| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Вечером в особняке графа ожидало последние от Валенсия. Завтра к полудню он должен явиться ко двору в кабинет канцлера для объяснений. Риторика ему не понравилась. Какого демона Герцог позволяет себе обращаться к нему в форме требования? Похоже, Максимус полез не без его ведома, как не зря они всполошились сразу после отбытия Её Величества. Гортензий впрочем, и сам был не против наведаться. Есть о чём потолковать. Мириамский решил, значит, указать ему место. В какой-то момент граф задался вопросом, его это мысли или Кассия. Лучше не расслабляться, дабы не наделать глупостей. Тот будучи патрием весьма агрессивно отстаивал границы округи, наводя ужас на чужие банды. Впрочем, тут же Гортензий успокоился, никому не понравится, когда лезут на его территорию, ни судье, ни бандиту. Смысл тот же, просто способы разборок разные, да и то, не всегда. Он бы и без Кассия выгнал Максимуса из суда, разве только не бил. В любом случае, он бы предъявил претензии Валенсию...
Граф пришел почтить вниманием канцера не в полдень, а тремя часами позже. Почти нарочно, не счел нужным менять планы. Подождет. Валенсий к его удовольствию оказался при дворе, правда не в кабинете, а в покоях. Гортензий пошел прямо туда и потребовал у гвардейца сообщить о его приходе. Тот сообщил, что Валенсий велел не беспокоить. Граф настоял, велев передать, что дело срочное. В итоге, гвардеец вышел и попросил прийти в кабинет через полчаса. Захотелось нагло ввалиться к Мириамскому, однако он сдержался. Вваливаться без приглашения это привычки Кассия...
— Валенсий, что за игру ты устроил? Какого демона твой Максимус отметил мой приговор? — с порога предъявил претензии Гортензий.
— Сперва присядь, поговорим, — спокойно бросил Валенсий и добавил, — Я кажется приглашал тебя к полудню. Мог бы предупредить, что задержишься.
Гортензий присел.
— Я пришел тогда, когда счел нужным. Ты не ответил на мой вопрос. Что это было? Что за беспредел?
— Беспредел? Максимус как раз пресек беспредел. Разве ты не понимаешь, что нельзя судить по произволу? Одно дело, когда речь идет о золоте, но в твоем случае речь идет об убийствах. Ты демонстративно кладешь на закон, — жестко отчитал его канцлер.
— Закон? Где ты его видел? В Империи правит произвол. Мы творим этот произвол, более того, мы его возглавили. Скольких людей ты убрал, потому что мешали? Можешь не отвечать, не в этом суть. Нам всем давно пора на виселицу, но вместо этого мы судим других. О каком законе речь? — со злой иронией вопрошал граф и улыбнулся.
— Ты прав, мы выше закона, но если мы отменим его для всех, начнется бардак. То, что ты делаешь, это беспредел, — с жаром возразил Валенсий.
— Разве я призываю отменить закон? Я прекрасно понимаю, что происходит. Одним всё, другим — закон, третьим — ничего. Жизнь несправедлива, увы. Но есть один нюанс, Её Величество ясно сказала, мы равны. Округи поделили, Империю — тоже. На каком основании твой человек сунул нос в мои судебные приговоры? Кодекс законов по-твоему аргумент? Напоминаю, нам с тобой позволено на него класть. Мы это вполне успешно делаем. Почему ты решил, что вправе мне указывать, каким образом класть на закон? — не переставая улыбаться, сыпал аргументами граф.
— У тебя поразительная логика, даже не поспоришь. Но больше всего меня поражает твоя наглость. Вспоминаю тебя еще год назад, обычный сановник, пафосный, конечно, но я даже представить не мог, что ты когда-нибудь так заговоришь. Тебе башню от власти снесло? — возмутился канцлер.
"И ты туда же с пафосом... Мода что ли такая, мне это вменять...", — мысленно возмутился он, впрочем, обсуждать это не собирался.
— Нет, Валенсий, ты ошибаешься. Я держал язык за зубами, улыбался и корчил из себя обычного сановника, именно потому что стремился к власти. Прояви я наглость раньше времени, меня бы здесь сейчас не было. Но я своего добился и теперь в своем праве, — Гортензий довольно улыбнулся.
— Скажи, зачем ты отпускаешь девиц? — недоумевал Валенсий.
— Максимус вздор наплел? Он кстати получил за то, что не следил за языком. Что-то не нравлюсь я твоему другу, — с издевкой ответил граф и поморщился.
— Есть такое, но это не важно. Я сомневаюсь, что ты их сношаешь. Я, действительно, не понимаю причину твоего беспредела. Выгоды в этом никакой. Ты свою власть показать хочешь? Мол, закон тебе не указ? — вопрошал канцлер.
— Помилуй, что за вздор? Мне просто нравиться судить по справедливости. Будем считать, мне так спать спокойнее, — уверил Гортензий.
— В чем справедливость оправдывать убийц? — вспылил Валенсий.
— Заметь, я не отпустил ни одного разбойника или головореза. Справедливость в том, что убитые были извергами, раздающими пинки тем, кто не по своей воле не может ответить. Женщинам, детям, юным ученикам. Пусть горят в Бездне. За их убийство надо не вешать, а доплачивать, — совершенно серьезно ответил граф.
— Ты издеваешься? Может хоть передо мной не будешь корчить из себя благородного болвана? — небрежно заявил Валенсий.
— Я не издеваюсь, а считаю насилие без крайней необходимости дикостью. Особенно меня бесят бесчестные изверги. Правда, я бы не сказал, что болван. Мне мои принципы никогда не мешали. Лакеи хорошо служат без порки, торговцы и работники справляются без пинков, — возразил он.
Он еще в Ирии недоумевал, зачем бить дворовых людей, причем из-за каждой ерунды, а порой просто так. Обычно это только мешает делу. Сами дворовые люди тоже изумляли. Зная, как это мерзко, срывали злость на друг друге, по праву старшего или сильного. Гортензий всего этого не понимал, считая тупостью. Сначала велят выпороть девку из-за сущей мелочи. Потом в тот же день негодуют: почему она нерасторопная? Мало плетей всыпали? Может, много, а то и вовсе не стоило? Но у дикарей мозгов нет...
— Тебе ли о дикости рассуждать? — возмутился канцлер.
— Не веришь, пойти спроси, какие у меня порядки...
— Мне плевать, какие у тебя порядки. Ты ведешь себя не подобающе знатному господину и высшему сановнику. Бросаешься на людей, когда взбредет, одного до смерти забил. Последствия, думаю, напоминать, не надо. Не это ли дикость? — с негодованием заявил Валенсий.
— Я бы так не сказал. Они заслужили, — только и оставалось, что заявить графу.
Не признавать же, что просто с головой проблемы...
— Еще про честь тут расскажи. Тьфу! Лучше бы лакеям затрещины отвешивал и девиц колотил, проблем было бы меньше. Устраивать беспредел, это и есть дикость. Ты устраиваешь беспредел, ведешь себя при дворе и в суде как дикарь, а потом рассуждаешь про насилие и дикарей. Я что, по твоему идиот?! — негодовал канцлер, вытаращив на него глаза.
— Нет, разумеется. Проблема в том, что для тебя беспредел, для меня справедливость. Твоя справедливость для меня беспредел. У нас разные принципы, но почему прав именно ты? Кодекс законов? Сам же на него кладешь. Что тогда аргумент? Мнение публики? Оно разделилось. Одним нравится моя справедливость, другим — твоя. Кто прав? Кто выше и сильнее? Мы равны. Значит, правы оба. Логично?
— Не пойти бы тебе со своей извращенной риторикой? Ты все вывернешь так, что окажешься прав!
Похоже, беседа зашла в тупик. Конечно, с канцлером можно спорить хоть весь день, но ему надоело. Не нравится риторика? Ладно...
— Думай, что хочешь. Я прекрасно понимаю, почему вы с Максимусом зашевелились. Императрица отбыла, ты решил почву прощупать. Вдруг влажная? Не знаю, за кого ты меня принял, но урожая не будет. Я буду судить, как считаю нужным, впредь Максимуса даже на порог не пущу. Создашь мне проблемы, я создам их тебе. Хочешь, проверяй, но я бы не советовал. Сам понимаешь, нам выгоднее дружить, — под конец граф улыбнулся.
— Успокойся, никто к тебе не лезет! Мне вообще насрать, как ты судишь, — вспылил Валенсий.
— Зачем звал тогда? Погоду обсудить?
— Я хотел понять, зачем ты это делаешь. Понял. Нравиться тебе играть в благородного защитника справедливости. Иногда даже конченым мерзавцам хочется почувствовать себя хорошими. Кто-то благотворительностью занимается, ты убийц отпускаешь. Что же, играйся, раз можешь себе позволить. — снисходительно бросил Валенсий и махнул рукой.
"Еще скажи, что милостиво разрешил. Выкрутился...", — с иронией подумал Гортензий.
— Я рад, что мы прекрасно поняли друг друга.
— Вряд ли я тебя пойму. Занимаешься херней. Лучше бы благотворительностью занимался. Домов для убогих хватает, — отмахнулся он.
— Валенсий, я играю не в милосердие, а в справедливость. Убийцы, воздавшие по заслугам бесчестным подонкам, её заслужили. У них осталась хоть капля достоинства, чтобы пойти на это. Но я скорее утоплю золото, чем хоть одну монету отдам для помощи убогим и попрошайкам. Жалкий ничтожный мусор не заслуживает даже моего внимания, молчу о золоте, — заявил граф, ничуть не слукавив.
Пожалуй, в этом вопросе он был согласен с Кассием, пусть тот и мудак.
— Гверидиол, ты же умеешь нормально разговаривать. Умоляю, избавь меня от своего пафоса, — прокомментировал Валенсий.
"Нет, ну сколько можно...", — вознегодовал он.
— Какой на хрен пафос? Что вы все заладили? Хоть ты мне объясни, в каком месте я пафосный?! — вспылил Гортензий.
— Ладно, не бери в голову. Если ты сам не понимаешь, это уже не исправить. Подыхать будешь, без пафоса не обойдется, — небрежно заявил Валенсий.
"Даже объяснить не может. Лишь бы сказать...", — рассудил граф.
— Вряд ли ты сможешь проверить свое последнее предположение, — с ухмылкой ответил он и встал, — Пойду я, не буду пафосом надоедать...
Выйдя в холл, Гортензий задумался, не проявил ли себя Кассий. Припомнив, что он и раньше прибегал к жесткой риторике, граф счел, рассудок на этот раз не подвел. Тем более, он быстро отвлекся, встретив придворных леди Эстель и Кальварию. Те направлялись в зимний сад, чтобы посмотреть выставку очередного художника. Позвали его пойти с ними. Гортензий решил сходить, время позволяло, а какие нынче художества в моде, не грех и посмотреть...
Пока они шли, придворные леди сочли нужным поведать ему про важные события двора. Какие события они считают важными, вопрос другой. Вначале речь пошла о театре, Эстель похвасталась, что будет играть главную роль, а именно куртизанку, в новом представлении "Ночи любви". Напрашивалась ирония, снова играть не придется. Вот и правильно, играть та не умеет, что даже ему, далекому от искусства, понятно. Кальвария тоже будет там участвовать. Она похвасталась, что раньше дядюшка ей не позволял, но теперь сам похлопотал, чтобы её взяли, она даже простила его за попытку затащить на оргию. Кальварии досталась роль ученицы куртизанки. Снова играть не придется, просто прелесть какая-то.
Впрочем, не театром единым. Леди поведали, как Герра на днях шокировала весь двор. Сменила гардероб на более модный, а значит, откровенный и наглым образом завела любовника. Поговаривают, она посулила лицедею содержание, тот согласился, однако продержался... всего одну ночь. Как шепнула Изольда, леди Герра выгнала его, так как он был плох в постели. Граф только мысленно злорадствовал. Он хорошо постарался, ей теперь придется с половиной дворца переспать, чтобы найти хорошего. Не каждый господин заморачивается подобно ему, а так носиться будет разве только жрец любви. У него он и выяснил нюансы еще в Ольмике. Рассудил, раз жизнь обделила нормальным телом, так хоть в умениях не должен позорится. Не сразу, конечно, приноровился, а уже в столице, когда и на тело было грех жаловаться, однако тогда он был иного мнения. Не суть, но с Геррой он, действительно, постарался...
На картинах в основном были представлены обнаженные девицы, но встречались и юнцы, несколько картин изображали соития. Кальвария вдруг обратила внимание, что один господин на картине похож на него. Граф счел, леди как обычно пытается глупо льстить, однако присмотревшись, остановил взгляд на лице мужчины, довольно любующимся на себя в зеркало. Тот был полностью обнажен, правда, причинного места не видно благодаря удачной позе. Похож, даже слишком. Гортензий опустил взгляд, дабы прочесть название картины. "Влюбленный". Он еще раз посмотрел на лицо. В кого это он влюбленный... В себя что ли?
"Ну Феодор, я тебе на голову эту картину надену", — вознегодовал он.
Он, конечно, не против оказаться на картине, но не на такой... Что за оскорбительные намеки? Он, значит, самовлюбленный? Совсем охренели, проклятые завистники. Ладно, болтают, но это уже слишком...
— Да это же вы. Я не знала, что вы позировали, — встрепенулась Эстель.
— Как по мне, не особенно похож, — отмахнулся граф, а сам уже решил побеседовать с художником.
Впрочем, от негодования его отвлекла уже другая картина, на этот раз происходящая в реальности. Айрин шла в компании Тинатиэля. Она держала его под руку и мило ворковала, обсуждая картину. Граф едва удержался, чтобы не подойти и не избить Тинатиэля. Можно, заодно, надеть ему на голову эту дурацкую картину с зеркалом. Два зайца разом... Впрочем, Гортензий уже понимал, если тянет на драку, это Кассий дает о себе знать, потому удержал себя в руках. Когда Айрин с Тинатиэлем подошли к ним, дабы поприветствовать, это стало настоящим испытанием для его самообладания. Благо, они быстро отошли. Граф решил, сегодня же пойдет к Флаксию и натравит Тинатиэля на Герру. Потому что это невыносимо...
Гортензий все же решил выяснить имя заказчика, подошел к художнику Антониусу, который в компании с еще одним бездельником разгуливал рядом. Ему на него указала Эстель. Граф учтиво предложил ему поговорить. Антониус, судя по испуганному взгляду, понимал, что попал. Впрочем, трогать художника граф не собирался, ясно же, тому приказали. Откажись, поперли бы из дворца. Долго беседовать не пришлось. Как оказалось, Аренский не просил держать его имя в тайне...
Пригрозив отлучением от двора, он вынудил художника продать ему картину и пошел прочь. Аренского при дворе не было, искать его Гортензий не собирался. Сначала он решит с Флаксием, потом с Игроком поговорит. Впрочем, вскоре он одернул себя, о чем там говорить? Вроде мелочь, а неприятно, но самое досадное, ответить тем же не может. Велеть написать картину, где Аренский будет выставлен в дурном свете? Тому все равно плевать. Только обрадуется. Если прийти с претензиями, Игрок, поди, тоже обрадуется...
С этой мыслью Гортензий вдруг осознал, без Кассия снова не обошлось. Подобное в его духе. Идти смотреть мазню, к слову, тоже. Бандит не шибко разбирался в живописи, но питал к оной определенный интерес. Он безвкусно завесил весь свой дом картинами, чтобы все как у патрициев... Граф в который раз мысленно выругался на собственное безумие. Нужно лучше следить за собой. Что до картины он придумал другой вариант в своем духе. Повесит её у себя в кабинете на самом видном месте и поблагодарит Аренского за хлопоты. Пусть даже самовлюбленный. Разве это плохо, если есть за что?
Граф, как и собирался, при помощи Флаксия "натравил" Тинатиэля на Герру. Без взаимности, разумеется. Всё получилось даже лучше, чем он планировал. Герцогиня решила удариться во все тяжкие, то бишь, найти идеального любовника. Прежде, чем аркадиец сунулся к ней со стихами, она успела возлечь с гвардейцем и оставшись недовольной, прогнать его. Тинатиэль оказался в постели с Геррой буквально на третий день после выпитого зелья. Стоило ожидать, учитывая скромный опыт аркадийца, Герра осталась недовольна и послала несчастного влюбленного. Поэт стал за ней волочиться, превратившись во всеобщее посмешище, мало того, бесил саму Герцогиню. Теперь Герра упражняется в своих колкостях на Тинатиэле. На этой почве Айрин с ней повздорила, ни о какой дружбе речь уже не идет. Что особенно порадовало, от него леди Герра отстала, предпочитая демонстративно игнорировать. Только иногда молча косится. Поди, прийти хочет, а гордость не позволяет...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
