Адмирал опустил глаза и вздрогнул — рядом лежал труп сигнального кондуктора, и он едва не стоял в луже темной крови. Принимать решение нужно было немедля, японцы зажимали в стальные тиски голову русской колонны, но что можно было сделать?
Прямо идти нельзя — раскатают. Взять правее, и лечь на курс, параллельный японскому? А толку? Японцы впереди, они все равно будут наседать на броненосцы первого отряда, расстреливая их по очереди. И ничего с этим не сделать, скорость Объединенного флота выше и раз уж они вышли в позицию "палочки над "Т"", теперь их оттуда не стряхнешь. Но если... Адмирал ринулся в боевую рубку.
По обе стороны от штурвала лежали тела.
— Берсенев и рулевой кондуктор, — ответил на невысказанный вопрос Игнациус:
— Наповал.
Боль кольнула сердце. Адмирал уважал и ценил своего флагманского артиллериста, хоть и не упускал случая пройтись по его заведованию, но сейчас на скорбь не было времени.
Решение было простым и эффектным, хоть от его последствий хотелось выть в голос. Идти вперед не имело смысла — японские корабли, заняв позицию "палочки над "Т"" играючи сокрушили бы русскую эскадру. Поворот направо тоже мало что давал. Но вот поворот налево...
С одной стороны, казалось, что адмирал поставит свою эскадру в те же условия, в которых четверть часа тому назад был японский флот. Теперь уже русские броненосцы должны были последовательно проходить одну и ту же точку, и японские комендоры получали все те преимущества, которыми до того пользовались русские артиллеристы. Вроде бы так, да не совсем. В начале боя Того вынужден был отвернуть прочь, так что русские броненосцы приближались к точке поворота его кораблей, теперь же японские корабли уходили от точки поворота русской эскадры, разрывая дистанцию. Зато адмирал, ворочая свою эскадру влево, и пройдя под кормой Объединенного флота, сам ставил "палочку над "Т"" броненосным крейсерам Камимуры. Головной "Князь Суворов" должен был разойтись не далее, как в пятнадцати кабельтовых с концевым японской колонны "Ивате", к тому же курс русских броненосцев проходил теперь мимо подбитой "Асамы". Это станет Via Dolorosa русской эскадры — сперва надо идти почти в лоб на линию крейсеров Камимуры, а в это время Того повернет первый боевой отряд влево и зажмет русскую эскадру между островом Цусима и строем своих броненосцев. Выхода не будет. Но выхода нет и сейчас, а так... Так будет шанс заставить японцев заплатить настоящую цену за их грядущую победу.
— Поворот три румба влево!
Хейхатиро Того не разочаровал адмирала. Как только на "Микасе" заметили новый курс русской эскадры, японские броненосцы тут же покатились влево. Адмирал проведет свой флот под кормой колонны Камимуры — и тут же на "Суворов" обрушится шквал бортового огня шести лучших японских кораблей. Что ж, семи смертям не бывать...
Уже не на чем было поднять сигнал "Бить по концевому", но адмирал рассчитывал на то, что его командиры сумеют сложить два и два. В бой вступали доселе молчавшие башни правого борта, вбивая во врага и море вокруг него десятки тяжелых снарядов. Страшные, озаряемые огнем нескончаемых попаданий силуэты русских броненосцев надвинулись, целясь оттоптать пламенеющим своим сапогом хвост колонны замешкавшегося японского адмирала. Платя сразу и за все, за гибель "Варяга" и "Рюрика", за первую тихоокеанскую эскадру и за падение Порт-Артура, за все потери и неудачи этой злосчастной войны и за грядущий японский триумф, они всаживали снаряд за снарядом в "Асаму" и "Ивате". С грохотом ломалось железо, и над обреченными русскими и японскими кораблями в голос выл исхлестанный плетьми неукротимого пламени ветер.
Бестрепетно шли вперед русские моряки, не прося пощады, но и не давая ее никому, щедро выстилая свой смертный путь телами японских воинов. Вот перевернулся "Асама", не в силах более сопротивляться нарастающему крену, осел на корму, да так и тонул "Ивате", сотрясаемый многочисленными внутренними взрывами. А затем "Суворов" пересек курс уходящих от него на всех парах крейсеров Камимуры, и вышел прямо под дула всех шести кораблей первого боевого отряда Того. Горизонт прянул в лицо адмиралу вакханалией адского пламени.
"Палочка над "Т"" была, наконец, поставлена.
"Суворову" оставалось жить совсем немного, но адмирал не собирался терять ни секунды отпущенного ему времени. Ложиться на параллельный курс было бессмысленно, отступать — некуда и незачем. Оставалось только одно — снова атаковать, идя прямо на противника. Конечно, его флагману конец, но быть может "Суворов" сможет гибелью своей проложить путь идущей за ним эскадре?!
Адмирал отдал приказ и груда пылающего металла, в которую превратился его флагманский броненосец, в последний раз изменила курс и двинулась прямо на противника.
И вдруг... вся усталость, страшное бремя ответственности, неподъемным грузом давившее на плечи осыпались невесомой трухой и адмирал, впервые за много месяцев вздохнул полной грудью.
Не о чем стало волноваться и переживать — больше от него не зависело ничего. Он сделал все, что мог и вышло не так уж плохо. Пусть те, кто идет следом, сделают больше, если сумеют. Адмирал вознес молитву Господу за всех кто, остался верным долгу перед Государем и Отчизной, кто бестрепетно шел за ним от Либавы до Цусимы.
Казалось избитая, окровавленная, пылающая и закопченная линия русских кораблей исторгла слитный стон, когда "Суворов" выкатился из строя, не в силах больше вести за собой эскадру. Рванулся вперед "Жемчуг", в тщетной попытке спасти, снять уцелевших, но поздно — от очередного удара детонировал погреб правой носовой шестидюймовой башни. Страшный взрыв потряс флагман, пламя поднялось выше уровня давно уже рухнувших дымовых труб, а затем клубы пара и дыма укутали обреченный корабль.
Но все же скупая Судьба напоследок расщедрилась, вручив адмиралу свой прощальный дар. Броненосцы Того изуродовали до неузнаваемости "Суворова", и не было живого места на идущем за ним "Александре". Но русские уже почти прорвались, готовясь проскочить под кормой первого отряда Объединенного флота и допустить этого Хейхатиро Того никак не мог. Вновь взвились сигналы на фалах "Микасы" и японская эскадра синхронно развернулась "все вдруг", обгоняя русские корабли. Идея проста — временно разорвать дистанцию, отойти, а чуть позже вновь обрушиться на голову русской колонны. Но в момент поворота головные русские броненосцы отделяло от японцев не больше двадцати — двадцати пяти кабельтов, а на таком расстоянии русским бронебойным снарядам не было преград.
Триста тридцать килограмм закаленной стали проломили броню кормовой двенадцатидюймовой установки "Фудзи": и тут же детонировал пироксилин, хлестнув раскаленными осколками по казенникам орудий, людям и пороховым зарядам. В башне корабля всегда изрядно пороху — шелковые картузы, бывает, рвутся, тогда их уже нельзя использовать по назначению. Но комендорам не всегда есть время спустить в подбашенные отделения рваные картузы, а уж о том, чтобы подметать просыпавшийся порох и речи идти не может. "Фудзи" уже час вел интенсивный бой, так что просыпавшегося пороху было изрядно. Теперь же все это вспыхнуло, куски пороха огненными брызгами прянули во все стороны, достигли погребов...
Страшный взрыв разбросал куски брони и стволы могучих орудий уткнулись в палубу. Огромный столб пламени рванулся на десятки метров вверх. Несколько минут "Фудзи" быстро садился кормой, а затем вдруг резко повалился на левый борт и перевернулся. Все закончилось очень быстро, корма ушла под воду, нос задрался, и почти стоймя ушел в пучину.
Адмирал видел гибель "Фудзи" до самого конца, и глаза его пылали еле сдерживаемым торжеством. А затем... страшный удар потряс боевую рубку "Суворова", что-то сильно толкнуло адмирала, и внезапно мир вокруг него изменился.
Адмирал замер, оглушенный тишиной: звуки битвы, растворились в серой хмари подступившего небытия. Он тряхнул головой, но предметы и вещи расплывались, словно стремясь избегнуть взыскующего адмиральского взора. Что случилось? Кто все эти люди вокруг? Почему они лежат в таких странных позах? Откуда здесь огонь, и почему так жарко? Что такое липкое течет по лицу, отчего намок китель? Но вдруг пелена упала с адмиральских глаз, и корабельная сталь перестала быть преградой его взору. Он видел огонь, затопивший его корабль, его взгляд пронзал толщу морских вод, различая мягкое, уютное дно...
— Идем! — ревели языки всепобеждающего пламени
— Идем! — тихо шептали свинцовые волны
А затем к адмиралу склонилось прекрасное женское лицо, и он залюбовался его точеными чертами. Мягкая рука обвила его шею, как же хорошо... только плечи пронзило могильным холодом.
— Идем! — ласково шепнули полные, цвета спелой вишни губы.
Зиновий Петрович Рожественский посмотрел во тьму, плескавшуюся в пустых глазницах незнакомки.
И широко, счастливо улыбнулся.
ГЛАВА 7
— И приснится же эдакая дрянь! — пробурчал себе под нос Николай, сопроводив сие глубокомысленное замечание доброй затяжкой душистого английского "Кэпстена".
В самом деле, если раньше сны о Цусиме возвращали кавторанга в его же собственные воспоминания, то сегодня впервые ему привиделось совершенно другое — как будто дух его встал за плечом командующего русской эскадрой, да еще и чувствовал все мысли погибшего адмирала. Николай ни на йоту не верил в спиритизм, оттого было интересно — что же на самом деле ощущал тогда Зиновий Петрович, а что домыслило за него спящее сознание кавторанга Маштакова? Впрочем, все это не более чем досужие размышления, ответа на которые никогда не будет. Адмирал, не оставивший свой флагман, спал вечным сном на дне Корейского пролива, не оставив после себя никаких дневников или записей.
Удивительна была масштабность батальных полотен, привидевшихся Николаю — сам-то он, хоть и участвовал в сражении, но видел немногое и уж точно ничего такого, что снилось ему сегодня. Он командовал одной из шестидюймовых башен правого борта и просидел в ней, ничего толком не разглядев, всю завязку боя. Он не мог наблюдать гибели "Асамы", сосредоточившись на стрельбе по "Ивате", но вид осевшего на корму по самую верхнюю палубу японского броненосного крейсера, по которому он вел огонь, остался одним из немногих радостных воспоминаний давно отгремевшей битвы.
К сожалению, на этом хорошие воспоминания заканчивались. Следующее, что увидел Николай — гибель "Князя Суворова", превращенного огнем японцев в огневеющую руину. Его изломанные очертания, еле различимые в клубах иссиня-черного дыма, сильный взрыв... Огромный, охваченный огнем корпус повалился на правый борт, перевернулся и быстро ушел в пучину.
Эскадру повел вперед "Александр III", но ему и до того уже прилично досталось, а передышек японцы не давали.
Ненадолго отступившие корабли Того вновь обрушились на голову русской колонны, и поделать с этим было уже ничего нельзя. Теперь корабли Объединенного флота, пользуясь превосходящей скоростью, появлялись впереди эскадры и сосредотачивали свой огонь на головных русских броненосцах, разрывая дистанцию всякий раз, как только создавалась угроза попасть под концентрированный огонь русских кораблей. Это была беспроигрышная тактика — медленно, но верно японцы выбивали один русский броненосец за другим. К вечеру эскадра потеряла "Александра III", следующий за ним "Бородино", на котором находился Николай, оказался совершенно избитым, а почти вся его артиллерия была приведена к молчанию. Досталось и последнему из четверки броненосцев первого отряда — "Орлу", но его повреждения не были фатальными и боеспособности корабль не потерял. То же можно было сказать и о флагмане второго отряда "Ослябе", хотя корабль и прилично сел носом. Контр-адмирал Фёлькерзам сперва порывался выйти в голову колонны, чтобы вести эскадру — но из-за принятой воды "Ослябя" сильно отяжелел и не мог развить полного хода. Неугомонный Дмитрий Густавович попытался пересесть на крейсер "Изумруд", с тем, чтобы тот доставил его на головной броненосец, но сделать этого не удалось.
В сумерках дуэль бронированных гигантов завершилась, однако теперь над русской эскадрой нависла новая угроза — в сгущающемся мраке, со всех сторон скользили многочисленные и смертоносные силуэты японских миноносцев. Они были не слишком опасны днем, когда тяжелому кораблю несложно отогнать узкие и собранные, казалось, из одних только машин и торпедных труб кораблики. Но в темноте они обретали способность губить самые большие броненосцы.
Фёлькерзам наконец-то вывел "Ослябю" в головные и теперь вовсю командовал эскадрой, да только что ему было делать? Спасти от вражеских миноносцев могла только удача и вера в то, что впотьмах курсы русских броненосцев разойдутся с японскими флотилиями: но шансов ускользнуть от десятков быстроходных кораблей не было. Они знают, что русская эскадра идет во Владивосток и не пропустят ни пяди морского пространства, перекроют все пути...
И в этом Фёлькерзам увидел свой шанс. Вместо того, чтобы идти во Владивосток, на север, Дмитрий Густавович повел избитую эскадру на юг и провел ночь, маневрируя на малом ходу между островами Ики и Окиносима. Искать его там командирам японских миноносных флотилий не пришло в голову, но был в этом маневре и другой расчет.
Фёлькерзам понимал, что хотя "по очкам" русские выиграли сегодняшнюю схватку, потеряв два броненосных корабля против трех японских, но второго такого боя его эскадре не пережить. "Ослябя" и "Орел" недолго продержатся против сосредоточенного огня японских пушек, а затем начнется избиение старых кораблей второго и третьего броненосного отрядов и все, что они смогут сделать, так это умереть с достоинством. С другой стороны, маниакальное упорство, с которым русские весь день шли на север, наверняка заставит японцев думать, что и ночью они с курса не свернут. А это значит, что Того наверняка расположит свои главные силы там, где по его расчетам могли бы оказаться русские утром — чтобы встретить их и довершить дело, имея в запасе полный световой день. Скорость русской эскадры ему известна, и японский адмирал будет ждать корабли Фелькерзама где-то между островами Оки и Дажелет. Но Дмитрий Густавович не собирался подыгрывать Хейхатиро Того и не повел эскадру на заклание. Его план заключался в другом.
Уйти на юг из-под удара японских миноносцев и оказаться к утру совсем не там, где ждет его Того. С рассветом же снова взять курс во Владивосток. Конечно, избежать боя с главными силами Объединенного флота нельзя, но можно попробовать оттянуть неизбежный поединок до вечера, возможно, это даст шанс, потеряв еще несколько кораблей продержаться до наступления темноты. И тогда — идти во Владивосток. Опасаться вражеских миноносцев будет уже не нужно. Они сегодня за ночь и за завтрашний день уголь пожгут так, что понадобится бункеровка, придется бежать в родные пенаты.
Идти во Владивосток сейчас — смерть. А так, быть может, прорвется хоть половина эскадры... Узнав адмиральский план флагманский механик чуть не упал в обморок — угля для такого маневра, в общем, хватало, но только при условии, что в грядущем бою дымовые трубы броненосцев сильных повреждений не получат. А если будет как на "Бородино", у которого обе трубы напоминали ситечко, то тяга в котлах упадет, расход угля подпрыгнет до немыслимых величин, и эскадра замрет, подобно парусникам прошлого в штиль, на полпути к Владивостоку. "Бородино", кстати, в любом случае придется тащить на буксире. Но Фёлькерзам оставался тверд в своем решении.
