Мы всей шоблой развалились в креслах. Вёл машину не я: посадив леталку на поляне, я умудрился-таки хлопнуться в обморок, правда, кратковременный. Лейтенант велел переложить меня в кресло и за пульт уселся сам.

Не могу сказать, чтобы это получалось у него уверенно; тем не менее, мы удалялись от опасного района на неплохой скорости, что, собственно, и требовалось в первую очередь.

— Как состояние? — спросил Кот чуть насмешливо. — Ещё экспериментировать будем или хватит на сегодня?

Ого, он даже интересуется моим мнением. Какой прогресс.

Впрочем, это ещё не значит, что я действительно могу выбирать.

— Возвращать флайкар на стоянку не буду, — заявил я. — Лучше здесь пристрели.

Лейтенант рассмеялся.

— Что ж я, изверг какой, — весело произнес он. — А видел бы ты, Птаха, свою рожу обалдевшую, когда живот себе щупал.

Это было, когда я только пришёл в себя после обморока. Первым делом я изумился, что у меня ничего не болит, и торопливо стал ощупывать тело. Мысль, что попали из лучеметов все-таки не в меня, а в леталку, появилась с некоторым опозданием.

— Хорош тебе ржать, — сказал я Коту. — Впечатление-то было полное, будто засадили в меня. Знаешь, как приятно.

— А то, — согласился лейтенант. — А вот интересно. Если ты сейчас к машине подключишься, ты эти ожоги почувствуешь?

Я поразмыслил.

— Как ожоги — уже нет, пожалуй. Это скорей психологический выверт. Просто как небольшое повреждение обшивки.

— Вот и хорошо, — кивнул Кот. — Значит, сможем ещё один фокус попробовать.

Ну, правильно. Моё мнение он спрашивал исключительно ради красного словца.

— Что надо делать?

— Ты отдыхай пока. А потом попробуем вот что. Я буду продолжать вести машину, ты останешься там, где сидишь. Твоя задача — перехватить у меня управление. Я буду пытаться развернуть леталку налево, а ты — направо. Если машина уйдёт направо, считай, экзамен сдан.

— Э-э, парни! — забеспокоился Студень. — А вы нас так не уроните?

— Не должны, — бесстрастно пожал плечами лейтенант.

* * *

Это было совсем просто. Управление я у Кота отнял легко и нежно; он, по-моему, даже не успел отследить, в какой момент. Он ещё готовился к напряжённому поединку, остервенело лупил по клавишам, перенастраивал пульт, пытаясь осложнить мне задачу — а машина уже описала грациозный вираж, совершив правый разворот и уверенно утвердившись на новом курсе.

— Как ты это сделал? — изумился Кот, осознав происшедшее. — У меня пульт вроде до сих пор живой, всё отзывается. Полное впечатление, что я веду машину, только вот летит она почему-то не туда.

Я слышал его голос — теперь он казался мне приглушенным и каким-то... гулким, что ли, словно я воспринимал его одновременно с нескольких сторон. Ну, это понятно — мой-то слух никуда, конечно, не делся, да плюс сенсоры в салоне. Правда, одно от другого не отличишь. Точно так же я мог видеть Кота и остальных ребят — в объёме, но необычно мелкими, будто игрушечными. Тоже сенсорами, надо полагать. И тоже одновременно с разных сторон. Здорово.

А вот рассматривать собственное, выглядящее бесчувственным тело, запрокинувшееся в кресле с неподвижно распяленными глазами, было немного неприятно. Впрочем, это с непривычки. Я знал, что от моего затылка сейчас тянется тончайшая нить симбионта, объединившая тело с леталкой, подключившая к машине мой мозг — но углядеть её мне не удалось.

Ответить лейтенанту я, к сожалению, не мог, поэтому только мысленно усмехнулся.

Конечно, у него живой пульт, ещё бы — я ведь его не отключал. Я даже не отсекал исходящие сигналы — просто мягко гасил их уже в исполнительных частях. Легко и изящно. Мне понравилось.

— Резвишься, — догадался Кот и хмыкнул одобрительно. — Ну-ну.

Над горизонтом прорезались первые зубья городских высоток.

— Дуй прямо к Норе, — скомандовал лейтенант. — Держись пониже, между домами.

На улицах Норы мы произвели фурор, проносясь со свистом на высоте нескольких метров над тротуаром, лихо вписываясь в повороты на перекрёстках.

— У-ух! Э-эх! — покрикивал кто-то из ребят, когда я в очередной раз выходил из виража, чуть не цепляя крылом бетонную стену.

Давно я так не веселился.

— Притормози, охламон! — прорезался наконец-то и голос Кота. — В следующем квартале бывший магазин помнишь? Где широкая витрина без стекла? Вот туда внутрь и загоняй. Да поаккуратнее, чёрт тебя!

По-моему, кто-то даже взвизгнул, когда я с разворота вписался в пустой витринный проём и, подрагивая подвывающими от натуги тормозными подкрылками, довернул вглубь магазина, с ювелирной точностью приткнувшись между здоровенной бандурой, бывшей когда-то стационарным холодильником, и дверью в подсобные помещения.

Заглушив мотор, я вышел из слияния.

— Ух, — выдохнул Студень, опираясь на подлокотники и с трудом вытаскивая своё тело из кресла. — Вроде, живые.

— Ну, аттракцион! — восхитился Полоз. — Даже если мы не сделаем ничего, кроме этого полёта, нас и то год будут вспоминать!

— Хорошо бы ещё, чтоб не посмертно, — пробурчал Студень. — Я теперь не так боюсь того, что нас легавые повяжут, как того, что нас Птаха на лету угробит.

— Ладно, парни. Пошли, — скомандовал Кот.

На выходе я легонько придержал лейтенанта за рукав.

— Ну, что ещё? — недовольно спросил он, когда мы остались вдвоём.

— Есть проблема, Кот. Я ведь не знаю точно, на сколько пассажиров рассчитана та бронированная леталка. Обычно в ней пилот и ещё трое — два охранника и старик. Какой-то запас обязательно должен быть, так что пятерых с высокой вероятностью она потянет. Больше — уже риск. Или не вместимся, или перегрузимся и потеряем в манёвре. Управляемость там и так вряд ли хорошая.

— На то ты и нейродрайвер, — дёрнул бровью лейтенант. — Впрочем, не вижу, в чем ты тут нашёл проблему. Четверых будет более чем достаточно.

— Ребята все уверены, что пойдут на дело.

— Это всего лишь вопрос денег, Птаха. Разработка и подготовка — тоже участие в операции, так что свой кусок каждый получит. Поменьше, естественно, ну так ведь и риска меньше, а кусок все равно выйдет нехилый. Если дело выгорит, конечно.

Кот пожевал губами, добавил:

— Но, может быть, ты и прав. Уже пора всё это утрясти.

Вслед за лейтенантом я вышел из машины — и только теперь обнаружил, что на этот раз мне досталась жёлтая леталка, на бортах которой изображены весело отплясывающие ярко-розовые мартышки.

— Кот, — задумчиво поинтересовался я, — розовые мартышки тебя не смущают?

Лейтенант хмыкнул.

— На дело мы на этой тачке не пойдём, Птаха, — объяснил он мне тоном, каким разговаривают с надоедливым маленьким ребёнком. — Это так, развлечение и тебе тренировка. Для дела мы леталку сопрём прямо в городе, я уже присмотрел, где. Всё будет чётко. Главное, сам не облажайся.

11.

В выборе леталки для "дела" наш лейтенант превзошёл себя — розовые мартышки перед этим просто бледнели.

По медленно просыпающемуся, ещё необычно тихому, только-только умывшемуся рассветными лучами городу мы пёрли напрямик через центр к заветному казино на ярко-красной, как бычья ярость, несуразной, как жук-богомол, и иллюминированной, как новогодняя ёлка пожарной машине, угнанной нами прямо из депо.

Время мы выдерживали чётко. На подлёте к крыше Кот дал знак, и я врубил сирену. Мощный бас пожарного ревуна заставил содрогнуться благополучных обывателей, ранними пташками спешащих поутру на хорошо оплачиваемую работу, и тех, кто в это же время с работы возвращается, удовлетворённый ещё одними спокойно прожитыми сутками; вырвал из сладкого утреннего полусна мирно дремлющих сторожей в пустых зданиях и заведениях; встрепенулись, показалось мне, даже листья деревьев на бульваре. Каждый из людей, наверное, с облегчением подумал в эту секунду: "Какое счастье, что это не ко мне".

На крыше казино двое охранников, только что подсадивших на подножку флайкара старичка-казначея и уже поднимавшихся следом, остановились и посмотрели в нашу сторону.

* * *

Вечер накануне ограбления я провёл с Ликой.

В этот раз я принёс с собой бутылку вина — ординарного красного.

— Можешь не пить, — сказал я суховато, прямо в дверях демонстрируя хозяйке свою покупку. — Я сам выпью бокал, максимум два. Но орать не смей. Сегодня не смей.

— Я не буду, — отозвалась она тихо. — Сегодня не буду, милый. И даже выпью с тобой немного. Только... видишь ли, Птаха, у меня нет бокалов.

Так что мы цедили кислое и терпкое вино из гранёных стаканов, мелкими глоточками, а вслед за каждым глоточком клали в рот по арахисовому орешку в глазури из чёрного шоколада, катали орешек на языке, чтобы глазурь чуть подтаяла, а потом раскусывали эту ароматно-горьковатую сладость, и снова делали глоточек вина.

— Остался один орешек, — вздохнула Лика, поднимая тёмно-коричневую горошину тонкими пальцами с ярко-алыми коготками. — Возьми себе. На удачу.

Я покатал орешек по ладони и сунул в нагрудный карман.

— Нет, съешь! — запротестовала Лика.

— Завтра, — пообещал я.

* * *

Тот из охранников, что уже стоял на подножке, соступил одной ногой вниз и так и застыл с обалдевшей рожей у открытого люка флайкара; второй неуверенно тянулся к лучемёту.

Бешено завывал ревун.

— Этих бей сразу пеной! — крикнул мне Кот. — Этих надо стопроцентно выключить!

Утяжелённая дверца люка вздрогнула и медленно поползла вниз, отсекая внутренности бронированной леталки-сейфа и от охраны, и от тех, кто вздумал бы на эти внутренности без должных оснований покуситься.

— Пену, Птаха! — резко бросил Кот. — Пора!

* * *

Весь вечер мы с Ликой почти не разговаривали.

Это не было напряжённым молчанием взволнованных людей. Скорее, наоборот — свидетельством покоя, воцарившегося в крошечной квартирке и в душах двух одиночек, случайно повстречавшихся и подаривших друг другу немного драгоценного тепла. В этот вечер мы молчали не порознь, а вместе, и редкие малозначащие фразы и реплики гармонично вплетались в это молчание, не разрушая его.

Только в первый раз пригубив вино, Лика спросила:

— Птаха, наверное, я должна сказать тост?

— Не должна, — качнул я головой, невольно вспомнив те многочисленные и пошлые банальности, которые обычно произносят люди в подобных случаях.

Подумал и добавил:

— Впрочем, если хочешь, скажи.

— Ладно.

Лика подняла стакан на уровень глаз и чуть-чуть накренила его; тонкая струйка темно-рубинового вина пролилась на стол.

— Это сегодняшнему дню, — улыбнулась она.

Взяла с комода ещё один стакан и, сосредоточенно нахмурившись, перелила в него ровно половину вина из своего. Отняла, не спросясь, мою посудину и долила третий стакан доверху.

— Это нам с тобой на завтра, — деловитым тоном сообщила она, выставляя полный до краёв стакан на комод.

Если я правильно понял, это и был её тост.

* * *

Напряжённая, мощная струя пены ударила по крыше, на глазах выращивая белоснежные айсберги и сугробы, сбила с ног и безжалостно швырнула о борт флайкара двоих не вовремя замешкавшихся охранников, потекла к "стакану", возле которого уже рвали с ремней лучемёты ещё двое, шибанула им под ноги, наддала напора — и в ту же секунду, прежде, чем я плюхнулся брюхом в пузырящуюся подушку, Кот высунулся из верхнего люка и швырнул первые газовки. Кидал он их связками по три штуки: две связки ушли к "стакану", две — прямо под броню флайкара. Это были даже не слезоточивки, а что-то более крепкое, парализующее; Кот предупреждал, что и в фильтрующих масках лучше не находиться в этой дряни долго, а то можно "поплыть".

Долго мы и не собирались.

Тихо зафукал стационарный лучемёт: это прочухались те, что в "стакане". Первые лучемётные очереди саданули по обшивке пожарной леталки; я успел выйти из слияния — в последний момент, но вовремя. Кот ответил, ведя беглый огонь из-за приоткрытого щитка левого люка. А из правого, расшвыривая гранаты, уже сыпались Танч и Полоз — моё прикрытие на случай, если охранники ещё боеспособны.

* * *

Было уже поздно, когда мы с Ликой легли в постель — тихо, по-домашнему, без всяких игр и изысков.

— Не выспишься, Птаха, — сказала она, проводя рукой по моим волосам.

— Угу, — отозвался я, уткнувшись лицом ей в шею.

— Тебе бы идти пора.

— Успею.

— Завтра на работу не пойду, пожалуй.

Я поцеловал её в ушко, отведя пальцем тонкую русую прядь.

В эту ночь мы с ней любили друг друга тихо, просто и нежно, и это было самое головокружительное из всего, что только случалось между нами двоими.

* * *

Я прыгнул следом за парнями. Я видел перед собой только бронированный борт леталки, которую мне необходимо было приручить, как норовистого коня, и больше ничего; под ноги в размётанной в клочья пене попалось что-то мягкое — я даже не сообразил, что это. Я вошёл в слияние с лету, прежде, чем стукнулся открытыми ладонями и грудью о броню.

Слияние. Мощная, великолепно отлаженная машина, зажатая в рамки кургузого, неуклюжего, непропорционально тяжёлого тела. Уродство. Зачем люди творят такое, неужели они не понимают?

Люк открыт. Дверь кабины открыта. Внутрь влетают, взрываются шипящим облаком гранаты; валятся на пол игрушечные тела.

Отрыв. Рядом со мной Кот, тащит меня куда-то; да, конечно, в люк, в сочащееся газом нутро. Танч и Полоз выволакивают наружу бесформенные тюки.

Обжигающей молнией вдруг вонзается в сознание мысль: боже, какие тюки, это люди, боже, что я творю, кто из них жив, кто из них мёртв сегодня, что же я делаю, я же придумал все это, и там, в пене, мне попалось под ноги, это же тоже, что же я...

— Что замёрз, Птаха? — орёт Кот и трясёт меня за плечи. — Давай, давай!

Слияние. В слиянии нет места пустым мыслям.

Взлёт.

Лучемётная очередь в днище.

Я не чувствую боли.

* * *

Завывающие вопли полицейских сирен неслись со всех сторон — казалось, будто завывает и вопит сам город, возмущённый учинённым над ним насилием.

Я провентилировал салон. Парни уже схватились за мешки с деньгами; действовали споро, несмотря на то, что в крошечной леталке было не повернуться. Танч распаковал поклажу: четыре объёмистых туристских рюкзака из тонкого алакрона; лёгкие и прочные, в сложенном виде такие почти не занимают места, зато очень вместительны. Кот вскрывал инкассаторские упаковки быстро и ловко, будто полжизни занимался именно этим делом; он заглядывал внутрь, мешки с мелочью отшвыривал в сторону, остальные совал в подставленный раскрытый рюкзак.

— Сколько тут, Кот, сколько? — подвывал Танч, стоя на коленях и растягивая в подрагивающих руках очередной рюкзак. — Сколько, а?

— Откуда я знаю! — огрызнулся лейтенант. — Что я тебе, счетовод? Может, и миллион.

Полицейские леталки выныривали спереди и из проулков, пытались висеть на хвосте. Я уходил легко; я ушёл бы от них, пожалуй, и на обычном флайкаре, а уж мой бифлайный движок, способный вынести машинку на орбиту, полицейским леталкам и не снился. Жаль, что не рассчитан на такое корпус: я бы просто прыгнул в стратосферу, оставив флайкары с носом, и свалился бы в удобном местечке прежде, чем успела бы прочухаться СОИ. Но мне и так было неплохо. Я играл с вертикалью, обходя легавых сверху и снизу, разгоняясь над домами и ныряя в закоулки; расшвыривал их воздушными потоками на виражах и протискивался в такие щели, куда преследователи и соваться-то боялись. Их пока слишком много было вокруг, чтобы оторваться окончательно, но меня это не особенно беспокоило; я метался, сбивая их с толку, рассеивая по ложным направлениям, не позволяя понять, куда рвусь.