Путь домой. Главы 1-18

Императрица немного успокоилась — видимо, косноязычные рассуждения Никитина о русской национальной идее воспринимались как заклинания могущественного шамана. Милостиво кивнув омоновцу, Александра Федоровна взяла папку и бегло проглядела бумаги, исписанные витиеватым почерком профессионального чиновника из эпохи до широкого внедрения пишущих машинок.

— Благодарю вас, мой друг. Я непременно поговорю с Ники о вашем православном ордене. Мне кажется, что для его организации потребуется опытный человек. На эту роль вполне может подойти господин Зубатов.

Физиономия омоновца вытянулась — он сам рассчитывал на пост руководителя ПС. Императрица поняла гримасу на лице Василия по-своему.

— Разумеется, мне известно, что говорят о Сергее Васильевиче. Прискорбно видеть, как столь умный человек втягивается в недостойные интриги. Но он умеет обращаться с чернью, прежде всего, с фабричными рабочими. Для духовного окормления Православного Союза подойдет протоиерей отец Иоанн, надо будет пригласить его из Тифлиса. Благодарю вас за искреннюю поддержку престола и истинной православной веры.

— Ваше величество, жизнь моя, ваш дар разбираться в людях — неоценимое благо для России, — Танеева воспользовалась случаем, чтобы еще раз польстить Александре Федоровне. Сейчас омоновцу фрейлина показалось похожей на опытного адъютанта, угодливо заискивающего в глаза перед начальством, но готового при этом вести собственную игру.

Аудиенция закончилась. Никитин покинул дворец и вышел в парк. Полковник вспоминал туристическую поездку в Царское Село, куда его вытащила покойная супруга за несколько лет до переноса. Тогда бесконечные экскурсии и нудные питерские дожди довели Василия до полного ступора. К литературе омоновец был равнодушен, поэтому в лицее он обратил внимание только на тесные дортуары, показавшие неудобными даже по сравнению с курсантским общежитием. Сейчас Царское Село выглядело более пыльным и менее зеленым. Около фонтана "Девушка с кувшином" Никитина догнала Танеева. Василий ухмыльнулся, сравнивая упитанную подругу со статуей.

— Базиль, поздравляю! Вы понравились Александре Федоровне, так что за положение при дворе можете не опасаться. Ее величество сможет убедить государя принять нужное решение.

"Ага, привет Раисе Максимовне. Знаем, проходили", — подумал омоновец. Вслух же сказал:

— Что-то непохоже на успех. Мы с Петром вкалывали, как проклятые, продумывали каждую мелочь, а руководство Союзом отдают какому-то Зубатову. Наверно, чей-то любимчик.

— Какому-то? — хихикнула Анна. — Вы в самом деле ничего не слышали про Сергея Васильевича? Про "полицейский социализм"?

Училище Никитин закончил еще при Черненко, но от курса истории КПСС у полковника остались только смутные воспоминания.

— Господин Зубатов сумел противопоставить разлагающей пропаганде социалистов среди петербургских мастеровых идею патриотического объединения под скипетром самодержавного монарха, совершенно в духе вашего предложении, — с жаром заявила Танеева. — К моему великому сожалению, Сергея Васильевича отстранили от должности вследствие некоторых разногласий между высокопоставленными сановниками империи. Точнее, Витте и Плеве. Но теперь воля государя заставит недоброжелателей забыть про интриги, а преданные сотрудники Зубатова смогут стать основой предложенного вами православного ордена. Вам же государыня предлагает пост товарища председателя Православного Союза.

Слово "товарищ" сперва покоробило омоновца-антикоммуниста, но потом он сообразил, что в данном контексте речь идет о должности заместителя председателя. Что же, на худой конец сойдет. Особенно, если удастся перехватить контроль над вооруженными отрядами Православного Союза. Неужели опыт офицера МВД двадцать первого века не поможет? Здешние интриги — детский сад по сравнению с разборками в Москве ельцинских и путинских времен. И пусть тогда Зубатов надувает щеки на официальных приемах... Мало ли, что у него блат при дворе. Посмотрим, на чьей стороне бог.

Продолжая разговор, Никитин и Танеева подошли к изящному павильону, со вкусом украшенному в стиле классицизма.

— Здесь ее величество встречается с Орловым, пока государь не видит. Полковник — настоящий душка в своем уланском мундире, — Анна не упустила случая съязвить в адрес коронованной старшей подруги. — А сейчас тут встречаемся мы. Идем, мой дорогой Базиль.

Пропуская даму вперед, Василий не удержался и игриво ущипнул фрейлину за толстую задницу, туго обтянутую шелковой юбкой. Анюта не оскорбилась и показала кавалеру на шнуровку корсета, поддерживающего необъятные груди. Лишних пояснений не требовалось — возбужденный омоновец даже не развязал, а разорвал прочный шнурок, освобождая от одежды рыхлое белое тело фрейлины. Дальнейшее напомнило Никитину немецкую порнуху с садомазохистским уклоном. Живи Танеева на век позже, она вполне могла бы стать порнозвездой, несмотря на далеко не модельные габариты. В экстазе Анна обхватывала партнера пухлыми ногами, царапала ногтями, кусалась, то поминая Христа, то матерясь, как пьяный сапожник...

"Рабочий класс — коллектив такой мощности, каким в качестве боевого средства революционеры не располагали ни во времена декабристов, ни в период хождения в народ, ни в моменты массовых студенческих выступлений. Чисто количественная его величина усугублялась в своем значении тем обстоятельством, что в его руках обреталась вся техника страны, а он, все более объединяемый самим процессом производства, опирался внизу на крестьянство, к сынам которого принадлежал; вверху же, нуждаясь в требуемых знаниях по специальности, необходимо соприкасался с интеллигентным слоем населения. Будучи разъярен социалистической пропагандой и революционной агитацией в направлении уничтожения существующего государственного и общественного строя, коллектив этот неминуемо мог оказаться серьезнейшей угрозой для существования порядка вещей". (С.В. Зубатов).

Глава 7. Лосинка.

Маленький паровозик дотянул пригородный поезд до деревянной платформы, засыпанной желтыми опавшими листьями. Станция "10-я верста", недавно переименованная в Лосиноостровскую. Новенькое станционное здание в виде рубленого сказочного теремка с островерхой крышей, обильно украшенное резьбой.

Осень вступала в свои права — холодный ветер пробирал до костей. Кутаясь в теплые плащи, Ростислав и Ма Ян вышли из вагона, брезгливо обошли оборванных неопрятных торговок, перебрались через рельсы и по узкому проходу между глухими дощатыми заборами выбрались к своей даче.

В поселке Красная Сосна улицы назывались на питерский манер линиями. Название поселка было очень удачным — новенькие дачи стояли среди высоких мачтовых сосен. Пришельцам из двадцать первого века понравился лес — часть Лосиного острова, оказавшаяся между Ярославским трактом и железной дорогой. Поэтому участок "Вильямсов" сохранился в почти первозданном виде, с соснами и березами, в отличие от соседних, где хозяева или арендаторы изощрялись в разведении яблонь и крыжовника. В поселке жили преимущественно железнодорожные служащие, инженеры московских предприятий, юристы средней руки. Более состоятельная публика селилась по другую сторону железной дороги, воздвигая терема, превосходящие по роскоши многие городские особняки. Особенно выделялся настоящий дворец банкира Джамгарова на берегу большого проточного пруда. Примыкающие дачи последнее время стали называть Джамгаровкой почти официально. Вельяминов рассказал жене, что парк и пруд сохранились до двадцать первого века. Школьником Слава подолгу пропадал в заросшем парке среди фундаментов разрушенных дач и запускал там самодельные ракеты. При всех различиях дачные поселки быстро росли и скоро должны были слиться в будущий город, а затем и московский район. В Красной Сосне "английского инженера" соседи считали чудаком, но уважали, особенно после того, как "Вильямс" убедил общество благоустройства провести электричество в поселок. Дачники быстро оценили преимущества ламп Эдисона перед керосиновыми. А Ростиславу и Ма Ян электрический свет служил напоминанием об еще не наступившей эпохе.

Дача "Вильямсов" была небольшой, но удобной. Слегка усовершенствованный пятистенок покоился на капитальном фундаменте — прежний владелец планировал строить второй этаж. Вместо него по указанию Вельяминова возвели башенку со шпилем. Внутри поместилась антенна коротковолнового радиопередатчика. А просторный подвал Ма Ян оборудовала под мастерскую с новыми немецкими станками, оснащенными электроприводом. Сбоку пристроили большую остекленную веранду. В доме имелась печь-голландка, но Ростислав не хотел ни нанимать прислугу (хоть это и стоило всего лишь десятку в месяц), ни тратить лишнее время на хозяйственные дела. Физик сконструировал и смонтировал электрическое отопление и электроплиту для готовки. Автоматический насос по маннесмановским трубам подавал в дом воду из колодца. Горячий душ привел Ма Ян в восторг: стоя под упругими струями, девушка мурлыкала веселую корейскую песенку. И главное — уединение, недоступное в гостинице и даже в съемном доме в Сешероне. Постепенно Вельяминовы начали воспринимать дачу в Лосинке как свой семейный дом, тогда как служебная квартира на Пресне оставалась продолжением фабрики, с кучей деловых бумаг, разбросанных на столах, на диванах и на полу.

На этот раз Ма Ян не стала задерживаться в душе — вечером ожидались гости, Ольга и Андрей. Ростиславу хотелось познакомиться со своими предками в неофициальной обстановке. Впрочем, дело было не только в сентиментальности: Оля уже неплохо управлялась с передатчиком, а Андрей Вельяминов, будучи толковым инженером, мог серьезно помочь своему правнуку в разработке технических новинок на местной элементной базе. К приходу гостей Ростислав сунул в электродуховку пироги, купленные утром в филипповской булочной, выставил на стол бутылку итальянского сухого вина.

— Мистер Вильямс! Здравствуйте! Как дела? Ау! Где вы? — от звонкого голоса Ольги заметно задрожали стекла веранды.

Высокая девушка в серой накидке легко вбежала на веранду, цокая каблучками изящных туфелек по ступенькам крыльца. Вслед за Олей прошел молодой человек в костюме-тройке и фуражке. Физик с любопытством разглядывал своего прадеда. Начинающий инженер, как выяснилось уже в начале разговора, работал на механическом заводе братьев Бромлей и интересовался двигателями внутреннего сгорания и самобеглыми колясками — автомобилями. Через несколько минут Ростислав и Андрей увлеченно спорили о влиянии компрессии на мощность мотора и проблеме детонации топлива. Физик постарался подкинуть предку мысль о значении состава бензина и об антидетонационных присадках. К сожалению, курс химии основательно выветрился из головы — трудно объяснять то, что сам еле помнишь. Тем временем Ольга довольно бесцеремонно накинулась на Ма Ян:

— Машенька! Ну что у тебя за беспорядок на дворе? Сосны, березы да ольха. Столько земли пропадает. Где огород? Хоть лук могла бы посадить!

Ростислав, не переносивший запах лука, непроизвольно скривился.

— Или укроп! Какая еда без зелени?

Тут поморщилась Ма Ян. В корейской кухне укроп не используется, и, даже прожив в Европе много лет, "миссис Вильямс" воротила от него носик, предпочитая другие специи.

Зато электрифицированная кухня с кучей приспособлений вызвала у Оли самые положительные эмоции.

— Электрическая печка без чада и копоти — просто здорово! И дрова для нее колоть не надо!

Темнело. Ма Ян включила на веранде электрическую лампу и новенький электрограммофон, поставив на него пластинку вошедшего недавно в моду Шаляпина. Ростислав разлил вино по чайным чашкам — "Вильямсы" не успели обзавестись бокалами. Зазвучали тосты — за присутствующих прекрасных дам, за марксизм, за научный и технический прогресс, за революцию.

Здешние пластинки обеспечивали сносное качество записи только при большой скорости вращения диска. Поэтому длительность звучания была невелика. Физик поменял пластинку на новую, с выступлением цыганского хора из "Яра". Фабрикант грампластинок приобрел у Шмита ламповый усилитель и прочую аппаратуру для подготовки матриц, разработанную Ростиславом и Ма Ян, так что искажения и шумы не мешали воспринимать музыку.

Ольга вскочила и закружилась в быстрой русской пляске. Жалобно заскрипели половицы. "Бабуля отжигает. На любой дискотеке в нашем времени она показала бы класс", — подумал физик. Раскрасневшаяся Ольга со смехом повалилась на заскрипевшее кресло-качалку.

— Уф, запыхалась, давненько не плясала. Вот у бабушки в селе почитай каждый праздник пляски. Весело! Только мужики напиваются, дерутся смертным боем. Просто звери!

— Нравилось жить в деревне? — спросила Ма Ян.

— В селе, — уточнила Оля. — Бабушка в Медведкове жила, это недалеко отсюда. В детстве нравилось, сейчас — нет. Деревенская жизнь — скука смертная. Из года в год одно и то же, от рождения и до смерти. Крестьянская работа не менялась, наверно, со времен Владимира Красно Солнышко. Отсюда и праздничный безумный разгул — других способов отвлечься нет.

— Понимаю, то ли дело в городе: и работа разнообразнее, и досуг, даже при небольших заработках. От шопинга, ну по магазинам побегать, до театра, — сказала Ма Ян. — Я тоже часто бывала у родственников в деревне недалеко от Сеула, представляю разницу.

— По совести говоря, практически на развлечения и в городе не хватает ни времени, ни денег. Главное различие в людях. Ужасно, но деревенские родственники для меня совершенно чужие, всё равно, что какие-нибудь кафры. Помню, после окончания гимназии приехала в Медведково. Первое впечатление — рай земной. Картошка великолепная. А какая там красная смородина, как виноград большая, — девушка даже облизнулась.

— А какой там лук зеленый — по пояс взрослому мужчине и хрустящий. Замечательная зелень — укроп да петрушка. Одно зернышко случайно подсолнух обронил, так целая клумба образовалась... Там коровы такой сочный клевер едят и такое сладкое молоко дают, какого ни в какой вашей Швейцарии не сыщешь. Недаром медведковское молоко все окрестные дачники покупают.

Ма Ян вежливо кивнула.

— А потом, — помрачнела Ольга, — мне напомнили, что изобилие это кратковременное, когда собирается урожай. Зимой и особенно весной крестьяне питаются хуже городских нищих. Раньше, при Александре Освободителе, говорят, было легче, но сейчас людей в селе прибавилось, а земли — нет. Беда в том, что сами мужики не осознают перемен. Уповают на бога, на доброго царя, матерят злого исправника, жалуются на выкупные платежи, но всерьез бороться за землю или усовершенствовать хозяйство даже не пытаются.

— Неужели в Медведкове среди крестьян совсем нет активных людей? — спросил Ростислав.

— Эх, мистер Вильямс, кто поактивнее, тот давно или в Москву на заработки подался, или попросту спился от тоски. А оставшиеся ходят то в церковь, то в кабак и копят злобу на жизнь беспросветную. На бунт бессмысленный и беспощадный сорваться могут, когда совсем невмоготу станет, но к организованной революционной борьбе неспособны. Городским и вообще грамотным не доверяют, при каждом удобном случае норовят облапошить с детской непосредственностью. В избах грязь, клопы, тараканы. От духоты и жуткой вони можно в обморок упасть — нет форточек, и сквозняков хозяева боятся панически. У многих баб и мужиков носы провалились из-за сифилиса. Вот после этой поездки я и поняла, что правы не народники, а марксисты.