Двое и старуха. Записки некроманта

Пришлось все ему рассказать. Он задумался и говорит: "Да, ребенок — это лучшая память, но после отчисления, она хлебнет горя полной мерой. Куда она с ним устроится? А что если этот ребенок умрет? Не наложит ли она на себя руки? Подумайте об этом, Сайрес". Встал, сунул руку в карман, достал оттуда мешочек с деньгами и говорит: "Вы знаете, хоть некоторые Студенты и зовут меня за глазами рвачом, но я никогда не беру за свои эликсиры и мази, больше чем они стоят, так что верните ей", положил его на стол и вышел. Теперь тебе все ясно?

Бедная Муэри! Теперь я понял, что она делала со своей стипендией — как, человек, не по наслышке знающий, что такое нужда, она просто копила ее "на черный день". И вот он наступил. Я вспомнил слова Мастера о поступках, и, наконец, понял, что это за девушка — для нее пожертвовать всем за любимого человека, так же естественно, как дышать, она не задает вопросов, а просто делает, и что лучше ее мне никогда не найти. Пусть она не голубых кровей, но найдите такое сердце хоть на одном троне! Мне сразу стало ясно, зачем Наставник потребовал, чтобы я произнес заклинание.

— Счастливый Меч, говорите, — медленно сказал я, — Это часом, не артефактное оружие?

— Да, мой мальчик, — грустно ответил Мастер, — и противостоять ему сможет только другое артефактное оружие, которого у меня нет.

— Если нет у вас, это еще не значит, что его нет у других, — не в силах сдержать радостной улыбки, сказал я.

— Что ты хочешь сказать, Кэвин? — забеспокоился Наставник.

— Я лучше покажу.

Я вскочил с кресла и побежал к себе, открыл шкаф, схватил отцовский меч и все так же бегом вернулся к Мастеру.

— Что скажете, Наставник? — спросил я, протягивая ему меч рукоятью вперед.

Тот недоверчиво взял его и вдруг, вскрикнув от боли, уронил меч на пол.

— С вами все в порядке, Мастер? — забеспокоился я.

Тот, не замечая меня, медленно провел рукой над клинком — на нем проявились незнакомые мне голубые и красные руны.

— О, Творец, Меч Истины, — благоговейно произнес он, — Откуда он у тебя?

— От отца, он дал его мне вместе с благословением на учебу.

— Ну, конечно, лучшего хранителя, чем из рода Оуэнов, Он не мог и желать, — прошептал Мастер, — Ты хоть знаешь, чем обладаешь? Хотя, откуда тебе знать. Подними Его.

Я повиновался и поднял меч. Незнакомые руны исчезли. Меч принял свой обычный вид.

-Наставник, похоже, вы много знаете о моем мече, если вам не трудно поделитесь знаниями, — попросил я.

— Это старший из семи артефактных мечей, откованных, когда людей не было и в помине. Отковали их самые лучшие в истории кузнечного дела гномьи кузнецы, самому молодому из которых было не меньше пятисот лет, чары же накладывали эльфийские маги, которым тогда были подвластны все тайны времени и пространства. Вся наша магия — лишь бледная тень их могущества. Скажу тебе так — Счастливый Меч — самый младший из них и будет обязан подчинится старшему. Да, Сейса ждет сюрприз, — усмехнулся Наставник.

— А другие мечи? — с жадным интересом спросил я.

-Книга артефактов — в свободном доступе, — рявкнул Мастер. — Иди лучше успокой Муэри и не забудь вернуть ей переплаченное Гвейфу. Кошелек — на столе.

* * *

Повинуясь Мастеру, я зашел было к Муэри, но ее не было. Тогда я вышел во двор размять косточки перед предстоящим поединком и занимался до темноты. Вернувшись к себе, я обнаружил на столе записку, написанную крупными рунами: "Кэвин, будь добр, зайди ко мне в 10 часов. М.". Я удалил с себя пот и грязь заклинанием "Чистюля", надел черные шелковые штаны, свежую рубашку и темно-зеленую куртку эльфийской работы — подарок Ютера. Коварный эльф вручил мне ее, во время моего последнего визита со словами: "Как раз — пять сребров". Хотя было ясно и ослу что стоит она не пять сребров, а пять златов. "Боже мой, Кэвин, какая красота!" повторяла Муэри раз за разом, разглядывая ее со всех сторон. Затем она повернулась ко мне и спросила: "Признавайся, кого ты ограбил?", и долго не хотела верить, что это подарок. Я нес ей радостную весть и хотел выглядеть соответственно.

Муэри открыла дверь, стоило мне только занести руку для стука. Но как она преобразилась! Новое синее платье, ненавязчиво подчеркивало стройную фигурку, шикарные густые, чуть вьющиеся, каштановые волосы были распущены, а темно-зеленые глаза сияли, как никогда.

Не дав мне и рта открыть, она быстро взяла меня за руку, провела в комнату и закрыла дверь на задвижку. Затем девушка обняла меня за шею и медленно поцеловала. Та сила живой природы, которую я увидел в ней, сегодня била буквально фонтаном. Но к этой силе примешивалось что-то еще. Сила новой жизни. "Эликсир" — понял я.

Когда наш первый поцелуй закончился, Муэри взяла меня за руки и указала головой сначала на накрытый стол с большим кувшином дорогого вина, затем — на разобранную кровать и спросила:

— С чего начнем?

Хотя, после ее поцелуя, у меня голова шла кругом, я, собрав остатки сил, сказал ей:

— Муэри, ты не понесешь. Мастер попросил меня произнести одно заклинание, и в ближайшие трое суток у меня не может быть детей. Я знаю про эликсир.

Девушка погрустнела, отпустила мои руки, и, вздохнув, сказала:

-Что ж, ребенка ты мне оставить не можешь, но хоть память? Хоть память? Кэвин, разве я многого прошу? Скажи мне — разве я многого прошу?

Я обнял ее одной рукой, другой — вытер появившиеся было слезы и рассказал ей про Меч Истины. Рассказ получился сумбурным, вовсе не таким, каким я его себе представлял, но главную мысль я все-таки сумел донести.

Муэри сначала не поверила, но потом закружилась на месте и издала радостный визг такой силы, что у меня заложило уши, а шар на столе окрасился в оранжевый цвет и сказал:

— Да дайте вы поспать старому бедному человеку!

— Ой, я не хотела, Наставник, — испуганно сказала Муэри.

— Как же, не хотела она... — пробрюзжал шар и снова стал прозрачным.

Мы посмотрели друг на друга и одновременно прыснули, затем Муэри взяла шар и самым бесцеремонным образом забросила его под подушку. Потом она бросилась мне на шею и стала быстро целовать меня куда попадется: в губы, в глаза, в щеки, в нос. Затем крепко обняла, и я услышал еле различимый шепот:

— Кэвин, милый мой, счастье мое, радость моя, — она повторяла это снова и снова, и я не думаю, что она сама себя слышала. Затем Муэри снова поцеловала меня — на этот раз я уже не сопротивлялся бившей из нее силе, вовсе не потому, что не мог. Мог, но если быть честным до конца, я просто понял, что люблю и желаю эту девушку больше всего на свете, и когда она вновь задала свой самый первый вопрос:

— Ну и с чего начнем?

Я подумал, указал головой на кровать и пояснил:

— Думаю на полный желудок это совсем не то.

-Знаешь, пожалуй, ты прав, — сказала Муэри и залилась тихим смехом счастливого человека.

* * *

— Кэвин, хочешь вина? — не отрывая головы от моей груди, спросила девушка.

— Хочу, — сказал я, не переставая перебирать ее чудесные волосы.

— В таком случае, оставь мою гриву в покое! — потребовала Муэри.

Мне пришлось подчиниться, и я убрал руку. Ничуть не стесняясь своей наготы, Муэри вынырнула из-под одеяла и подошла к столу. Я украдкой поглядывал на нее — веснушки покрывали не только ее щеки, небольшую грудь, но и спину тоже. Почувствовав мой взгляд, девушка резко повернула голову в мою сторону. Заметив, что я смутился, она лишь тихо рассмеялась:

— Смотри, сколько хочешь. Тебе можно. Я не стал отказываться и стал любоваться ее красивым молодым телом, пока не заметил одну мелкую, но поразившую меня деталь: ее голени — пусть и не идеально прямые, были абсолютно гладкими, лишенными всякой растительности.

Я сел, опершись на спинку кровати, подложив для мягкости подушку. Шар же со словами: "Извините, Наставник, но вам здесь сегодня делать нечего" засунул под матрас. Услышав это, Муэри прыснула и чуть не разлила вино.

Вернувшись с двумя наполненными кубками, девушка один протянула мне и отхлебнула из своего.

— Ммм, какое чудо! — промурлыкала она и, бесцеремонно толкнув меня в бок, чтобы я подвинулся, залезла на кровать.

Я попробовал. Это оказалась Сикурата. Точно такую же мы пили на свадьбе Йогена. Да, она отдала все, что у нее оставалось после покупки эликсира, чтобы купить себе новое платье и организовать это прощальное застолье. И вот сейчас она пьет это вино, за которое она заплатила последние деньги и ничуть не жалеет о содеянном. А смог бы я сделать так же?

-Ах, да! У меня в куртке те, двадцать сребров, которые ты переплатила Гвейфу, — вспомнил я.

-Утром заберу, — сказала Муэри настолько безразличным голосом, что я не удержался и осторожно, чтобы не обидеть ее спросил:

-Муэри, я понимаю — одно дело — ребенок, живая память, ну даже нет ребенка — память о последней ночи, но я завтра отделаю этого щенка, как Творец черепаху, и останусь жив. Тебе, что, ничуть не жалко денег, которые ты откладывала все эти месяцы?

— Нет, сейчас я чувствую себя самым богатым человеком в мире — у меня есть то, что не купишь ни за какие деньги. Любимый человек, который был вот-вот на том свете и вдруг выжил и будет жить дальше, — Муэри допила свой кубок, поставила его на пол и устроилась у меня на груди. Я снова начал перебирать и гладить ее волосы.

-Нравятся? — с улыбкой спросила девушка.

— Безумно! — признался я.

— Мне всегда говорили, что я взяла от родителей самое лучшее — фигуру, волосы, глаза — от матери, а руки и зубы — от отца.

— А все остальное от кого? — шутливо спросил я.

— Молчи! Сама знаю, что курносая и конопатая, — только рассмеялась Муэри.

— Зато настоящая, — и я рассказал ей, откуда берутся красавицы-аристократки.

— Всегда чуяла, что что-то тут нечисто! — воскликнула девушка и попросила, — Больше не перебивай.

Я пообещал не перебивать и Муэри продолжила:

— Когда мне было десять, мама умерла. Отец долго не горевал и скоро снова женился. Мачеха оказалась на удивление добра ко мне и до пятнадцати лет я жила, не зная горя. Ну, а как в возраст вошла, отец начал на меня заглядываться. Такое часто происходит среди простого люда, где уже с семи лет все знают, откуда дети берутся. Так вот, мачеха мне как-то раз и говорит: "Шла бы ты, девочка, замуж от греха подальше. При мне он не посмеет, да вот только я не всегда рядом буду". Как в воду глядела — через пару дней была ее очередь пасти скотину. Ушла, он подождал пару часов — и из хлева: "Доченька, помоги!" — лицо у Муэри дернуло судорогой воспоминания. — Помогла. На коленях потом прощения просил. Говорил, что бес попутал. "Дочурка, ты так на свою мать похожа". Мне бы дурехе в тот же день — в город, так нет — поверила. А он возьми, да снова — понравилось гаду — вот тут-то его мачеха "на горячем" и поймала, выходила сукиного сына оглоблей, а мне — новое платье, да последние три сребра, что у нее были, отдала, до дороги проводила, там обняла на прощание... До города пять лиг два дня пешком шла. От голода брюхо к спине прилипло. А как дошла — так в первой же корчме наелась от пуза — меня за столом и сморило. Просыпаюсь — хвать за котомку, да только пусто там. Разревелась. А корчмарь — что стряслось? Выложила все ему, как на духу, так он добрый оказался — предложил работать у него — еду разносить за харчи и сребр в три дня. Делать нечего — согласилась, — Муэри снова спрыгнула с кровати и, прихватив кубки, пошла к кувшину с вином.

— Мне только половину, — быстро крикнул я ей вслед, решил было: пусть хоть хорошего вина попьет. Но она легко меня раскусила и вывернулась:

-Хочешь напоить бедную девушку до бесчувствия и сделать с ней потом что-то грязное? — и уже серьезно:

— Не волнуйся, Кэвин, я специально взяла побольше, чтобы хватило на всю ночь. А деньги — шут с ними.

-В таком случае, прихвати с собой кувшин. А то каждый раз бегать через всю комнату... — капитулировал я.

— А я думала, тебе нравится глазеть на меня, — рассмеялась Муэри, возвращаясь с кувшином и кубками.

— Вот так и кончилось мое детство, и началась настоящая жизнь, — продолжила девушка свою повесть. Я слушал, боясь лишним звуком нарушить эту тонкую атмосферу откровенности. Только осторожно перебирал и гладил ее волосы — тут я ничего не мот с собой поделать.

— Два года все один-в-один — подходишь к корчме или пивной, распускаешь волосы... "Чего девушке угодно?" Ну, заказываешь поесть или кружку пива, а потом: "А нет ли у вас какой-нибудь работенки?" — и, главное, мило так улыбнуться да вот этой гривой тряхнуть — "Для такой красавицы что-нибудь да найдется" — и сребр в три дня да харчи дважды. Затем идешь в кладовку заплетаешь волосы потуже в косу, надеваешь передник похуже, чтобы клиенты лишний раз за зад не щипали, и вперед — разносить пиво да тарелки с едой до закрытия, потом мыть пол. Поешь холодной яичницы, да в каморку — спать до вторых петухов. Вот только сребр в три дня выходил на словах, хорошо, если в четыре. А заканчивалось всегда одинаково — из кладовки: "Муэри, помоги"... А после: "Вот тебе сребр и никому не болтай". А кому что скажешь? Такое — вокруг сплошь и рядом. Да я вот только этот сребр в нужник выбрасывала — он мне руки жег, словно я уличная девка. И, знаешь Кэвин, чем они добрее и милее сначала — тем быстрее зазывают в кладовку. Вот так пройдешь через все корчмы да пивные в одном городе — да в другой... Через год, я уже сразу могла определить, сколько времени буду работать — месяц, два или, если повезет, три, потому что уходила сразу после первого раза — во второй они даже сребр не дадут, а смотреть на их рожи паскудные сил нет. Бывало, знаешь как — стоишь перед дверью очередной корчмы, распускаешь волосы, готовишь улыбку, а все еще чужие руки на себе чувствуешь, — сказала Муэри и быстро сделала большой глоток.

-Может не надо дальше? — осторожно сказал я.

-Что, уже брезгуешь? — с грустью, без малейшей злобы, спросила она.

-Да нет! Но я же чувствую, каково тебе это вспоминать. Теперь уже все позади.

-А я хочу, что бы ты знал обо мне не только, что я Студентка-простолюдинка с хорошей фигуркой да с красивыми гривой и глазками. Так что, пожалуйста, помолчи и дослушай. Или ты думаешь, что у меня хватит сил рассказывать тебе все это во второй раз?

Я поставил свой кубок на пол, поцеловал ее в макушку и вдохнул запах ее волос. Чем только не пахнут волосы девушек в романах! От незабудок до свежего хлеба. У Муэри они пахли простым мылом и слабым раствором винного уксуса.

-Ну так вот. Как-то раз улыбаюсь корчмарю и обычное: "А нет ли у вас какой-нибудь работенки?", а он мне и говорит: "Нет, милая барышня, но вы спросите у господина за тем столом. Я слыхал, что ему нужна горничная". Смотрю, сидит тип, по виду — крупный купец. Подхожу к нему, вопрос, улыбка, тряхнула гривой, а он так строго посмотрел на меня и говорит: "Горничная нужна, но не такая замурзыканная". Меня аж в слезы бросило, а он вдруг улыбнулся и протягивает мне два сребра и: "Это тебе на баню и новое платье. Приходи сюда завтра утром, вот тогда и поговорим". Кэвин, я в жизни так себя мочалкой не терла! Другие бабы надо мной посмеиваются, а я знай себя скоблю. Как кожу не содрала, до сих пор не знаю, — тихо рассмеялась Муэри и снова отхлебнула вина. — После бани побежала в лавку, купила новое платье. Пришла в корчму на следующий день ни свет ни заря, прождала его часа четыре, стала было унывать: дескать, попался добрый дядя, из жалости зачуханной девке пару сребров отвалил. Думаю: "Подожду еще час и пойду в очередную корчму". И тут заходит он. "Вот, говорит, теперь ты похожа на горничную, пойдем". И мы пошли. Пришли к нему в дом и сразу к делу — сребр в три дня, харчи — задаром. Этот хоть честным оказался, и свои десять сребров в месяц я получала железно. Там же я научилась чистить зубы, мыть под мышками каждое утро, чтобы не пахло потом — его супружницу буквально воротило от этого запаха. А однажды я случайно увидела, какие красивые у нее ноги, как у эльфийки, белые, гладкие, без единого волоска. Я поначалу подумала, что это само-собой: ведь кто я и кто она, пока не увидела ее в ванной с бритвой в руках. Как сейчас помню — я стою с открытым ртом, а она хохочет мне в лицо. Ах вот, думаю, в чем тут дело, и в тот же день купила себе бритву и помазок, встала ночью, когда все спали, прокралась в ванную, ну и... А ты, наверное, и не заметил.