Холодная Зима (Агония 2)

Новая партия "Баас", которая начала только формироваться и была тогда немногочисленной (в 1958 году она насчитывала около трёхсот членов) решила прийти к власти и изменить политический режим. Для начала решили убрать генерала Касема. 7 октября группа заговорщиков попыталась убить премьер-министра страны, среди них был молодой Саддам Хусейн. Саддам вообще не входил в основную группу покушавшихся, а стоял в прикрытии. Но у него не выдержали нервы, и он, поставив под удар всю операцию, открыл огонь по машине генерала, когда та только приближалась. В результате шофер премьера был убит, но А. К. Касем серьёзно раненый, успел упасть на пол и уцелел. Самому Саддаму, легко раненому, удалось убежать через Сирию в Египет. Через три недели премьера выписали из больницы. Тогда весь Ирак и услышал о партии Баас и ее бойце Саддаме Хусейне, будущем президенте Ирака. После покушения партия Баас была объявлена под запретом, семнадцать баасистов приговорили к смертной казни и расстреляли. Большинство других получили разные сроки заключения. Саддама Хусейна суд приговорил к смертной казни — заочно.

Из развалин разгромленного министерства обороны выходили люди в изорванной, испачканной кровью и грязью военной форме, ранены и контужены были практически все. Выходили по одному, бросая оружие в кучу у полуразрушенной стены. Пахло гарью и пылью.

Генерал Касем выходил последним, вместе с ним вышли еще двое высокопоставленных военных — генералы Таху аль-Шейх Ахмед и Фадиль аль-Махдави, сражавшиеся в здании министерства обороны. В них никто не стрелял — солдаты и офицеры, участвовавшие в мятеже жадно, с каким-то детским любопытством смотрели на вчерашних небожителей в перепачканных и окровавленных мундирах. Так делается революция...

— Генерал Абдель Керим Касем, именем революции вы и ваши сторонники объявляетесь арестованными. Вашу судьбу решит Аллах и революционный трибунал!

Среднего роста человек в наброшенном на плечи военном кителе с полковничьими погонами шагнул из толпы. Едва увидев его, Касем понял — конец. Вот теперь — конец.

— Вот как... Аллах и революционный трибунал... Кстати, ты теперь уже полковник? — пытаясь вложить в голос максимум презрения, проговорил Касем — не помню, чтобы я подписывал на тебя что-либо другое кроме смертного приговора.

Говоря таким вызывающим тоном, Касем пытался спровоцировать Саддама — пусть расстреляет прямо здесь. Ничего хорошего от "революционного правосудия" он не ожидал.

— Я полковник народной армии! — напыщенно проговорил Саддам Хусейн (а именно он руководил штурмом здания министерства обороны), хотя на самом деле он не прослужил в армии ни дня.

— Ты хочешь доделать то, что начал?

И тут Саддам смутился...

— Вашу судьбу, генерал решит революционный трибунал. Я только уполномочен достать вас туда. Дайте дорогу!

Повелительный голос Хусейна оказал воздействие на толпу, та нехотя расступилась, давая дорогу к стоящему у разрушенной стены ограды старому БТР.

— Идите, генерал! И молите Аллаха, чтобы мне удалось довезти вас живым — толпа с радостью разорвет вас на куски...

Телецентр

Суд революции. Насколько он скор, настолько же неправ. Чаще всего это даже не суд — это простая расправа со старыми политическими противниками. Кровавая зачистка политического поля. Горе тем, кто попал в жернова революции. Но история неумолимо свидетельствует, что и те. Кто крутит эти жернова ненадолго переживают своих расстрелянных противников. Революция как Сатурн — пожирает своих детей. Так было, так есть и так будет...

Со скрипом открылась дверь, в полутемную студию начали заходить люди с автоматами. Первым шел Саддам Хусейн, за ним шли несколько офицеров, судя по виду курды. Курдов всегда использовали в иракских политических разборках как палачей — каждая власть, укрепляясь на троне, принималась "решать курдскую проблему" огнем и мечом — поэтому набрать среди курдов расстрельную команду было проще всего. Генерал взглянул на часы — прошло всего сорок минут с тех пор, как их привезли в телецентр. Быстро, однако, управляется революционное правосудие...

Осторожно переступая через кабели и огибая телевизионную аппаратуру, к привязанным к стульям бывшим членам правительства подошел Хусейн. В руках у него была черная ткань.

— Глаза завязать? — осведомился он.

— А что ж мой старый друг Ареф не пришел мне объявить приговор. Ведь он заседает в трибунале? — презрительно спросил Касем

Хусейн проигнорировал вопрос. Все было ясно без слов.

— Оставь себе — бросил Касем, двое других генералов кивками отказались от повязок.

Саддам Хуссейн повернулся, чтобы идти командовать расстрелом, но потом вдруг резко обернулся, наклонился к самому уху Касема, чтобы другие не слышали.

— Вы смелый человек, генерал — тихо прошептал он — только забыли одно простое правило. Нельзя оставлять живых врагов у себя за спиной. Нельзя никого прощать и нельзя никого оставлять в живых. Я вашей ошибки не повторю...

Касем изумленно поднял глаза и увидел в глазах относительно молодого человека в полковничьей форме нечто такое, что заставило его сжаться от ужаса. Перед самой своей смертью генерал Касем как будто заглянул в будущее и увидел, что уготовано его стране. И он понял, что в такой стране ему лучше не жить, лучше не видеть того, что произойдет. Когда зачитывали смертный приговор "именем революции за государственную измену и предательство интересов Ирака", генерал его не слышал. Он был еще жив — но в то же время он умер именно в тот момент. Загремевшие после прочтения приговора автоматные очереди разорвали уже мертвое тело.

Трех человек привели в соседнюю телестудию и привязали к стульям. Перед расстрелом предложили завязать глаза, но они отказались. Им зачитали смертный приговор, после чего премьер-министра и двух его генералов расстреляли. Труп Абделя Касема посадили на стул перед телевизионной камерой и показывали на всю страну. Окровавленный труп "единственного лидера" на фоне изрешеченной пулями стены телестудии на протяжении нескольких дней транслировали по телевидению, чтобы народ мог убедиться: генерал Касем действительно мертв. Рядом с трупом стоял солдат, который брал мёртвого главу правительства за волосы, откидывал его голову назад и плевал ему в лицо.

У всех тех, кто участвовал в перевороте и выносил смертный приговор Абделю Кериму Касему, судьба будет разная. Кто-то умрет раньше, кто-то — позже. Но в одном их судьба будет единой — своей смертью не умрет ни один из них...

Место, координаты которого неизвестны

Подмосковье, 40 километров от Москвы

27 августа 1978 года

Сегодня, генерал милиции Соболев Владимир Михайлович сам сидел за рулем. Из здания автобазы он выехал поздно, в полседьмого вечера и целый час бросал машину из одного узкого проулка в другой, внимательно вглядываясь, не повис ли за ним хвост. Вариант с хвостом был вполне вероятен, война между КГБ и МВД по сути не затихала, она просто перешла в новую стадию, когда стороны собирают друг на друга весь возможный компромат, готовясь к новой смертельной схватке. К тому же если КГБшникам удастся определить истинное местоположение "контура" — это будет вполне достаточным поводом для активных действий по уничтожению самой опасной для Андропова структуры в МВД. Соболев помнил, как прошлый раз КГБшники ткнулись носом в грязь и теперь они безусловно не упустили бы возможности для реванша. Поэтому, отступления и упрощения в процедуре безопасности были недопустимы.

Тот самый крутой съезд в кювет сразу за резким поворотом на Минском шоссе был немного виден, все-таки к объекту проезжало по несколько машин в день и колею никуда не денешь, как ни старайся. Когда машина, протестующее взвыв мотором, соскочила в кювет, генерал подумал, что подвеска на его верной "Волге" скоро точно накроется...

В кабинете генерала Владимира Владимировича Горина, как и всегда, горел свет, и были задернуты шторы — обычно он работал допоздна. Раньше, во времена Сталина так работала вся страна, сейчас же в пять или шесть часов совслужащие срывались домой. Но Горин привычек не менял — тем более что работа в позднее время имела свои преимущества — например, что телефон молчит и тебя никто от работы не отрывает...

— Что-то произошло? — обеспокоенно спросил Соболев — ты меня зачем так срочно вызвал?

— Вчера я разговаривал с твоим сыном...

— Во что он опять влип? — генерал Соболев обессилено откинулся на спинку стула — куда его вечно несет...

— Ты не прав начет твоего сына и я тебе уже об этом говорил — жестко сказал Горин — он делает свою работу и делает ее более чем добросовестно. Раньше мы были такими же и все были такими же, это сейчас... Побольше бы таких как он — и вокруг было бы намного лучше. Или ты хочешь, чтобы он сидел в какой-нибудь конторке, перебирая бумаги с восьми до пяти?

— Да нет, конечно... Просто ты меня то же пойми — это мой сын и он ухитряется каждый раз влезть в самое пекло. Что на этот раз?

— Вот этого человека — генерал положил на стол фоторобот надо установить по твоей картотеке. Предположительно — двойка, московское управление. Кто-то из оперов. К завтрашнему дню сделаешь?

Надо сказать, что генерал Соболев действительно мог, используя свое служебное положение установить сотрудника "смежного" ведомства. Дело было вот в чем. Все картотеки — фотографии, отпечатки пальцев — в Советском союзе вело министерство внутренних дел, у КГБ своей картотеки не было. Данные эти в картотеку МВД сдавались обязательно и хранились там в закрытом разделе. Делалось это на случай того, если кто-то из "детей и внуков Дзержинского" вдруг пропадет из поля зрения, а потом вдруг появится в морге какого-нибудь уездного городка, в виде трупа. В этом случае УВД того города, где был обнаружен труп, по фототелеграфу должно было передать дактокарту (такой документ установленной формы, на котором хранятся отпечатки пальцев — прим автора) в ЭКУ МВД СССР. Там, если устанавливали, что она подходит к кому-либо из особого раздела, сначала звонили в город, где нашли труп и рассказывали какую-нибудь байку, а потом сообщали в КГБ о нашедшейся пропаже. Дальше КГБ решало проблемы с местными "пинкертонами" самостоятельно. В особых случаях, отпечатки пальцев в картотеку помещали под номерами без указания ФИО и без фотографии. Но с обычным опером из второго управления — не тот случай. Конечно, данные из закрытого раздела картотеки обычному менту не дали бы, но генерал Соболев не был обычным ментом....

— Сделаю. Так что же все-таки произошло?

— Твой сын не бросил расследование по Беляковскому.

— А чтоб... — Соболев с трудом сдержался

— Он установил, что Беляковский в свое время был завербован товарищем, фоторобот на которого ты держишь сейчас в руках, этот товарищ представлялся опером из ГБ, ксиву (удостоверение — прим автора) показывал. И более того. Через этого товарища Беляковский сумел вывезти свои сокровища за границу и вложить на счет в швейцарском банке. Причем, судя по всему, не он один.

Соболев шумно выдохнул, путаясь переварить информацию

— Сам то что думаешь?

— Сам то... — задумался Горин — сам я думаю, что это вполне реальная схема. Ты ведь выходил, по-моему, на ... Останина из Госбанка если память не изменяет. Он что-то такое говорил о том, что существует канал перекачки денег за кордон, и хотя сотрудники Госбанка в доле, контролируется это все через КГБ. И как только он это начал говорить, сразу — опа! И нет человека. Упал под поезд метро. А вот на кой черт он поперся в метро при том, что у него у подъезда персоналка с водителем — история об этом умалчивает. Помнишь?

— Помню ... неохотно проговорил Соболев — я и так и так крутился — глухо. Со смертью Останина — концы в воду. А копать по серьезному — значит, обозначать свой интерес.

— Теперь Сергей потянул за этот клубок с другой стороны. Может быть, и вытянет чего...

— Слушай... Подскажи что делать? Может его обратно домой перевезти, пусть пока у нас поживет? А?

— Перевезти то перевези... — усмехнулся Горин — только если я хорошо знаю Сергея, никуда он не переедет. Ты лучше пробей по своим знакомым, чтобы на него пистолет оформили. Пусть рапорт напишет на получение оружия, а ты протолкни. И я помогу. Какая-никакая, а защита.

— Вот только ему пистолета и не хватало — разозлился Соболев — как раз в его годы пистолетом махать!

— Так мы и моложе были, махали — напомнил Горин — забыл совсем? Твой сын похож на нас в молодости, на тебя, на меня, на тех, кто вечно остался в том времени, на войне.

— Да не забыл... Времена сейчас совсем другие.

— Это верно, другие — улыбнулся Горин — если в войну враг был врагом, то сейчас враг не враг, друг не друг, а непонятно что. Каждый готов нож в спину всадить. Так что пистолет сейчас не меньше нужен...

— Ладно, проехали ... — Соболеву этот разговор стал неприятен — давай теперь по делам.

— Давай — согласно кивнул Горин — ты что-то узнал по Кулакову?

— Достоверного, конечно ничего нет... Тем более, что прах давно в Кремлевской стене покоится — очень удобно кстати, концы — в огонь. Тем не менее, мы проанализировали ситуацию, и нашли одну очень странную и настораживающую закономерность. И Гречко и Кулаков за несколько дней до смерти проходили диспансеризацию, причем если для Кулакова она была плановой, то Гречко должен был проходить ее в военном госпитале и гораздо позже. Но почему-то его заставили проходить ее в той же больнице Четвертого управления Минздрава. И через пару дней — оба умирают во сне и без всяких видимых причин. Догадайся, кстати, кто делал вскрытие?

— Известно, кто... Специалисты четвертого управления Минздрава. "При вскрытии поставленный диагноз полностью подтвердился... "

— Верно. И рулит в этом четвертом управлении...

— Чазов...

Личное дело

Чазов Евгений Иванович (10 июня 1929 Нижний Новгород)  — советский кардиолог, академик РАН, доктор медицинских наук. В течение 20 лет (1967 — 1986) возглавлял 4-е Главное управление при Минздраве СССР  — т. н. "Кремлевку". В 1987 — 1990 гг.  — министр здравоохранения СССР. Член КПСС с 1962, с 1974 года — депутат Верховного Совета СССР.

В 1953 г. окончил Киевский медицинский институт, поступил в ординатуру на кафедру госпитальной терапии кардиолога А. Л. Мясникова в 1-ом Медицинского институте в Москве, защитил диссертацию кандидата медицинских наук. Работал в Институте терапии АМН СССР младшим, затем старшим научным сотрудником, позже  — заместитель директора института по научной работе. Научные интересы Е. И. Чазова формировались под влиянием директора Института терапии АМН СССР, лауреата международной премии "Золотой стетоскоп" академика АМН СССР А. Л. Мясникова. В 1963 г. Е. И. Чазов защитил докторскую диссертацию. С 1965 г. по 1967 г. Е. И. Чазов  — директор Института терапии АМН СССР преобразованного в 1967 г. в Институт кардиологии (с 1976 г.— Институт клинической кардиологии им. А. Л. Мясникова) АМН СССР. С 1968 заместитель министра здравоохранения СССР и одновременно заведующий отделением неотложной кардиологии Института кардиологии им. А. Л. Мясникова. В 1967 — 1986 гг. Чазов  — начальник IV Главного управления при Министерстве здравоохранения СССР. В 1976 г. Чазов стал директором нового Всесоюзного кардиологического научного центра АМН СССР (в 1991 — 1997 гг.  — Кардиологический научный центр РАМН). В 1997 г. Кардиологический центр был преобразован в Российский кардиологический научно-производственный комплекс Министерства Здравохранения РФ во главе с генеральным директором Е. И. Чазовым. В 1968 — 1986 гг. Е. И. Чазовым  — заместитель министра, а в 1987 — 1990 гг.  — министр здравоохранения СССР.