Гессенская волчица-3

ти! И нам нужен порт на Мурмане, чтобы развивать рус­ский Се­вер!

Купец говорил долго, основательно, поясняя свою позицию не только купеческой выгодой, а исключительно народными потребно­стями.

Канцлер искренне поблагодарил Сибирякова за горячую речь, а за­тем обратился к Анненкову:

— Скажите, Ваше Высокопревосходительство, Вы знакомы с отчё­том коллежского советника Савримовича?

Благообразный седовласый генерал разгладил усы и сказал, что пока что не читал этот отчёт.

— А я читал, — недовольно пробурчал канцлер. — По моему за­данию Савримович обследовал те самые местности в Мань­чжурии, где предполагается укладка железной дороги. И знаете, что он установил? А то, господа, что природные условия Маньчжурии вовсе не способст­вуют сооружению дороги. Мне тут говорят, что мост через Амур будет больше двух вёрст, а знаете ли вы, господа, что если прокладывать дорогу в Мань­чжурии, то нужно будет проходить через Большой Хин­ган? И что нужно будет пробивать тоннель в граните в три версты длинною? Я уже молчу про необходимость сооружения множе­ства мостов через китайские реки...

Разговор перешёл в практическую плоскость. От эмоций пе­решли к голым фактам, которые говорили о том, что от замы­слов Витте нужно немедленно отказаться. В конце совещания граф Игнатьев подвёл черту.

— Маньчжурская железная дорога будет только пожирать рус­ские деньги. Все мы должны осознавать важность для России Амур­ской железной дороги, её колонизационное и базоустрои­тельное зна­чение. И я бы хотел охладить те горячие головы, ко­торые грезят не­сбыточ­ными фантазиями о колонизации Мань­чжурии. На мою долю выпало провести границу между Ки­таем и Россией, а это десять тысяч вёрст. Нам не следует бу­дить ки­тайского колосса, который может причи­нить нам много не­при­ятностей. У России нынче масса задач на Даль­—

нем Вос­токе, в Восточной Сибири, в Корее...

* * *

По постановлению Дальневосточного комитета начиналось широ­комасштабное переселение желающих из Европейской России на вос­ток. В составе Министерства государ­ствен­ных иму­ществ создавалось Переселенческое управление, начальником которого был назначен молодой чиновник Земского отдела Кривошеин, получивший вне очереди чин статского совет­ника.

Создавалось два района переселения, Западный — от Челя­бин­ска до Иркут­ска, Восточный — от Ир­кут­ска до Владиво­стока. Ка­ждый из рай­онов делился на переселенческие участки, в ка­ждом из которых созда­вались переселенческие комиссии, имев­шие землеотводные, гидротех­нические и дорожные партии, аг­роно­мические отделы, школы и боль­ницы. Устраивались ка­зённые склады земледельческих машин для снабжения пересе­ленцев сельскохозяйственными орудиями по крайне низким це­нам.

Предусматривалось, что каждому переселенцу будет выде­ляться в собственность участок площадью до 15 десятин "удоб­ной" земли и сколько угодно "неудобной". При этом каждой се­мье назначалось пособие в 200 рублей, и она перевозилась со всем имуществом на ка­зённый счёт до места поселения. Все пе­реселенцы на 5 лет полностью освобождались от каких-либо налогов.

Вдоль строящегося Сибирского пути силами во­енно-рабочих ба­тальонов должны были строиться новые типовые посёлки. В каждом таком посёлке изна­чально предусматривалось возведе­ние церкви и дома для священника, здания управы, дома поли­цейского урядника, школы, складов, а также жилых домов. Для нескольких посёл­ков ле­жащих недалеко друг от друга, преду­сматривалась строи­тель­ство больницы.

Было принято решение в течение 1897-1898 годов открыть во Вла­дивостоке Восточ­ный институт, в Иркутске — университет, в Чите — медицинский институт, в Благовещенске — ветеринарный институт.

Во Владивостоке Александ­ровские мореходные классы пре­образо­вывались в море­ходное училище.

В Иркутске, Ха­баровске и Владиво­стоке создавались фельд­шер­ские школы.

Кроме того, создавались сельскохозяйственные школы и две учи­-тельские семинарии, а в Томске открывался земледельческий инсти­тут.

Отдельным пунктом предусматривалось строительство Ко­рейской железной дороги, которая должна была соединить Сеул с Гензаном, а потом идти дальше на север, по побережью Япон­ского моря, чтобы соединиться с Уссурийской железной доро­гой. Разумеется, что желез­ная дорога в Корее предусмат­ривалась по русским стандартам, преду­сматри­вающим "рус­скую колею".

А в самом Гензане планировалось со­оружение рус­ского военного порта для Флота Тихого океана, с до­ками, скла­дами, ремонтными мас­терскими.

Вторая ветка железной дороги планировалась от Сеула к порту Мо­зампо на южной оконечности Корейского полуострова, где также предполагалось базирование русского флота.

Для охраны дальневосточных рубежей предлагалось сфор­мировать 8-й пограничный округ в составе трёх пограничных бригад, Петро­павловской и Амуро-Уссурийской флотилий.

* * *

После формирования военно-рабочих частей си­туация на строитель­стве Великого Сибирского пути стала улуч­шаться. Шесть военно-рабочих бригад были на­правлены для строи­тель­ства железнодо­рожных путей, мостов и станций.

Три военно-рабочие бригады занимались строительст­вом но­вых посёлков и ка­зарм, мас­терских и складов, заготов­кой строе­вого леса, добычей щебня и камня.

Ещё три бригады были заняты дорожным строительством, ибо зна­менитый Сибирский тракт был в таком состоянии, что не выдержи­вал никакой критики.

Более 80 тысяч военных рабочих было задействовано на си­бирских стройках. В военно-рабочих батальонах была установ­лена строгая военная дисцип­лина, действовали дисциплинар­ный и строевой уставы, а нижние чины были подсудны воен­ным судам, что способствовало добросовестному труду. Правда, контингент оставлял желать луч­шего, но что поделать, ежели лучших нет? Военно-рабочие части ком­плек­товались по призыву иудеями, разного рода отказниками, не же­лающими брать в руки оружие, негодными к строевой службе, не­благо­надёжными элементами, а также теми, кто по каким-то причи­нам не попал в строевые части.

Нижние чины были облачены в серые рубахи с чёрными по­гонами, и единственным их оружием были лопаты, кирки, то­поры и ломы. А вот все офицеры и сверхсрочники, носившие форму инженерных войск, были вооружены револьверами, как и чины военно-полицей­ских команд, которые формировались в каждом батальоне для под­держания порядка.

Работа в тяжёлых природных условиях, по двенадцать часов в день, была изнурительной. Многие рабочие не выдерживали такого напря­жения. Особенно страдали иудеи, не привыкшие к суровому климату, и славные представители русской интелли­генции, вынужденные сме­нить уют тёплых петербургских и мо­сковских квартир на холодные бараки и казённую похлёбку, до­вольно сытную, но не очень вкусную.

В 15-м военно-рабочем батальоне, который предназначался для строительства Кругобайкальского участка, изна­чально было собрано около тысячи бывших студентов, изгнан­ных из универ­ситетов и ин­ститутов за участие в беспорядках. Буквально за год более сотни вче­рашних студентов попали в ла­зарет, с обмо­рожениями, рас­стройством желудка, переломами рук и ног. Не­сколько человек погибли при про­ведении взрывных работ.

Быв­шие студенты Валерий Брюсов и Нико­лай Бердяев не выдер­жали тягот службы и покончили с со­бой. А некто Всево­лод Мейер­хольд, которого в 1896 году ис­ключили из Император­ского Москов­ского университета, был осужден бри­гадным воен­ным су­дом за муже­ложство по статье 777-й Уго­ловного уложе­ния о на­казаниях к шести годам пре­бывания в ис­прави­тельном аре­стантском отделении.

Глава 30

После утреннего чая Императрица проведала дочку. Там ей не-ожиданно пришлось разбирать конфликт между кормилицей Воронцо­—

вой и англий­ской няней мисс Орчи. Высокомерная и власт­ная лондонская дама, присланная лично королевой Викторией, искренне пола­гала, что только одна она знает, как правильно нужно обращаться с младен­цами. Аликс, которая терпела власт­ную няню только из уважения к бабушке Виктории, получала истинное удовольствие, видя, как про­стая вологодская кресть­янка доводит до истерики лондонскую грымзу.

Затем Императрица направилась в свой кабинет. Она при­выкла уже работать в кабинете покойного мужа, но иногда её тянуло в собст­венный, который был гораздо просторнее и свет­лее, а окна выходили на Дворцовый мост. Стены, затянутые жёлтым шёлком, украшенным рисунком с венками, камин бе­лого мрамора, рабочий уголок красного дерева — всё это созда­вало необычайно уютную обстановку.

Зайдя в кабинет, Императрица долго смотрела в окно, любу­ясь ви­дами Северной Пальмиры. За окном было довольно те­пло, снег на улицах почти весь сошёл. Вошедший флигель-адъ­ютант князь Оболен­ский,бывший в этот день дежурным, доло­жил, что пришла Великая Княгиня Елизавета Фёдоровна. Этот бра­вый конногвардеец пользо­вался большим вниманием Алексан­дры Фёдоровны, не забывшей, как в 1889 году, когда она приез­жала в Петербург на смотрины и была за­бракована как невеста Цесаревича, то единственным кавалером, кото­рый по сему слу­чаю от неё не отвернулся, а напротив, удвоил к ней внимание, был князь Николай Дмитриевич Оболенский. Импе­ратрица ода­рила его улыбкой и любезно приказала просить се­стру.

Вошедшая Элла была бледна, под глазами явно проступали круги, свидетельствующие об усталости.

— Что с тобой, милая? — спросила Аликс. — Ты, извини, ужасно вы­глядишь сегодня. Посмотри на себя в зеркало, на тебе просто лица нет!

— Я не сомкнула ночью глаз. Дети капризничали, у Дмитрия был жар, но сейчас, слава Богу, всё в порядке. Да и Сергей не тоже спал, а с утра уже умчался на службу, даже не знаю, как он выдержит до ве­чера. Я буду в большой претен­зии к тебе, ибо после нашего переезда в Петербург из-за тебя я не вижу мужа дома...

— Ты же знаешь, моя милая Элла, что я сама любительница по­-спать, при­выкла просыпаться не раньше девяти. Но теперь мне при­ходится быть... ранней пташкой... Видишь, я делаю ус­пехи в рус­ском...

Удобно разместившись в изящном кресле, Элла поинтересо­валась:

— У тебя ведь есть твой несравненный канцлер, зачем же ты всё взвалила на себя?

Александра Фёдоровна замечала, что сестра почему-то явно недо­любливала графа Игнатьева.

— Ты знаешь, я иногда устаю от него, — сказала она. — Николай Пав­лович полон энергии, всегда у него куча всяческих про­жектов, и мой женский ум не всегда успевает за ним поспевать... Но я — русская ца­рица, и мой долг не просто восседать на золо­том троне, но самой рабо­тать неустанно.

— Ох, уж, эти прожекты, — продолжила Элла. — Я тебе уже го­ворила, что в высшем свете считают его прожекты фантастиче­скими, а самого Игнатьева именуют не иначе, как menteur-pacha или le roi du men­songe.

— А что говорит Сергей об Игнатьеве?

— О, он в нём души не чает, — недовольно поморщилась Элла. — Иг­натьев умеет очаровывать, и мой муж стал таким же сума­сбродом. Он и дома сидит со своими бумагами, что-то пишет, потом перёчерки­вает... Нет, в Москве было гораздо спокойнее.

— Ну а как ты хотела? Я ведь тоже никогда не думала, что мне при­дётся заниматься делами государства. А теперь я стала "ка­торжником Зимнего дворца". Ты знаешь, я даже не помню, ка­кое сегодня число...

— А сегодня двадцать третье февраля, моя милая. И тебе не­плохо было бы почаще бывать на улице. И побольше времени проводить рядом с Ольгой! Кстати, там тебя дожи­дается Ли­вен, она желает по—

благодарить тебя за пожалованный орден.

Александра Фёдоровна позвонила в колокольчик и приказала при­гласить начальницу Смольного института.

Вошедшая княжна Ливен, крупная женщина с белокурыми воло­-сами и синими глазами, отличалась большим природным умом и так­том. Известная своей гордостью и прямотой, она ни­когда не шла на какую-нибудь интригу. Монархистка не только умом, но и сердцем, она умела окружать себя просвещёнными и культурными людьми, которые ценили её общество. Именно потому канцлер настоятельно рекомендовал Императрице при­близить к себе княжну, которая, к тому же, приходилась млад­шей сестрой Государственному секретарю. Дружба с такой яркой представительницей высшего света могла пойти на пользу Императрице.

Начальница Смольного института, получившая орден Святой Ека­терины, искренне благодарила Императрицу, а затем пригла­сила посе­тить своих воспитанниц. Александра Фёдоровна при­ложила все силы, чтобы вести великосветскую беседу и вы­глядеть крайне любезной. Она поблагодарила за приглашение и пообещала в ближайшее время наведаться в Смольный инсти­тут. Милое общение было прервано кня­зем Оболенским, кото­рый принёс телеграмму из Джибути.

Императрица несколько раз перечитала телеграмму. Сестра и княжна Ливен молча наблюдали, как изменяется выражение лица Александры Фёдоровны. Недолгое недоумение в её глазах сменилось удивле­нием, а затем радостью.

Глядя на сестру Им­ператрица довольно сказала:

— А ведь Николай Павлович оказался прав! В минувшее вос­кресенье абиссинская армия разгромила итальянцев в бою у Адуа. Итальянцы трусливо бежали, оставив Менелику массу пленных и трофеи, а вчера харарский вице-король Маконен занял часть итальянской Эритреи и занял Рахейту. Вместе с абиссинцами в Рахейту вошёл отряд русских волонтёров Леон­тьева. А я счи­тала его легкомысленным авантюри­стом...

* * *

Графа Игнатьева и морского министра Ломена, прибывших по вы­—

зову, Императрица с ходу встретила вопросом, знают ли они о со­крушительном по­ражении итальянцев, и что принесла России по­беда абиссин­цев?

Морской министр ещё ничего не знал о сражении при Адуа и по­тому оказался не готов к ответу. А вот старый волк диплома­тии граф Игнатьев сразу же доложил, что ещё ночью получил сообщение от русского консула из Каира о сокрушительной по­беде абиссинцев, и хотел доложить Императрице при докладе. А вот что касается выгоды, то Россия теперь же, не медля, должна принять меры для того, чтобы закрепиться на африканском бе­регу.