Свинцом и фосфором: Страж империи

— А именно? — министр заметно оживился, явно не ожидая, что я так легко сдамся.

— Все они обязуются финансировать учебку в полной мере все четыре года, даже если их отпрыски покинут ее досрочно сами, по собственному желанию, не выдержав тягот подготовки. Я не верю, что все рекруты дойдут до конца пятого круга ада, и 'платники' — первые кандидаты на выход. Просто потому, что они заведомо слабее.

— Если они на это согласятся — где гарантия, что вы сами не выживете их детей из учебки? — спросил министр.

И тут я начал ухмыляться:

— А мне незачем это делать. За что там, вы говорили, они платят? За то, что я потрачу на их чад чуть больше сил? Ладно же, я так и сделаю. Я потрачу на них больше сил. Я заставлю их стать такими же, как и основное число кадетов... Но только тех, кто не сломается и не свалит, само собой. А чтобы избежать подозрений в целенаправленном выдавливании 'платников' — я не буду смотреть их дела. Я и основные просматривал, не обращая внимания на имена — так что знать, кто платник, кто обычный, не буду. А дальше пять кругов ада сделают свою работу, и до конца дойдут лишь достойные — что и требуется.

Сабуров понимающе кивнул:

— Хороший подход... Правильный. Я бы даже сказал — красивый и честный. Но так не выйдет. Мы с вами обсудили только первое условие, необходимое для того, чтобы наш проект не рухнул после первого же выпуска или еще раньше. Есть и второе.

— У меня дерьмовое предчувствие насчет него, но куда ж деваться...

— Второе условие — 'платники' должны остаться в неведении. О том, что часть рекрутов получила проходную за деньги родителей, знаем только я, вы, Скарлетт и Матфей, а также родители платников. Больше — никто. И если это всплывет — все, нас похоронят в фекалиях недоброжелателей, а они у нас уже есть. На обвинения в торговле 'престижными дипломами' нам ответить будет нечего, и сами обвинения — еще ничто. Хуже, что этим мы просто унизим тех, кто прошел своими силами и осилил весь путь. Сделаем статус СИОшника ничего не стоящим. Это будет фиаско. Потому вам надо не просто сделать из платников достойных бойцов — вам надо сделать это так, чтобы они ничего не заподозрили. Чтобы они не заметили, что одни в учебке очень хороши, а другие против них смотрятся бледновато. Беда в том, что самые сильные кандидаты — либо из простого народа, либо из уважаемых семей, но небогатые. Если несколько 'платников' заметят закономерность, что люди из богатых Домов слабее остальных — они все поймут. Тесты на интеллект мы тоже провели, и среди папок на столе нет ни одного дурака.

— Ну, поймут — будут молчать, — пожал плечами я.

— А вот и нет. Напоминаю — это для вас они платники, а для меня и для самих себя — достойные наследники достойных родителей. Будущая опора страны. Соль земли. Благородные, честные люди с благородными душами и помыслами. Каждый из них надеется только на свои силы, каждый из них будет уверен, что прошел сам. Если он узнает, что прошел кошельком отца... Это страшный, несмываемый плевок в душу. Будет скандал — и нас закидают тухлятиной.

— Ну и как я должен их дополнительно натаскать, чтобы никто ничего не понял?! — возмутился я. — Да вообще, им будет достаточно выяснить, у кого из них какой балл — и они сразу заметят пропасть между восемью сотнями и пятью.

— А они как раз не знают своих результатов. Ну выяснят они, что кто-то быстрее пробежал, а кто-то лучше дерется — им неизвестно, как конкретные данные тестов превращаются в баллы. Как натаскивать... Честно говоря, я пока вообще без понятия, как вы будете их учить, — сказал министр. — Но как-то вам придется это сделать. Увы и ах, были бы деньги... 'Были б спички — был бы рай', как сказал Кароносец грешнику-курильщику. Впрочем, есть и один маленький плюс в этой ситуации: если так выйдет, что вторая группа, назовем ее так, за время подготовки вообще не встретится с Порчей — ну, как минимум дворяне-основатели точно не будут иметь к вам претензий.

Я желчно хмыкнул.

— Тьфу... 'патриоты'... — в эти два слова я вложил все свое разочарование ситуацией.

Граф вздохнул.

— Да, они патриоты. Могли бы просто не дать денег — и их дети остались бы дома, на непрестижных, но неопасных должностях. Патриот, Александер, это не тот, кто хочет пойти на войну за свою родину. Патриот — это тот, кто не хотел, но пошел, потому что так было надо. Хочу ли я, чтобы мой сын стал героем? Нет, я хочу, чтобы он просто вернулся домой живым. Он и так герой, потому что служит на Краю. Хотел ли я, чтобы он стал боевым магом? Нет, я не хотел. Но он патриот и я патриот, и потому я похвалил его за его решение, хоть и до сих пор ненавижу себя за эту ложь. И он, когда настанет время служить его сына, тоже будет хотеть того же самого — просто чтобы сын остался живым. Но ничего не возразит — потому что, как я только что сказал, он патриот, и его сын, мой внук, я надеюсь, тоже вырастет патриотом.

* * *

После разговора с графом я провел бессонную ночь, сидя на краю крыши его особняка и глядя на ночной город в компании невеселых дум и спящих голубей. Уснуть я просто не смог, мне казалось, что стены смыкаются вокруг меня, подавляют своей массой.

И вот на краю неба забрезжил рассвет, а думы мои все так же печальны. Настолько печальны, что обратно в Зону хочется, как никогда.

В самом деле, ну и кто я теперь? Ну, пока еще я тот, кем был, но кем мне предстоит стать? Я — лжец и мошенник, ведь я, по сути, обманываю кучу доверчивых ребятишек... И плевать, что некоторые из них даже старше меня — их детство прошло совсем не так, как мое. Они не сталкивались со всеми возможными пороками человеческой натуры, как это случилось с малышом Сашиком, а потом и со мной... Им не может прийти в голову, что человек, которого показывали по телевидению, причем по правительственному каналу, о котором говорил сам министр, которого в газетах уже обозначили как героя нового поколения, на самом деле собирается воспользоваться ими для достижения собственных целей, а потом выкинуть на помойку, как старую винтовку, которой пришла более совершенная замена... Да и то, старому оружию все же находится место — в музеях, в частных коллекциях, или хотя бы в подполе на черный день... А куда подеваются мои нынешние рекруты после того, как им скажут 'Извините, парни, вы сделали свое дело, показали перспективу — а дальше геройствовать будут более способные'? По сути, у них будет лишь четыре года с момента выпуска — а потом их затенят пятерки и шестерки. Одно слабое утешение — пятерок и особенно шестерок и так мало. Да только много ли нужно таких, как я? Правду сказал один злодей из старого мультфильма: когда все вокруг герои — никто не герой. Сам принцип героизма теряет свою ценность, как становится ненужной красота в отсутствие уродства...

А с другой стороны — Зона никуда не денется. И когда появятся СИОшники-шестерки, для четверок все еще останется поле деятельности. Так что я просто сделаю то, что надо, а дальше поглядим. Кому будет мало быть героем четыре года — тот всегда сможет найти себе напарника для сафари по Зоне... в моем лице.

И — да, Чужак возьми, я тоже буду прыгать выше головы. Пусть они четверки — я не стану относиться к ним как к заведомым эрзац-сиошникам. Я пока не знаю как — но сделаю все, что возможно, и даже невозможное попытаюсь сделать, чтобы они стали достойными и эффективными истребителями. В конце концов, а кто сказал, что мои нынешние возможности — предел шестерки?! Вот не далее как этим вечером я внезапно, на ровном месте нашел в себе новый талант. Я никогда не то что не пытался — даже не думал, что способен 'двигать' более одного предмета — а оказывается, что могу. Если я, шестерка, могу большее — почему четверки не могут дотянуться до нынешнего меня? А если смогут — этого будет вполне достаточно...

Я закрыл глаза, и перед моим мысленным взором снова появилось кольцо из стали и брони. И самая большая на свете бригада зачистки.

* * *

День 'Д' настал.

Великий день. День, который, может быть, войдет в историю как поворотный момент борьбы с Зоной. День, когда было начато великое дело.

День, когда кадеты прибыли в спецучебку.

Им еще по пути выдали форму, утвержденную министром: по покрою аналогична военной, но без военной символики. Только на рукаве — шеврон с опознавательным знаком специального истребительного отряда: аббревиатура С.И.О. и два стилизованных скрещенных 'кишкодера'.

И вот они выгрузились из автобуса и выстроились на плацу. Подходим мы со Скарлетт — я в рубашке без кителя, она при полном параде.

На ее замечание о том, что мне стоило бы надеть парадную форму, я только беззлобно ухмыльнулся:

— Во-первых — мы не армия. Во-вторых — какой парад? У нас что, торжество? Торжество будет, когда мы выпустим отряд способных бойцов, а пока...

Молча подхожу к стою и начинаю неторопливый смотр: просто интересно посмотреть, что из себя представляют парни, показавшие высокие результаты на весьма неслабых испытаниях. И — сюрприз. Буквально четвертая с начала шеренги — девушка.

Признаться, тут я удивился. В спецназе, хоть пехотном, хоть морском, хоть десантном, женщин нет. Ни в Аркадии, ни в Рейхе, ни у сербов, ни у венгрочехов, ни у прибалтов. В других родах войск они есть, снайпера из женщин, говорят, получаются даже лучше, чем из мужчин, но спецназ — это спецназ. Там слишком высокие требования сугубо физического характера. И тут — оппаньки.

Останавливаюсь перед ней, внимательно смотрю. Рослая, крепкая, с сильным недостатком женственности — чем-то смахивает на пловчиху, пловчихи они такие, мужеподобные. Но, видимо, не пловчиха, просто сложена так. Лицо широкое, круглое, плоское, не блещущее красотой — степнячка. Это кое-что объясняет: степняки-одонги, кочующие у подножия уральских гор и по сей день, издавна славятся выносливостью и национальным характером.

Тут я заметил, что она начинает понемногу краснеть. Ну да, я слишком беспардонно пялюсь.

— Имя?

— Тая Бурах.

Поворачиваюсь к Скарлетт:

— Досье?

Она быстро находит в своей папке файл и протягивает мне. Так-с...

Бегло просмотрев результаты тестов, я обнаружил, что Тая Бурах — ни в чем не лучшая, во многом уступает другим, но суммарные показатели по выносливости очень высоки. Из-за того, что тесты для спецназа пошли в ход без изменений, кандидатам пришлось состязаться в том числе в таких необычных дисциплинах, как гребля, плавание и перебежки на полусогнутых с грузом на плечах. В перебежках на полусогнутых Тая оказалась четвертой, в забеге на десять километров — даже второй.

— Однако же, смотрю, ты умудрилась обскакать, перебежать и перегрести многих парней, — заметил я.

— Старалась, сэр!

— Заметно. Что народ в степи вынослив, я и так знал... Выносливость — это хорошо. Полезно в нашем деле. Моя самая долгая охота шла, чтоб не соврать, часов примерно тридцать восемь... Засады, обходы, перебежки... Но тот момент, когда ты в итоге встречаешься со своей добычей — он, как правило, очень короткий. Ты его или он тебя. Там уже выносливости недостаточно.

— Сэр, моя мать во время Херсонесской войны вынесла с поля боя двоих раненых — одновременно. А будучи в пожилом возрасте, убила медведя топором. Если я пошла в нее хоть вполовину — я справлюсь! — бодро отрапортовала она.

— Очень надеюсь и желаю успеха.

Я сделал еще пару шагов вдоль строя и внезапно заметил знакомое лицо. Аристарх.

— О, кого я вижу. Честно говоря, даже не очень удивлен, что ты здесь. Что подвигло тебя ступить на эту стезю, Аристарх?

— Сэр, когда я увидел ваш бой с одержимым — сразу же осознал всю тщетность бытия обычным пехотинцем!

— Это правильно, — одобрил я. — Всегда жил с убеждением, что только эстэошники — стоящие парни, а все остальные вояки — казенные дармоеды. Приятно, что мою точку зрения разделяют и другие. Добро пожаловать, и постарайся не вылететь через недельку.

От моих слов про дармоедов у парня, стоящего возле Аристарха, слегка перекосило лицо, и я сразу переключился на него.

— Что с лицом, кадет? Нервный тик?

— Несправедливость ваших слов о военных нарушила мое душевное равновесие... Сэр.

— Так ты не согласен со мной?

— Сэр, в том, что потусторонняя угроза наиболее опасна в данный момент, никто не сомневается, но все же замечу, что у Сиберии есть и другие враги. Как, впрочем, и у любого иного государства.

Я кивнул:

— Так-то ты прав... частично. Да, есть и другие враги... казенные дармоеды других стран, ага. Вот посуди сам, что делает обычный вояка? Тратит казенные деньги и периодически ходит убивать других таких же из-за всякой ерунды вроде политических разногласий и территориальных споров. Притом замечу, что в войне против других людей нет ровным счетом ничего достойного. Ведь ты сражаешься против того, кто ни в чем тебя не превосходит. Против равного, вооруженного равным оружием...

— Боюсь, что не согласен с такой точкой зрения, сэр.

Я пристально посмотрел ему в глаза:

— А кто ты такой, чтобы иметь свою точку зрения на этот вопрос? Скажи, многих людей ты убил?

Такой поворот его смутил.

— Не приходилось, сэр.

— Ну вот. А я убил пятерых. Причем впервые — когда мне было всего двенадцать. И я со знанием дела говорю тебе: в этом нет ничего достойного, славного или просто такого, что приятно вспомнить. Я не раскаиваюсь ни капли — но и гордиться ровным счетом нечем. Потому — только эстэошники чего-то стоящие парни. Все остальные вояки — дармоеды. Если ты не согласен с этой железной и не требующей доказательств аксиомой — у меня к тебе сразу же вопрос: а какого хрена, скажи на милость, ты сюда приперся-то?

Он не нашел контраргументов.

— Я понял, сэр.

Я повернулся к нему спиной, сделал пару шагов и снова развернулся лицом к строю.

— Возможно, я все же кого-то не убедил... Давайте проведем мысленный эксперимент. Представьте себе на минутку, что во всем мире пропали все-все обычные вояки. Даже не пропали, а просто забыли, как воевать. Забыли не только как держать оружие — но даже забыли, что это такое и зачем оно нужно. Что будет?

Несколько секунд царила тишина, затем несмелый голос из середины строя предположил:

— Нападут свартальвы?

Я ухмыльнулся.

— Все — значит все. Свартальвы тоже забыли, как воевать. И боевые маги забыли все свои заклинания. Что будет? Я вам скажу, что. Ни-че-го. Просто не надо будет тратить государственные средства на винтовки, пушки и боеприпасы. А теперь — вторая стадия эксперимента. Давайте представим себе, что будет, если вояки останутся, но подразделения зачистки забудут, как бороться с Порчей и одержимыми. Что будет? Трындец будет, вот что. Потому что никчемные дармоеды в ужасе разбегутся, как они это обычно и делают. Если во всем мире пропадут военные — мир и не заметит, а если заметит — порадуется. Если же пропадут эстэошники — будет катастрофа. И вы все это понимаете, если не умом, так подсознательно. Потому что иначе вас тут бы не было. — Я выждал несколько секунд и подытожил: — что ж, молчание — знак согласия.

— Сэр, можно вопрос? — раздался бойкий голос из строя.