Волкодав

Позже, много лет спустя после этого, уже на Луне, ему, умирающему от рака кожи, так и скажут: вас убил криг, и вы в праве подать жалобу Верховному Герольду. Только он не стал этого делать. Все стажеры просто пытались выжить, а выжив, хотели навсегда забыть о том, что им надо было выживать.

Наши ряды сильно порядели; зато обо мне написали хорошую справку: мол, организм крепкий, в спец осмотре не нуждается, интеллект стабильный.

Нас посадили в легонький кораблик и отправили на Землю. Ледяной шпат грелся в ложбинке шеи и напоминал мне о том, что я должен выжить, должен суметь и превозмочь себя. Потому что меня ждала мамочка Луна. Но до нее еще было много-много месяцев нюш жизни. Страшно сказать сколько.

& nbsp;

Я чувствовал кожей, чувствовал внутренностями, что я лечу к чему-то огромному и всевластному, мощному и страшному. Я смотрел на лица других ребят и понимал, что им страшно. Страшно даже не за свмих себя настоящих, а за себя на Земле.

— Все, входим в слои атмосферы, — кто-то буркнул, и тут же на меня обрушилась гигантская атмосфера, выдавливая из меня дух.

Это была боль. Настоящая, жгучая боль. Словно огромная стена металла падала на меня каждую секунду, каждый миг, я с трудом хватал ртом воздух, будучи не в силах втянуть струю носом. Веки дергались, и я ни как не мог взглянуть в иллюминатор. Тряслось тело, руки, ноги; вены накипали, бугрились под кожей, лимфа скатывалась в шарики и торчала между пальцев рук и ног. Сердца, легкие — все были прижаты к спине и медленно таяли от боли...

Гравитация. Жуткая вещь.

Земля властно впивалась в меня когтями и тянула к себе: "Все, теперь ты мой, — говорила она мне: все, теперь не уйдешь".

Ия чувствовал, что начинаю ей принадлежать.

Когда тряска прекратилась, и тело привыкло к боли, мы взглянули друг на друга. Мы не находили себя прежних, мы теперь были другие.

— Руки как свинцовые.

— У меня голову ломит...

— Я не могу пошевелиться...

Нам выдали компенсаторы — огромные боты на липучке впереди, предназначавшиеся для компенсирования эффекта гравитации. Но даже в компенсаторах ноги не слушались, и хотелось упасть и больше никогда не вставать.

— Подъем! Выходи! Стройся!

Мы выходили в трубку-туннель, тянущуюся длинной ниткой от перевозчика к космодрому. В нос ударяли запахи, в уши забивались звуки, в глаза лезли краски... Это была чужая планета.

Но подлинное крещение землей нас ожидало на выходе из туннеля. Люк открылся и...

Свет. Резкий. Колющий. Выедающий глаза. Парализующий сознание. Боль. Боль. Боль.

Я шагнул первым и смог пройти лишь два шага. Вокруг меня был разлит ослепительный свет. Забирающийся в меня, дергающий мои нервы. Это было Солнце. Полуденное солнце, лишь припудренное озоном. Я никогда не чувствовал свет на коже, а теперь, ничего не видя вокруг, слезящимися глазами пытался посмотреть на свои руки. Свет давил мне на зрачки, я так их сузил, что не смог ничего увидеть, а лишь продолжал чувствовать свет. Что-то пробежало по моей спине, залезло в волосы, начало тормошить тейл. Это перебралось на рукава и вдруг порывом ушло вдаль. Ветер, мерзкий ветер земли, не спрашивающийся чтобы войти, не брезгующий, чтобы остаться в тебе. А потом снова был свет. Я оглох от света, онемел от света, но я чувствовал его. Он поедал мою кожу, белую и гладкую, он жег мои волосы, слишком светлые и тонкие, и длинные для Земли, он грыз мою плоть, уставшую и испуганную, он пожирал мой мозг, расплавленный и мертвый. Свет. Солнечный свет. Я никогда не забуду знакомство с тобой. Следы от моих первых ожогов так и не зажили и над кистью правой руки у меня до сих пор большое пятно — организм просто не смог заменить мне всю обожженную кожу.

Я вдруг понял, что сижу на земле, закрывая лицо руками; рядом корчатся другие ребята, а в стороне от нас гогочут и приседают от смеха нюшки. Это были случайные прохожие: туристы, работники космодрома. Они стояли загорелые, темные коренастые и смеялись над нами, белыми детьми Луны.

Я вдруг вскочил на ноги, попытался приблизиться к нюшкам, но свинцовые ноги подгибались в коленях. А тяжеленные компенсаторы заставляли снова падать.

— Как покойники, а? — раздалось из толпы.

— Как гомики, твою мать, хвосты то поотпускали, а личики — как у заправских б. ядей, чистенькие, вымытые, отскобленные...

— Я бы их всех из...

— А че ты? Пусть повкалывают! Не все же нам одним.

Нас затолкали в электрокар и повезли по дорожке в город. То был лишь перевалочный пункт, нам дали по банке какого-то мяса и даже не перевязали ожоги. Я никогда раньше и позже не видел, чтобы пузыри на обгорелой коже вскакивали прямо у меня на глазах. В городке нас построили и продержали под палящим солнцем несколько часов. Все это время чехардой сменялись запахи, звуки, цвета... Я отупел от нахлынувшего и даже перестал чесать багровеющую кожу лица. У Петьки Игнатова кожа начала слезать еще после крига, а под солнцем он стал похож на... чудовище. Верхний слой кожи бахромой висел на теле, а под ним виднелся второй слой, обгорелый и красный. Из-под ожогов уже лезли пухлые как черви, розовые волдыри. Даже на его губах были болячки, даже в волосах.

— Мне б воды...

Вода была тухлая, но нам показалась чудесной. Лишь позже я узнал о том, что на жаре пить нельзя. А тогда, соленый пот ручьем тек по нашей коже, и волдыри приобретали малиновую окраску.

Меня, Игнатова и еще троих парней посадили в конце четвертого часа стояния на пекле в спутниколет, и мы вновь куда-то полетели. Как мне говорили, спутниколеты получают сигналы прямо со спутников Земли и потому передвигаются с такой скоростью и точностью.

— Вас ребята сейчас в Хелисинку доставят, там полегче будет, попрохладнее, — пилот открыл нам наши банки и достал одноразовые ложки.

— А хде это, Хе...?

— Хелисинка — это рекрутская станция. Там эмигранты-евро дожидаются отправки в ОСК, а славяне ждут назначения в ази. Там вполне нормально: в смысле кормят недурно, и не так жарко. Рядом море. Море когда-нибудь видели?

Мы качали головами, а пилот улыбался:

— И вбросьте эти синтетические тряпки, прибарахлитесь дешевеньким ситечком. Закончили?

Мы осмотрели остатки наших стваров, уже изрядно порванные и грязные.

— И компенсаторы — это так, х. йня, лучше пробл. вать пару раз, чем носить эту гадость.

По лунным меркам Хелисинка тянула бы на статус самостоятельного Пупа, но на Земле она была лишь станцией.

Черные коробки, коробки, коробки... дома на земле лишь сейчас видоизменяются, а так, все они одиноковы, особенно на станциях. Пыльные, грязные улицы ведут к герметичным коробкам с одним входным отверстием. Окон нет. Совсем.

Даже на Луне в кемпингах обязательно планируют стеклиновые перегородки своеобразные окна наружу. А вот на Земле окон нет. Может вы уже привыкли к вашим блокам без окон и дверей, а я до сих пор вспоминаю их с ужасом. Огромный монолитный блок с одним подслеповатым глазом-дверью...

Над станцией проносились спутниколеты, садящиеся прямо на крыши, а между блоками лавировали воздушные такси — коровки — такие смешные пузатые машины на воздушной подушке красного цвета с черными номерами.

Их вес называли божьи коровки или просто коровки. Сейчас на земле коровки сменились магниткой, а жаль. Единственное. Что как-то скрашивало безликие земные города были ядовито-красные машинки со смешными пипикалками.

В нашем блоке у нас были отсеки А-214 и Б-198. Меня послали в А, а Петьку в Б. Зайдя в свой отсек я обомлел...

Даже туалеты на ИПД-перевозчикахь3-его разряда были больше земных отсеков раза в два. Я встал боком к одной стене, вытянул руку и коснулся пальцами другой стены. Это в ширине. По длине комнатка была еще сносной: два меня, где-то так.

Мертвый свет залил отсек, как только я коснулся стены. Комната была пуста. Ни окон, ни даже слухового окошечка. Только близкостоящие стены. На передней стене, я разобрал это позже, висел матовый экран. Но он молчал, и я лег прямо на пол, в пыль, даже забыв помолиться на ночь.

Где-то через часа два у меня над головой с оглушительным треском что-то просвистело и крякнуло. Я поднял голову. Оказывается, стенка изрыгнула металлическую сетку, занявшую пол пространства отсека. Я как-то так догадался, что там я должен был спать. Сетка оказалась вполне приятной на ощупь, и я забыл даже подумать об этом еще раз, так как сразу заснул.

Проснулся я оттого, что сильно ударился спиной об пол. Поднял глаза — никакой сетки. Она убралась так же стремительно, как и возникла. Я уже хотел было подняться, как надо мной, только из противоположной стороны, выскочило что-то еще. Подождав, не будет ли еще сюрпризов, я встал на ноги. Вылетевшая подставка оказалась столом с отделениями. В одном из них лежал брикетик чего-то желтого, а в другом была рассыпана какая-то толи травка, то ли... Я понюхал содержимое, поковырял оставшейся с вечера одноразовой ложкой, подул на это. Я долго размышлял, можно ли это есть, а зря. Чуть не прихватив мои пальцы с собой, столик с грохотом впился в стенку.

На полу остались какие-то крошки травки, и я их честно съел.

Дверь приоткрылась, и так я понял, что мне надо выходить. Лифт не работал, и с двадцатого этажа вниз я спускался по супер узкой лестнице. Такой крутой, что если спускаться по ней иначе, чем очень медленно, то можно было бы свернуть шею.

Земной мир вновь набросился на меня гамом, шумом и брызгами грязи.

— Дождь шел, — сказал Петька.

— Кто шел?

— ТЫ что, не знаешь, что такое дождь, — он смотрел на меня из-под опухших век и косил лицо на бок — на лево щеке у него вскочил фурункул.

— Нет.

Мы помолчали.

— Я тоже не думап, что когда-нибудь узнаю, — он кривил лицо, кривил губы и кажется собирался плакать.

— А вот и я, — что-то невообразимое возникло перед нами, и мы лишь спустя некоторое время разглядели в подскочившим к нам существе человека.

У него не было волос, а на темячке красовалась какая-то... висюлька из металла. На глаза у него было надвинуто такое что-то черное и пузатое, одеваемое за уши дужками.

Под подбородком у него висел зеленый мешочек с отверстиями. Тело его было покрыто эластичным материалом от ног до пят.

— Я ваш инструктор, ребята, и я не вижу вашей х. евой радости.

— Очень приятно.

— Нет, нет, — человек вдруг забарабанил пальцами по штуке, одетой на его глаза: на Земле при знакомстве говорят: я рад или я жутко рад. А вот и коровка.

Над нашими головами проплыла машина на воздушной подушке и остановилась в метре от нас. К нам спустилась ступенька.

— Ну так запрыгиваем, мальчики. А то наш бл. дский командир не выносит, когда опаздывают.

Ступенька оказалась автоматической, и мы мигом попали на борт. Водитель был евро и не говорил на пен-а-нюш.

— Да в центр нас, в центр, — человечек толкнул шофера в спину, и тот, каким-то спинным мозгом понял, куда нас надо было везти.

— Евро — народ сложный, все с пинка, все с затрещины. Я кстати Макс, — висюлька на голове у него запрыгала, и он наконец черную штуку с глаз.

— — Что это? — я постучал пальцами по черной коробке.

— Это? Да глазики.

— Глазики? Это для чего?

Макс надвинул мне на глаза непроницаемую штуку, и я вдруг очутился в совсем другом мире. Одновременно я как бы продолжал видеть шофера, лобовое стекло коровки, проносящиеся мимо наглухо застегнутые блоки. Но в то же время, я видел и слышал многое другое. В левом углу мелькали какие-то названия, цифры, градусы; в правом — то открывались, то закрывались какие-то виртуальные окошки. Внизу текла строчка курсов евро и рубля, лушек и марсианских пфеннигов. Неожиданно в центре возникло чье-то лицо. Оно попыталось мне что-то сказать, но мне было не до него. Я переводил взгляд слева направо, а там подстрочным текстом текла информация о вакансиях на рынке занятости, о ценах на... вощину.

— Что такое вощина?

Макс нахлобучил глазики себе на лицо и задвигался в такт какой-то, только ему слышимой мелодии.

— Леха, — вдруг позвал Петя: у меня все тело болит. Вид такой, хоть...

Часть опаленной кожи на его теле уже слезла, часть зависала над глазами, ртом, ушами. Кожа то пузырились, то мертвела.

— Макс, — тронул нашего новоявленного инструктора за плечо: Макс, Игнатова бы к доктору

— Да? А что такое? — даже не снимая глазиков, но попытался всмотреться в Петькино лицо.

— Ему бы к доктору...

— Да бросьте. Ожоги — это плевое дело. Их бл. дская озоновая сетка на самом деле ни х. я не работает, и ультрафиолет прет во всю еб. ни мать. У меня ожогов было столько, что местный лекарь уже вставил себе целый рот платиновых зубов. А что толку?

— Но у него же что-то вообще не то..

— Парни, на вашей Луне, возможно, вес было то, а вот на пи.. орной Земле все не то. И вот ежели теперь обращать внимание на все не то, то будет точно не то.

В стажерском центре нас засадили за комби и дала какие-то тесты. Я понятия не имел, кто такие Б. Клюев, Р. Шапкин и Б. Ельцин, но написал, что они видные деятели ОСК. В результате, мой тест признали очень удачным и пообещали хорошее место для стажировки.

— Хорошее это где?

— Ну.. Хохляндию, Крым там, не обещаю. Там у нас только резиденции.. мать их.. А вот где-нибудь в районе Пиренеев, это можно...

— А где плохие районы?

— Ну, так скажу тебе честно, Туркский сектор — это полное дерьмо. Еще хуже, когда на Балканы посылают — это значит чистить зараженные зоны, впитывать в себя радиацию и ядерное излучение.

— Там небось год за три?

— Год за три? Х. ня на палочке! Там день за три, а через месяц и жизнь твоя кончается.

— Кого же туда посылают?

— Преступников, ну впрочем, разное.

В первые дни я мог ходить лишь час-два, затем, обалдевшие от нахлынувшей на него гравитации, тело уходило на покой. Мозг еще пытался бороться и активизировал память, но та отвечала вяло, и в основном рвотой. К обеду все тело наливалось тяжестью и хотелось просто растечься на полу. Впрочем, лежание мало помогало. Ни сердце, ни селезенку обмануть нельзя, и непривычные 9, 8g делали свое дело. У меня вылезли вены, и я стеснялся ходить в шортах и топах, хотя все в жару так и делали. Сосудики в глазах лопались, и я вечно ходил с налитыми кров глазами.

Вообще-то мое телосложение скорее худощавое, чем просто среднее. Но отекшие мышцы, разлившаяся лимфа, и главное ожоги раздували мне шею, наливали скулы, заливали веки — одним словом, я выглядел если не грозно, то неприятно. Может поэтому за те дни, что я жил в Хелисинке меня ни разу не побили земляне. А для лунянина это роскошь. Ходить непобитым уже неделю! Это если не подвиг, то здоровенное такое событие.

Люди жестоки. Нюшки жестоки. У меня сухие руки и длинные пальцы, длинные ноги и вытянутая спина — со мною трудно драться. Я маневренен, легок и могу держать дистанцию. А вот Игнатов был низкий, кругленький, слишком слабенький.