— Лагерь Партизан станции Пролетарская рад приветствовать вас. Я — , капитан милиции Степан Дубчук — зам командира Лагеря по обороне и внутренней безопасности. Светлана сообщила, кто вы и с какими благородными целями прибыли в Муос. Мы рады...
— Да брось, ты Стёпа, херню молоть... Ты людей в ратушу зови, накорми людей, а потом своими официальностями сыпь, — прервала оратора молодая несимпатичная женщина в очках. Она сама подошла к прибывшим и стала жать им руки со словами:
— Специалист по внутренней экономике, Анна Лысенко, просто Аня, очень рада...
Бородатый Степан, немного замявшись, заулыбался и тоже стал пожимать руки москвичам, а некоторых даже обнимать, уже совсем по-простому приговаривая:
— Здравствуйте, братцы, здравствуйте... Господи, неужели ты наши молитвы услышал... Может что-то изменится.. А-а-а?. Может жизнь наладится теперь-то...
Другие руководители лагеря из числа встречавших также подходили и радушно приветствовали уновцев. Весть о прибытии посланцев из другого города, вмиг облетела Пролетарскую. Люди стали подходить, загораживая и без того узкие проходы между многоэтажными строениями на платформе, свешивались из окон и дверных проемов хижин и мастерских, опускались и подымались на лестницы, чтобы лучше увидеть иногородцев.
Неожиданно для москвичей благожелательное настроение местного руководства как пламя охватило всех Партизан. Причиной этому возможно были слова Степана и Анны, который здесь пользовались авторитетом. Может быть, вид более крепко сложенных, хорошо экипированных уновцев произвел впечатление на местных. А может скопившееся в людских сердцах отчаяние, заставляло воспринимать приход людей из другого мира, как приближающееся спасение. Гул лагеря Пролетарцев перерос в громкое ликование. Их приняли здесь, как героев, а может даже как спасителей или Ангелов.
Пока москвичи протискивались в центр станции, они слышали вокруг:
— Бог услышал наши молитвы...
— Вот это мужики, вот это молодцы, это ж надо — с Москвы по туннелям добраться...
— Да дурак ты, по каким туннелям, они на ракете прилетели или как Ангелы, по воздуху..
— Теперь кранты Америке и ленточникам и диггерам.. Они нас поведут вперед..
— Да чё ленточники — этим бойцам не то, что ленточники, им мутанты на поверхности не страшны, да и радиация таких не берет — смотри какие здоровые.
Тем временем москвичи протиснулись к ратуше — это было выложенное из кирпичей трехэтажное сооружение в центре платформы, являвшееся местным административным центром.
Светлана спросила у Степана:
— А как Дед Талаш?
— Да слабый он стал совсем. Уже почти не ходит. Бодрится, конечно, дед. Но долго ли ещё протянет. Хотели докторов с Центра привезти, заплатить же им не жалко, сама знаешь... Но Талаш слышать не хочет, говорит, что не гоже на деда средства тратить, когда молодые с голоду пухнут. Говорит, что ему, мол, уже и так давно помирать пора. Последнее время снова в Верхний Лагерь проситься стал...
Радист, который в это время оказался рядом, спросил у Светланы:
— А кто это — Талаш?
— Он командир Пролетарской и всех Партизан. Он поднял восстание и прогнал Америку. Благодаря ему мы все ещё живы. На мудрости Талаша и на молитвах отца Тихона мы и живём ещё.
Радист, решил не вдаваться в подробности о том, что такое Америка и кто такой отец Тихон. Просто спросил:
— А Талаш — это имя или фамилия?
— Ни то ни другое. Его назвали в честь древнего героя — Деда Талаша, такого же старого, сильного и умного [Имеется в виду реальный предводитель белорусского партизанского отряда времён гражданской войны, описанный в повести Я.Коласа "Трясина"]
Дехтер и Рахманов за Светланой и местным Минобороны Степаном поднялись на третий этаж будки, называемой "Ратуша". В чистом помещении размерами четыре на четыре метра за столом сидел высокий худой старик, которого здесь называли Дедом Талашом. Даже в Московском метро они не встречали столь старого человека. Ему было явно за сто. Дед был сутул, лыс и без бороды. Впалые щеки и черные круги вокруг глаз на морщинистом лице делали его похожим на Кощея из древнерусских сказок. Голова у него тряслась, а гноящиеся глаза были закрыты. Он никак не прореагировал на приход посетителей. Первое впечатление, что он — полоумный или не в себе.
Однако Степан с нескрываемым благоговением, приглушенным голосом обратился:
— Николай Нестерович, посланцы из Москвы, о которых дозорный сообщил с четвёртого поста. С ними Светлана — посол с Первомайской, она и письмо от Кирилла Батуры принесла. Тракторанцы всё перепроверили — это действительно москвичи.
Спустя несколько секунд Дед Талаш открыл глаза и посмотрел на вошедших. От взгляда старика первое впечатление о его полоумности бесследно развеялось. Это были глаза древнего сказочного мудреца, видящего человека насквозь. С пол-минуты он изучал лицо Рахманова и маску Дехтера. С необычным для москвичей белорусским акцентом, живым голосом сказал:
— Да ходзьце сюды, хлопцы, сядайце [Бел.диал.: Идите сюда, ребята, садитесь].
Дехтер с Рахмановым сели на лавку по другую сторону стола.
Дед обратился к Степану:
— Хай прынясуць нам тое-сёе, ды iншых людзей няхай накормяць, ды сам сядай, пагаварым з людзьмi, . [Бел.: Пусть принесут нам что-нибудь, и других людей пусть накормят, и сам садись, поговорим с людьми]
Потом, обращаясь к Дехтеру:
— Знямi маску, я i не такое у сваiм жыццi бачыу. [Бел.: сними маску, я и такое в своей жизни видел]
Дехтер не решился спросить, как дед понял, что он скрывает маской увечье, и молча снял с себя маску. Тем временем две женщины внесли бутыль с местным самогоном, а также дымящееся варёное мясо, картошку, квашеную капусту. Светлана, решив не мешать мужской компании, вышла. По команде Деда Степан налил полные стаканы себе и гостям. Выпили. Пока закусывали, Дед продолжал внимательно разглядывать пришедших. Потом неожиданно прервал молчание:
— Я бачу, што вы з добрыми думкамi сюды прыйшлi, але не ведаю, прынясеце вы нам гора, чы радасць. Мiж тым з вамi прыйшла надзея, а яна -рэдкая госця у нашых лагерах. [Бел.: я вижу, что вы пришли с добрыми намерениями, однако не знаю, принесёте вы нам горе или радость. Вместе с тем с вами пришла надежда, а она — редкая гостья в наших лагерях].
Потом Талаш снова посмотрел прямо в глаза Дехтеру и гортанным голосом, от которого мурашки пошли по коже, почти на чистом русском без акцента произнес:
— Я старый человек, мне мало осталось и я уже ничего в этой жизни не жду, ничего не боюсь, да уже и ничем не могу помочь своему народу. Но ты, командир, принес на нашу станцию надежду и уже не имеешь права просто так уйти. Лагеря этого не перенесут. Ты вряд ли выберешься живым из нашего метро, но ты — солдат и должен быть готов к смерти. Поклянись пред мной и пред Богом, что ты сделаешь всё, на что способен, чтобы защитить мой народ. Или просто тихо и незаметно уйди с нашей станции прямо сейчас.
Дехтер был уверен, что никогда и никто, кроме его командиров, не сможет его заставить что-либо сделать. Если б ему раньше сказали, что он подчинится дряхлому старику, с которым знаком пол-часа, он бы просто рассмеялся. Но эти слова старого умирающего белоруса, наполненные отчаянием, страданием и болью за свой народ; эти мудрые видящие насквозь глаза, с мольбой уставившиеся на него, не давали ему сказать "нет" или соврать. Он спокойно и честно ответил:
— Да, батя, я сделаю для твоего народа всё, что смогу.
Дед Талаш положил трясущуюся руку на лежащую на столе ручищу Дехтера и тихо ответил:
— Я вижу, солдат, что ты не врёшь. Да поможет тебе Бог.
Потом обратился к Степану:
— Ну, Сцёпа, далей без мяне.
Дед Талаш, так и не притронувшись к еде и стакану, стал подыматься. Степан помог ему выйти из помещения, после чего вернулся к гостям. В ходе разговора он рассказал, что Дед Талаш до Последней Мировой жил в забитой деревне на Полесье. Приехал в Минск на кресьбины внука. Удар его застал в поезде метро на станции Партизанской. Когда пришли Американцы, он уже находился в Верхнем Лагере, куда пошел по возрасту. Когда узнал о творящейся несправедливости, собрал отряд из числа жителей Верхнего Лагеря, незаметно ночью боковым проходом пробрался в Нижний Лагерь и перебил всех Американцев и бэнээсовцев. В течении ночи почти все жители Партизанской от мала до велика, вооружились кто чем и разделившись на две группы, ударили по Тракторному заводу и Автозоводской. Освободительное движение в течении нескольких дней охватило почти всю восточную часть Автозоводской и западную часть Московской линии метро.
Восставших, от названия станции, с которой началось восстание, прозвали Партизанами. А их вождя — Дедом Талашом, в честь древнего руководителя белорусского партизанского отряда.
Решающим в этой войне явился отчаянный поход Деда Талаша через город. Он собрал отряд добровольцев в двести человек вышел на поверхность и пешком направился в сторону Фрунзенской — базовой станции Американцев - по улицам разрушенного города. Плохо вооруженные, почти без средств индивидуальной защиты, до Фрунзенской дошло человек семьдесят. Остальные погибли от радиации, нападений мутантов и хищников.
Американцы не ожидали нападения с поверхности, да и основные силы их были сконцентрированы на границе с Партизанским восстанием. Партизаны неожиданно ворвались на станцию, и за несколько часов выбили с неё Американцев. Удержать станцию горстка обессиливших Партизан не могла. Но они уничтожили практические все найденные на станции боеприпасы. Кроме того, они взорвали все вертолёты Американцев. А без боеприпасов Американцы оказались на равных с Партизанами. После взрыва складов Дед Талаш хотел остаться на Фрунзенской и встретить смерть. Однако десяток оставшихся в живых Партизан, найдя антирадиационные костюмы и противогазы, пошли в обратный переход по улицам Минска. До уже освобожденной Пролетарской дошли Дед Талаш и еще двое Партизан, которые вскоре умерли от лучевой болезни. Дед Талаш, вопреки всем законам природы, остался жив. Это чудо еще более подняло его авторитет в лице местных жителей. Он стал почти такой же легендарной фигурой, как отец Тихон.
Американцы отступали, сдавая станцию одна за другой. Наконец, Партизаны дошли до осажденного Центра и соединились с Правительственными войсками.
Армия Партизан была более многочисленна, но хуже вооружена и обучена. В боях на переходе Октябрьская-Немига, которые длись два месяца, Партизаны несли тяжелые потери. Правительственные же войска, заняли выжидательную позицию и не спешили на помощь ополченцам.
Было решено заключить перемирие. После войны Партизаны отказались подчиняться нежизнеспособному коррумпированному и бюрократизированному Центру, признавая единственным своим командиром Деда Талаша. Так был заключен мирный договор — Конвенция. Станции были поделены между Америкой, за которой осталась Немига, Фрунзенская, Молодежная и Пушкинская станции; Центром, контролировавшим почти всю Московскую линию; и Партизанами, дислоцировавшихся на станциях Автозаводской линии южнее Купаловской.
После обеда в Нижнем Лагере Пролетарской был объявлен праздник в честь гостей. Праздник был веселее, чем на голодном Тракторном. Еды было больше и её не отмеряли на весах. Люди были жизнерадостней. Пролетарцы засыпали москвичей расспросами на тему "А как у вас...". Мужская часть решила для себя, что москвичи идут с освободительным походом и почти все просили взять их в отряд. Незамужняя женская часть видела в гостях завидных женихов и всеми силами пыталась их завлечь в постель. Однако незамужем здесь были по меркам москвичей только дети, да многодетные вдовы, поэтому бойцы на откровенные предложения Пролетарок отвечали крайне сдержанно.
Перед тем, как в лагере был выключен на ночь свет, москвичей отвели в отведенные им квартиры. Часть Пролетарцев по требованию своего руководства освободили эти квартиры, уйдя ночевать семьями прямо в туннель. Но об этом москвичи не узнали — им Пролетарцы сообщили, что квартиры просто временно пустуют. Радист должен был ночевать в квартире на четвертом этаже, под самым сводом станции с двумя бойцами из московского отряда. Он уже лег на топчан, когда в дверь постучались. Местная девчонка с очень серьезным видом и смеющимися глазами спросила:
— Кто у вас тут в радиво разбирается.
Радист недоуменно ответил:
— Ну я..
— Вас просят подойти в офис Специалистов, хотят с вами проконсультироваться, как построить радиво.
Радист вышел и пошел за девчонкой.
Когда он проходил мимо одной из хижин, из дверного проёма шустро выпорхнула рука и потянула его вовнутрь. Это была Светлана. Он пытался ей объяснять, что его ведут к Специалистам по поводу радио, на что Светлана рассмеялась:
— Дурачок. Твои познания в радио здесь никого не интересуют. Разве, что меня одну. Это я за тобой послала девчонку.
— А где "Купчиха"? Её же квартировали с тобой?
— У неё здесь парень, поэтому до утра она не вернётся. А мне одной скучно. Вот я и подумала, что попробую интересно и с пользой провести время, заодно побольше узнать о радио...
Последние слова Светлана говорила уже обнимая Радиста, прижимаясь к нему и целуя. Она немного отстранилась от оторопевшего Радиста и тихонько добавила:
— Да ты не бойся, я не Катя, я не буду тебя на себе женить...
Они лежали под старым одеялом, прижимаясь друг к другу. Светлана тихо шептала ему на ухо:
— Мой отец погиб, когда я была ещё маленькой. Он был в дозоре, когда на станцию пытался ворваться змей...
— Кто?
— Ну такой червь длиной метров тридцать и толщиной с метр. Они роют норы. Питаются всем живым. Всех, кто был в дозоре, змей разорвал в клочья или проглотил. Зато дозор успел поднять тревогу и на подступах к станции змея убили. Мать не выдержала смерти отца и раньше срока пошла добровольцем в Верхний Лагерь. Она уже умерла. А я с братом осталась на попечении Лагеря. Когда мне было девять, а ему семь, на Лагерь напали Дикие диггеры. Они схватили многих детей из приюта, меня и брата тоже. Меня тащили в темноте по каким-то норам, туннелям, переходам. Я пыталась вырваться — меня за это сильно били. Потом они стали меня насиловать. Помню какой-то колодец, факел на стене, вонючая лужа, в которой я лежу, и четверо разукрашенных волосатых страшилищ, которые, сменяясь, это делали со мной. Было очень больно и противно. Потом я потеряла сознание, очнулась уже в нашем Лагере. Рассказывали, что я голая и истекающая кровью молча ползла по туннелю в сторону лагеря. Одному Богу известно, как я там оказалась. Вряд ли убежала сама, Дикие диггеры наших не отпускают, они всех съедают. Может Светлые Диггеры отбили меня... А брат мой, Юрка, так и не вернулся...
