — Враги в стойбище, враги идут с юга — как нам быть?
Я презрительно фыркнул, хотя и сам был напуган, как и она; мужчине не следует показывать своего страха, это я усвоил давно, да и, кроме того, здесь была мама — она ничего не боится, она что-нибудь придумает.
— По-хорошему, — мама опустила глаза, чтобы не смотреть на Мы-оль, — нужно было бы скорее бежать отсюда подальше в горы, навстречу нашим охотникам. Но... — ноги бедной Мы-оль при её словах утратили твердь, она обхватила руками ближайшую осину и повисла на ней. — Нам надо думать и о других, о тех, кто прячется на болоте. Не волнуйся, сестра, — мама подошла к мы-оль и расцепила её руки, сомкнутые на замшелом стволе, — мы возьмем твоего сына, возьмем всех и только тогда убежим отсюда.
Мы-оль закатила глаза и что-то зашептала: наверное, благодарила Праматерь. Она выглядела такой беспомощной и слабой, что мне стало искренне жаль её. Её рыхлое тело покачивалось из стороны в сторону, щеки обвисли, а пышная грудь ходила ходуном. Пухлые пальцы вцепились в маленький мешочек, болтающийся на шее, и быстро-быстро перебирали его шуршащее содержимое. Казалось, что только оберег и заставляет её хоть как-то держаться на ногах: отними его — и она, как гнилое дерево, рухнет и рассыплется от удара оземь.
Я перевел взгляд на мать, стоящую рядом с нею, такую стройную и живую, со сверкающими огнем глазами, упрямую как осина и такую же несгибаемую; контраст между ними был столь разительным — мама являла собой воплощение неугомонной, бьющей ключом Силы, в то время как Мы-оль, олицетворяла нечто мягкое, студенистое, не имеющее уже сил сопротивляться внешним угрозам, обреченное и безнадежно дряхлое — что глядя на них я преисполнился сыновней гордости за свою мать.
— Нужно скорее идти, — сказала мать поворачиваясь ко мне. — Сынок, нам нужно быть крайне осторожными, чтобы не попасться злым людям, пришедшим к нам с войной.
Последнее пояснение было совершенно излишне, так как я отлично понимал всю серьезность сложившегося положения. Убеждать меня в том, что нам грозит серьезная опасность, необходимости не было.
— Пойдемте скорее, — мама взяла меня за руку и потащила в лес. Мы-оль точно очнулась, пальцы её выпустили волшебный оберег и она торопливо засеменила за нами. Мы сошли с тропы и двинулись справа от неё, углубившись подальше в лес, но так, чтобы видеть что происходит на тропе: мы боялись пропустить своих, которые, быть может, кинутся к стойбищу, уже захваченному врагами. Но и чужаки могли нагнать нас по тропе, поэтому безопаснее было оставить ее.
Мы перебегали от куста к кусту, от дерева к дереву, постоянно останавливаясь, чтобы прислушаться и осмотреться. Мы знали, что от успеха наших действий зависит многое: сможем ли мы предупредить наших сородичей о захвате тхе-ле врагами, ведь если нам, в силу каких бы то нибыло причин, не удастся с ними встретиться они могут пойти прямиком в стойбище и угодить в ловушку. Но, чтобы мы смогли их предупредить, нам самим необходимо было избежать опасности.
Лес редел. Пихты и ели отошли к западу, поближе к склонам холмов. Все чаще на пути попадались заросли тальника, вытесняя тонкие чахлые осинки. Почва стала влажной; кое-где в рытвинах стояла гнилая вода. Впереди уже виднелось рыжевато-зеленая поверхность кочковатого болота, кое-где утыканного полуживыми чахлыми кустами и лысыми стволами берез и лиственниц, когда шедшая впереди мама вдруг махнула рукой и быстро упала за куст. Мы с Мы-оль пригнулись и подбежали к ней. Она повернулась к нам и дала знак сохранять молчание. Мы затаились.
Мама слегка раздвинув листву, всматривалась куда-то вперед. Мы-оль, распластанная на траве, уткнулась лицом в землю и закрыла голову руками. Я задрожал от страха и придвинулся к матери. Она тихонько обняла меня одной рукой и кивнула в ту сторону, куда были устремлены её глаза. Я поднял голову повыше, заглянул в просвет и едва не отскочил обратно.
По тропе, что выходила из леса на открытое пространство по ту сторону большого болота, в нашу сторону двигался большой отряд вооруженных мужчин; я не смог сосчитать их, но без того было видно, что их много больше, чем в том отряде, что находился в стойбище. Они шли гуськом друг за другом, вперемежку, рослые чужаки и Пыин-ли. На солнце сверкали их утыканные осколками обсидиана палицы и ножи с кремневыми пластинами. Впереди шли старейшины: их одежда отличалась от одежды остальных обилием украшений и лошадиными хвостами приделанными к берестяным шапочкам.
Тропа в этом месте делала поворот и поэтому мне казалось, что враги идут прямо к нам. Я дернулся было, но мать прижала меня к земле и покачала головой, предупреждая, что не следует впадать в панику, только хуже будет. Не доходя шагов пятьдесят до нашего укрытия, враги, следуя тропе, свернули и начали входить под сень леса. Идущие впереди замедлили шаги и стали вглядываться в землю: должно быть заметили многочисленные следы, оставленные нашими женщинами и детьми, прошедшими здесь утром. Остальные тоже приостановили движение и обступили своих предводителей.
До нас долетели их приглушенные голоса. Мы в напряжении ждали, что же последует дальше. Один из старейшин, или вождей, точно я не знал, прошелся немного назад, снова склонился над землей, видимо изучая следы, шагнул с тропы, потом выпрямился и приложив руку к глазам стал всматриваться в даль, на болото. Протянув руку в ту сторону, куда смотрел, он обернулся к своим и что-то сказал. Воины задвигались, пошли было к нему, но старейшина остановил их и твердо указал на север, туда, где находилось наше стойбище. Отряд снова двинулся по тропе мимо нас. Мы едва успели перевести дыхание, думая, что опасность обошла нас стороной. Но вопреки ожиданиям, чужаки и Пыин-ли, едва зайдя в лес, остановились и спрятались в тальнике.
Мама наклонилась ко мне и, еле шевеля губами, прошептала:
— Засада. Они готовят нашим засаду...
Она тихо отпустила ветку, которую удерживала, чтобы наблюдать за чужаками и легла. Я еще теснее вжался в её горячий бок и пытался поймать её взгляд, но она смотрела куда-то мимо. Шевельнулась Мы-оль. Мама приложила ладонь к губам: молчи! Рот Мы-оль скривился, голова затряслась, глаза увлажнились: она поняла — враги близко.
Мы долго лежали не шевелясь. Не знали что делать. Да и могли ли мы что-нибудь сделать? Вряд ли. Надо было просто сохранять спокойствие и стараться не выдать врагу своего присутствия. Это было невыносимо.Через некоторое время мать снова приподнялась на локте и раздвинула кустарник, скрывавший нас, и опять опустилась.
— Всё еще там. Сидят и ждут. Караулят наших, как стадо оленей...
Мы-оль беззвучно плакала. Её плечи вздрагивали, а пальцы, которыми она закрывала раскрасневшееся лицо, увлажнились. Мне тоже было ужасно страшно. Но плакать я не мог: наверное, уже все слезы кончились. Только мама была спокойна, или делала вид что спокойна, чтобы поддержать нас. Она перевернулась на спину и смотрела в небо, всё ещё обнимая и гладя меня по плечу.
Неожиданно, недалеко от нас хрустнула ветка. Мать опять выглянула и замерла. Я тоже приподнялся. Мимо нас шло несколько чужаков, сжимавших в руках изготовленное к бою оружие. Все они смотрели на болото. Их похожая на мешки обувь, подвязанная под коленями, тихо шуршала по подсыхающей траве. Один, держа стрелу в зубах, уже взял лук в левую руку. Его страшное черное лицо исказила гримаса торжества. Он поднял правую руку и его товарищи замерли на месте.
Я посмотрел на болото и, пожалуй ахнул бы, если б материнская ладонь вовремя не легла на мой приоткрывшийся рот. К лесу через болото шла вереница женщин и детей. Они шли к холмам, стоявшим на западе, боязливо посматривая в сторону леса, где хоронились мы и притаились враги. Они, скорее всего, видели, как последние зашли в чащобу, выждали немного, и теперь ударились в бегство, не зная, какую ошибку совершили: уж лучше бы отсиживались в гнилом болоте, куда чужаки без хорошего проводника не посмели бы сунуться. Теперь же всё было кончено.
"Что они делают! — сокрушенно подумал я и, снова глянув на затаившихся чужаков, задрожал, но теперь уже от бешенства и злобы. — Им ни за что не добраться до леса. Враги перехватят их". Женщины и дети подходили все ближе. Они шли молча, не переговариваясь. Передние уже подходили к тропе. "Как глупо всё вышло..."
Я уже почти чувствовал, как напряглись железные мышцы вражеских воинов, готовых вот-вот, по сигналу своих предводителей, сорваться с места. Ну вот, уже настал подходящий момент. Чего же они медлят? Я смачно сплюнул и наверняка был бы услышан чужаками, если бы не дикий вой, пронесшийся над лесом. Я в испуге упал на землю и вскрикнул от боли: под ребра попала какая-то палка и оцарапала кожу.
Громкие крики, шелест бегущих ног, свист стрел и звон тетивы — все эти звуки как лавина выплеснулись из леса на открытое пространство. Я вскочил на ноги и увидел, как враги, чужаки и Пыин-ли, несутся к замершим на месте от ужаса сородичам. Потрясая копьями и палицами, они с искаженными лицами, на которых светились глаза и зубы, бежали на безоружных детей и женщин. Несколько стрел пронеслось над головами последних. Они тоже закричали и кинулись в разные стороны, кто к лесу, кто обратно в болото, не разбирая дороги, спотыкаясь и падая.
Я видел, отмахиваясь от материнских рук, которая пыталась притянуть меня к себе, как одна из женщин бросила ребенка и побежала прочь. И тут, совсем рядом, прозвучал даже не крик, а стон, похожий на рычание раненного зверя: я оглянулся и увидел Мы-оль. Она вытянула перед собой руки и ревела, глядя на то место, где в траве среди кочек копошился ребенок. Мама тоже уставилась на Мы-оль. Не успели мы схватить ее, как она бегом, широко раскидывая ноги, рванулась вперед, проламываясь через кустарник. Не обращая внимания на оглядывающихся на нее чужаков, она бежала к ребенку, плач которого не заглушали ни страшные крики преследователей, ни их жертв. Я торопливо опустился на землю, когда заметил, что двое воинов развернулись и двинулись на перерез обезумевшей Мы-оль, чтобы они, чего доброго, не заметили и меня. Мы прильнули к просвету.
Происходящее больше всего походило на загонную охоту. Враги, растянувшись в цепь, окружали беспорядочно метавшихся женщин и детей, охватив их широким полукругом. Две женщины пытались было ускользнуть в лес, но пущенные вдогонку стрелы, настигли их у самой опушки. Одна, раненная в ногу покатилась по земле и завыла, другая же замерла без движения, вероятно убитая наповал. Остальные вертелись туда-сюда, то подхватывая на руки детей, то вновь оставляя их, не зная куда бежать, что делать, где искать спасения.
Мы-оль выбежала из-за деревьев и прямиком кинулась к заливающемуся плачем ребенку, схватила его, прижала к груди и повернула обратно. Но враги были тут как тут. Они преградили ей дорогу. Мы-оль что-то закричала им и они засмеялись в ответ. Сжимая младенца в объятиях, она попятилась на несколько шагов и замерла. А те двое продолжали смеяться, делая ложные выпады. Мы-оль немного помедлила, а потом бросилась через тропу к кустарнику, в последней отчаянной попытке спастись. Чужаки не ожидавшие такого поворота дела, растерянно переглянулись. А Мы-оль, вздымая толстыми ногами комья грязи, мчалась от них прочь. Казалось, еще немного, и она скроется от глаз врагов. Но нет.
Один из них поднял лук с уже приложенной к тетиве стрелой, прицелился и выстрелил. Время словно замедлилось. Я смотрел на широкое, улыбающееся лицо Мы-оль, уже почувствовавшей сладкий вкус спасения, на ее несущееся с необычайным проворством полное тело, на замершего после выстрела чужака; отчетливо видел стрелу с гусиными перьями на конце, со свистом рассекающую воздух... А потом глухой звук, когда наконечник вонзился в спину Мы-оль. Я смотрел, как подкосились ее ноги, как она взмахнула руками, выпустив ребенка... и опять этот вой — боевой торжествующий клич страшных чужаков.
